5 + 10

Игра М. Складывая пальцы, показывает фигуры и приговаривает:

Here’s the church.

Here’s the steeple.

Open the door.

And see all the people.

Алек не сразу сообразил, как складывать пальцы, чтобы показать, как люди внутри движутся, поэтому заменил последнюю строчку:

There are no people.

В выходные играли в школе после уборки. Здание снаружи не санировано, внутри красят сами родители, работы в туалете продолжаются. Мебели, понятно, нет. Тоже хожу работать; никак не получается ограничиться только «своим» языком.

Аня, отбирая вещи для школы, со вздохом отложила «красивые»: объяснила тем, что в школе грязно.

Родительский вечер. Ещё нет учителя (учителей) английского. Детей осталось только 16. Это и хорошо (маленькая группа – больше внимания каждому ребёнку), и плохо (мы хотели близнецов отправить в разные классы).

Сегодня Алек весь день говорит о себе в мужском роде (наконец-то!). Правда, теперь другая тенденция: когда нужен женский род, заменяет его мужским… Говоря об Ане – всегда; обо мне – не так последовательно.

Опять женский род вместо мужского проскальзывает у Алека…

После того, как несколько раз ходили убирать двор и школу (а дети в это время знакомились и играли друг с другом), Алек хочет туда. Формулировка: «Хочу только потому, что там мой друг» (Харк). Непонятно, почему он так сказал. Когда я удивилась и переспросила, Алек признал, что друг – всё же не единственная причина любви к школе. Знаменательная проговорка? А Аня школы боится: не уверена, что ответит, когда начнут спрашивать! Я попыталась уверить её, что в школе сначала учат, потом проверяют знания, – чуть позже Аня снова говорит, что не всё знает, потому идти в школу страшно.

В «европейских» школах на английском преподаются: английский (как родной и «партнёрский» язык), окружающий мир (позднее – ещё и естественные науки, история и география). По-немецки – немецкий, математика (это везде так, не избежать?), труд. Музыку, искусство и спорт могут преподавать и на немецком, и на английском: всё зависит от того, каков родной язык учителей. Сейчас в школе им. Нельсона Манделы по-немецки преподаются, кроме обычных предметов и спорта с музыкой, ещё и физика, и рабочие группы и «воркшопы». В каждом классе, как всегда в «европейских» школах, половина детей с родным («материнским») немецким, половина – с родным английским (а как, интересно, они узнают, какой язык родной у детей из двуязычных семей?). На каждый класс 2 учителя и (в начальной школе) воспитатель. Опыт огромный: 750 учеников, в начальной школе по 3 параллельных класса. В школу хотят попасть в 5 раз больше желающих, чем есть мест, – потому проводятся тесты. Журналисты – привилегированная публика.

Сомнения: правильно ли поступили, отозвав регистрацию в «европейской» школе?

Einschulung. Спросила М., чем привлекает его «наша» школа теперь – после того, как обнаружили, что 1) дорога занимает примерно столько же времени, сколько до «европейской» им. Нельсона Манделы, 2) классов будет не 2 (как нам с близнецами надо бы), а один, причём с разновозрастными детьми (как теперь почти везде в Берлине), 3) учителя ещё не все известны – родители познакомились только с директором и учителем немецкого, 4) кстати, последний обучает немецкому – при родном языке английском… вообще, школьный концепт – перевес английского – просто вынуждает нарушать принцип преподавания на родном языке, 5) здание не готово, родители должны уделять школе времени больше, чем там, где школьная жизнь давно налажена, 6) родители должны помогать и позже, например, во время хорта-«продлёнки», 7) как раз нам, может, и не повредил бы «перекос» в сторону немецкого: с садиком из жизни детей почти совсем уходит языковая среда… Не говоря уже о финансовой стороне дела. Ответ М.: важно, что начинают учить сначала английской грамоте, то есть дети сначала осваивают несовпадение произнесённого и написанного слова. Я возразила, что русская грамота уже пошатнула этот принцип (пишется примерно так, как говорится, – хотя иногда я и поясняю, что «привыкли» писать не так, как говорят: «что», например). М. отмёл возражения: если бы после русского письма освоили ещё и немецкое, учиться писать и читать по-английски было бы намного сложнее. Ещё М. напомнил, что есть «перебежчики» из школы Нельсона Манделы (а также из «Метрополитан» и даже… из знаменитой школы Кеннеди!). Некоторые тоже с тремя языками. Акцент на немецком вроде должен был помочь балансу языков у этих детей, но опыт показывает: немецкий начинает вытеснять родные языки! Наконец, ещё аргумент: свободная школа может изменить пути, если окажется, что идеи работают не так, как предполагалось.

