Учимся общаться

Учимся общаться

Жизнь многоязычных детей не обходится без проблем (социально-психологического порядка) – такое предположение напрашивается само собой.

Однако проблемы, видимо, возникают, скорее, у одноязычных детей, попадающих в одноязычное же (но с «языком большинства») окружение. Например, в детском саду.

К тому же, острота положения зависит от места проживания. Она сильно разнится – даже в пределах одного города! Скажем, в берлинском районе Марцан говорящие по-русски ребята из больших семей «русских немцев» сравнительно редко попадают в общество детей, принадлежащих к коренному населению. Потому и заботит родителей состояние их немецкого и отношения с ровесниками-немцами. Когда же они пойдут в школу, ситуация переворачивается: пап и мам начинает беспокоить утрата всего русского… А вот район Пренцлауэр Берг для детского многоязычия благоприятнее: здесь и немцев достаточно, и иностранцев, самого разного происхождения. Благодаря этнической пестроте и многоязычие, и «толерантность» к «чужакам» и их культурам, обычаям и т. д. – норма. (Понятно, что «нормальное» отношение к иностранцам привлекает сюда ещё больше смешанных и иностранных семей.)

Наши «благоприятные» условия, кажется, предопределили хорошие отношения наших детей с ровесниками. Впрочем, простоты и лёгкости в контактах даже и нам иногда не хватало. Особенно поначалу. Аня с самого начала была (как и во всём) «беспроблемной». Алеку же – вначале – пришлось нелегко. До детского садика (1+10) другие дети его не очень-то жаловали, не слишком расположены были играть с ним.

Малыши в этом возрасте (особенно дети, единственные в семье) не очень-то социальны: не умеют делить игрушки, избегать ссор, уступать, мириться и т. д. Однако между Алеком и детьми на площадке трения возникали особенно часто. Когда Аня пристраивалась рядом с другими малышами лепить куличики или строить гору из песка, её присутствие, по крайней мере, не вызывало протестов. На Алеково же появление дети реагировали иначе: кидали песком, отбирали свои игрушки; пусть не всякий раз, но и не так уж редко. Алек вынужденно оставался один или играл с папой или мамой.

Почему так? Может быть, потому что сероглазая светленькая Аня всегда улыбалась ясной открытой улыбкой. Темноглазый Алек выглядел скорее сумрачным или печальным. Со временем он научился улыбаться, но тут уже возникли психологические барьеры, связанные с языком. Анин словарный запас был больше, помогало и отсутствие комплексов. Аню совершенно не смущал тот факт, что какие-то слова у неё не получаются – она всегда могла объясниться с другими малышами. Алек, видимо, чувствовал, что говорит хуже сестры, никогда не забывал об этом – и предпочитал по возможности избегать разговоров.

Правда, наш сын никак не показывал, что одиночество на детской площадке задевает его. В садике же ему попросту понравилось (вот чего я совсем не ожидала), иногда его трудно было увести оттуда. Странным образом Аня, напротив, чувствовала себя там неуютно: на первых порах нередко плакала, прощаясь с нами, и до самого последнего дня время от времени просила не отводить её в детский сад.

Алековы трудности (некоторая отъединённость от детского общества, от уже образовавшейся компании) растворились годам к трём; я почти уверена, что причиной была выросшая уверенность в языке.

К 3,5 годам Алек превратился в очень открытого, всегда готового к контакту и разговорчивого – несмотря на ошибки! – ребёнка. Он приветствовал совершенно незнакомых людей на улице (как детей, так и взрослых), пытался вступать с ними в разговор. Взрослые, в зависимости от характера, смеялись и отвечали или демонстративно игнорировали приглашение к общению, проходили мимо молча, не повернув головы, – болезнь цивилизации! жители большого города нередко замкнуты, боятся выйти из своей скорлупы. Короче, Алек оказался даже слишком открыт, не знал дистанции в общении – мы даже начали бояться, что когда-нибудь чья-то настороженность или озлобленность причинит ему боль.

Сын наш постепенно превратился в маленького Дон-Жуана: отчаянно флиртовал с незнакомыми девочками разного возраста (превращался в маленького клоуна или просто увивался вокруг новой девочки). Как-то раз, когда он вновь появился в садике после очередной поездки, ему на шею с визгом бросились две рослые красавицы (даже повалили мальчишку на пол) – в группу Алек ушёл, сопровождаемый почётным эскортом: блондинка-«Брунгильда» слева, черноглазая пышная «восточная дива» справа…

Аня же (вот чудеса!) с возрастом становилась всё более робкой, говорила тихо, опускала глаза (правда, чаще всего только при первом знакомстве). Объяснение этому мне найти трудно.

Когда нашим детям исполнилось по 4 года, ушла на пенсию старая воспитательница; малышей из садика заново распределили по группам. Никаких проблем с общением у наших детей не появилось. В новой группе наши близнецы завели новых друзей, правда, из числа тех, что пришли в садик после трёх лет (остальные предпочитали старых товарищей по играм).

После перераспределения в «нашей» детсадовской группе, кроме маленьких немцев, оказались полячка, турчанка, сын тайки и немца, дочь турчанки и курда, дочь голландца и японки… – группа оказалась довольно пёстрой. Впрочем, как и вообще район, в котором мы поселились. Кого здесь только не встретишь на детской площадке: дети с родителями-сербами, поляками, французами, американцами… Если какие-то напряжения между нашими и другими малышами и возникали, с языком или национальностью они ни в коей мере не были связаны.

К 5 годам наши дети обросли довольно большим количеством приятелей – как двуязычных, так и одноязычных. Некоторые иногда приходили в гости с ночёвкой, наши тоже ночевали в других семьях, «отдавая визит». Никаких границ (по языковому, этническому ли, социальному или какому другому признаку) ни мы, ни наши дети не проводили. Нам было приятно, что наши сын и дочь в состоянии общаться с самыми разными детьми. И ещё приятнее был интерес младшего поколения нашей семьи к языкам. И гордость умением говорить на разных наречиях!

Доходило порой до смешного: Аня, выучив пару слов по-французски, хвасталась в детсаду, что может говорить на языке «paris»… Попав как-то раз с нами вместе в хабад-центр, Алек первым делом узнал, какие слова здесь используют для приветствия, – и, «вооружившись» необходимым словарным минимумом, отправился общаться с малышами и взрослыми; на другой день в детском садике всех, кажется, обучил слову «шалом».

Мы встречали (в других берлинских районах) многоязычных детей, страдающих от неумения вписаться в среду, застенчивых до слёз, зажатых, угрюмых… и, как следствие, косноязычных и молчаливых. Нашим же детям их многоязычие (и связанные с ним особенности воспитания и развития) не помешали найти друзей и приятелей. Пожалуй, даже наоборот: расширили круг общения.