Вспомнила то, о чём не все знают. Было предложение руководства школы им. Манделы сделать нашу школу филиалом. Но тогда наш «концепт» (перевес английского, до 5-го класса) был бы отброшен. Родители (из правления) отказались. То есть для «отцов-основателей» главное не только близость новой школы к дому – и в самом деле концептуальные моменты важны, причём настолько, что даже перевесили финансовый вопрос и желание избежать лишних сложностей.

Ещё: К. Б. на первой встрече с родителями говорил о том, что в «европейских» школах английская и немецкая программы не адаптированы друг к другу, соответствующих учебников нет (так я поняла). Учителя английского из школы Манделы жаловались, что мала зарплата.

Первый школьный день. К. Б.: Алек своевольный (К. Б. выразился деликатно: «hat einen eigenen Willen»), не «konvergent» – «divergent». В общем, делает только то, что хочет. Тактика К. Б. – завлекать (он сказал «verf?hren», соблазнять). Мы рассказали, что дома комбинируем принципы (я играю, М. стоит за строгую дисциплину). К. Б.: в школе тоже один обучающий будет строже, другой мягче; сам он с Алеком пока (в первые дни) не может быть строг.

Алек в школе говорил на немецком и английском, Аня – больше по-английски. К. Б.: если Алек чего-то не понимает, то выходит из себя, и тогда его первые реакции – на немецком. Поэтому К. Б. говорит с Алеком на языке его эмоций. (Русский – тоже язык эмоций, но, понятно, школа это никак не может использовать.)

Алек, боюсь (М. боится в буквальном смысле слова), станет классным клоуном. Не похоже, что это у него от смущения. Кто бы мог подумать, что они так изменятся.

Алек дома сейчас – неулыба (иногда видно, что сдерживается, чтобы не смеяться). Но среди детей – полная свобода (даже анархия) эмоций.

Спросила: было лучше, чем в детсаду, или хуже? Оба ответили: лучше! Аня говорит, что учили какую-то смешную песенку про Tomatensalat, но запомнить сразу она не смогла.

Уже 4 ребёнка (вместе с нашими) из 16 говорят по-русски; во всяком случае, русский понимают. Один – сын москвички из Лондона, немецкого не знает; ещё одна девочка посещала еврейскую группу русско-немецкого садика. Мама её заговорила о возможности организовать преподавание русского как второго иностранного. Однако нам это вряд ли нужно: русский наших детей – не «иностранный» для них.

Алек ещё раз показал себя лучшим переводчиком, чем Аня… Аня рассказывала, чем занимались во время паузы: делали «бук» – так звучало слово, которое я не поняла. Попыталась расспросить её, что это такое, – она просто описывала в воздухе двумя руками кривую и повторяла своё «бук». Попросила о помощи Алека – он сразу же пояснил: замок (крепость то есть: укреплённый замок, Burg).

2 девочки О. Старшей 5,5. О. говорит, не только понимают её, но и могут говорить по-русски, когда потребуется: разговаривали этим летом с русскими гостями. А сейчас обе опять отвечают маме по-немецки… Но почему же у нас сложилось иначе? Сейчас кажется, без труда, когда-то воспринималось по-другому. Во всяком случае, были только единичные попытки перейти с русского и английского на язык детского сада, а не длительный период отказа говорить на наших языках… Вдумалась в разницу – выбор девочек показался вполне понятным: детский садик немецкий, папа немец, мама говорит с папой по-немецки… Вдруг подумалось, что мамам и папам в трёхъязычной семье в каком-то отношении не сложнее, а проще: язык среды заведомо ослаблен, не мешает языкам родителей пробить себе дорогу. Странно, что такие простые вещи не сразу приходят в голову.

Алек час провёл вне класса. Объяснение учителя: захотел играть (учитель предполагает также, что Алек не выносит гвалта в классе; такое может быть). Объяснение Алека: замёрз. Скорее всего, просто разговор о школьных правилах (тема урока) наводит на него скуку. По дороге домой потеряли ранец. Алек о нём попросту забыл, оставил стоять где-то.

Аня – это очевидно – имитирует Ксюшины речевые привычки: интонации те же, усвоила уменьшительные суффиксы («одеялочко»), Ксюшины словечки («красивка» вместо «красавицы»; «красавица», видимо, представляется недоступным существом – то ли дело «красивка»…).

Ещё о «европейских» школах. Первоклассников обучают грамоте на одном языке (в зависимости от того, какой посчитают родным). Понятно решение учить грамоте на родном языке, если ребёнок с трудом говорит на чужом, но если говорит на двух родных – чем оправдать принципиальный выбор одного лишь письменного языка в первый год обучения?

Опыт В. (и не только). В «смешанной семье» очень многое, видимо, зависит от того, к кому ребёнок больше привязан. Если к маме – даже при папе-немце может сложиться сильный русский. Даже если старший ребёнок с более сильным немецким и дети говорят по-немецки друг с другом… Ещё разгадка сильного русского у детей В.: несколько месяцев карантина просидели дома. И всё-таки удивительно: оба ребёнка рано попали к Tagesmutter, немецкий вроде должен был перевешивать…

Рассказ молодой мамы из Марцана: ребёнок разговаривает с ней по-немецки, а с папой – по-молдавски! На русском говорить отказывается. Сама она знает молдавский и с мужем говорит на нём. Папа не знает немецкого. Действительно, ребёнок умница (или хитрец): точно почувствовал слабые места родителей и использовал ситуацию для своей выгоды! Зачем напрягаться, говорить на родном языке мамы, если она немецкий понимает (с папой его язык использовать приходится, тут уж ничего не поделаешь). Кажется, в Германии немецкий становится языком общения детей отнюдь не от неумелости их в другом языке.

Готов ли Алек к школе? Наверное, нет. Его жизнь в школе – сплошной анекдот. Спрашиваю, что делал сегодня в школе.

– Кушал тортеллони. С соусом.

– А ещё что?

– А ещё картошку!

Имела в виду: а ещё что делал? Он же, конечно, думает только о еде…

К. Б. (после того, как Аня «выдала» Алека: не учился, и после того, как я поинтересовалась, так ли это): Алек большую часть математики просидел под столом (в версии Алека, позднее: «немного учился»), не хочет учиться, рисовать. К. Б. предложил купить более удобный для леворукого ребёнка карандаш, треугольный, толстый, с выпуклостями, чтоб пальцы не скользили: Алек выворачивает руку. Я рассказала, как должна лежать тетрадь, и пообещала принести указания, как учить левшей писать. К. Б. говорил о том, что Алек очень эмоционален, ему нужно много тепла (заговаривая, дотрагивается до руки); но ведь математика – не музыка; и повторения неизбежны. Я же показала русские «задачки» Остера и Степанова. Говорила о том, что Алек хорошо выполняет задание, когда требуется кому-то помочь; я имела в виду: надо бы интерпретировать задания иначе. К. Б. понял так, что Алек хорошо работает, когда нужно помогать младшим школьникам. После уроков К. Б. заметно устал, если не вымотан. Как жаль, что нет возможности (времени не хватает, прежде всего) как следует поговорить… Сошлись на том, что методика Монтессори может принести хорошие плоды. Те задания, что я видела в школьных книжках, Алеку, конечно, неинтересны: нарисовать столько палочек, сколько вещей, затем сосчитать.

Странности немецкой педагогики: дети идут в школу с 5 лет (чтобы раньше закончить её, начать работать, стать налогоплательщиками?), а программа не меняется по существу. Мне кажется, пятилеткам нужны задания менее абстрактные, более близкие к их быту и интересам – тогда процесс пойдёт интенсивнее! (И можно будет сократить сроки учёбы… Программа в Германии растянута по сравнению с русской официальной; с русскими программами «раннего развития» сравнивать вообще смысла нет.)

У Ани новая версия брака. Объясняет Алеку: «Das Heiraten hei?t, da? sie ein Baby kriegen» – [ «Жениться» значит, что у них будет бэби.] Я спросила, кто объяснял, – Аня сослалась на видеофильм. Алек не согласился с тем, что брак означает рождение детей: «Нет! никакого бэби. Heiraten – должен принц прискакать, тогда они пройдут в замок».

Новая ошибка Ани в английском: goodest вместо best.

Алека второй день хвалят в школе. Правда, ни немецкого, ни математики не было.

М., оказывается, перешла в «нашу» школу из школы Кеннеди: отношения в классе были плохими (дети агрессивны, толкали, обижали друг друга; все знали друг друга по подготовительному классу, новую же школьницу игнорировали). Учительница не помогала детям выработать уважительное, вежливое отношение к одноклассникам – при том, что правила общения (абстрактные) активно обсуждались. В классе немецкая учительница, только 2 ч. в день занимались английским, остальное время отдано немецкому. Просьбу перевести ребёнка в другой класс в школе проигнорировали. Вставать ребёнку приходилось в 6 утра.

Алек и Аня играют с Мишей – говорят по-русски; но как только поблизости оказывается маленький немец и звучит немецкая речь, все сразу «вспоминают» немецкий – и говорят на нём уже и друг с другом.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.