Глава третья Начало жизни

Глава третья

Начало жизни

В чреве матери маленький человечек беспрепятственно повторяет путь, проделанный жизнью на нашей планете. Одноклеточное существо становится амфибией и затем, после бесконечного числа превращений, Homo sapiens. Опыт предков подготовил плод ко всему, что с ним может произойти. Материнское чрево его кормит, согревает и качает точно так же, как когда-то, десятки тысяч лет назад, кормило, согревало и качало зародышей охотников-собирателей. Неродившийся ребенок сегодня слышит почти то же, что и миллион лет назад, если только его мать не живет рядом с крупным аэропортом, не посещает оглушительно грохочущие дискотеки или не водит грузовик. Он слышит сердцебиение матери, урчание кишечника, сопение во сне, смех, пение, кашель и так далее, слышит ее голос и голоса других людей и животных. Все это совершенно не беспокоит дитя, так как в течение миллионов лет его предки слышали эти громкие и внезапные звуки и привыкли к ним. Так как в неродившемся человеке уже заложен опыт предков, он ожидает этих звуков, толчков и резких движений, которые составляют часть опыта, необходимого для нормального внутриутробного развития ребенка.

К моменту рождения ребенок уже готов оставить безопасное материнское чрево и продолжить жизнь в нашем гораздо более непредсказуемом и опасном мире. Природа позаботилась о том, чтобы травма рождения не была слишком сильной. Высокий уровень гамма-глобулина в крови защищает ребенка от инфекции и постепенно снижается по мере развития иммунной системы. Зрение обретает свою остроту только после того, как шок рождения остался далеко в прошлом. Еще до рождения у ребенка заработали рефлексы, система кровообращения, слух. Теперь же запускается программа, по которой ребенок будет развиваться в течение первых дней, недель и месяцев после рождения и которая поэтапно «включит» отделы головного мозга.

Непосредственно в момент рождения окружающая ребенка среда вдруг превращается из влажной в сухую; падает температура; раздаются неприглушенные звуки; новорожденный начинает дышать и самостоятельно снабжать себя кислородом, изменяет привычное положение вниз головой. Между тем младенец удивительно спокойно переносит эти и многие другие ощущения естественных родов.

Хотя ребенок никогда раньше не слышал своего голоса, первый крик его совсем не пугает, пусть даже он очень громкий и раздается внутри головы. Этот крик слышали его предки, они научили его отличать страшное от естественного и не бояться без причины. Вместе с голосом у предшественников человека появился ряд способностей, позволивших плавно включить голос в континуум вида. Под голос подстроились слух и рефлексы, а ожидания новорожденного включили в себя звук голоса как один из «сюрпризов» первых мгновений жизни.

Сразу после рождения младенец необычайно восприимчив. Он не способен рационально мыслить, сознательно запоминать, размышлять или рассуждать. Можно сказать, что он не столько сознателен, сколько чувствителен. Во сне он чувствует свое состояние и происходящее вокруг примерно так же, как взрослые, спящие в одной постели, ощущают присутствие или отсутствие друг друга. Наяву он еще тоньше воспринимает свое состояние, но, как бы это сказали о взрослом, подсознательно. В любом случае ребенок куда более раним, чем взрослый, ибо не может соотнести свои впечатления с прошлым опытом.

Младенец не ощущает течения времени. Когда он находится в матке, а после рождения — на руках у матери, отсутствие времени его совсем не волнует; он чувствует, что все в порядке. Если же ребенок не на руках у матери, то он страдает и, что самое страшное, не может облегчить свое страдание надеждой, ведь чувство надежды зависит от ощущения времени. Поэтому вначале, хотя малыш своим плачем подает сигнал о помощи, он не вкладывает в этот плач никакой надежды. По мере роста сознательности, уже через недели и месяцы у ребенка возникнет смутное чувство надежды, и плач будет связан с положительным или отрицательным результатом. Но едва ли зарождающееся чувство времени облегчает ребенку многочасовые ожидания. Из-за отсутствия прошлого опыта для ребенка, испытывающего потребность, время тянется бесконечно долго.

Обещание, данное пятилетнему ребенку в августе, подарить велосипед «на Новый год» будет для него равносильно категорическому отказу. К десяти годам, благодаря опыту, время ускорилось настолько, что одни вещи ребенок может ждать более-менее спокойно день, другие — неделю, а что-то совсем особенное — целый месяц; но год ожидания для него по-прежнему непостижим, особенно если ему чего-то хочется по-настоящему. Для ребенка существует только «сейчас», и лишь через много лет он сможет соотносить события с ощущением времени и своей системой ценностей. Большинство людей только в сорок — пятьдесят лет понимают, что такое день или месяц по сравнению с отпущенной им жизнью. И только некоторые гуру и мудрецы сознают отношение между мгновениями или веками и вечностью (то есть полностью сознают абсурдность выдуманного понятия времени).

Младенец, как и мудрец, живет в вечном сейчас. Если ребенка держат на руках, то он бесконечно счастлив, если нет, то он переживает состояние тоски, бесконечной пустоты и уныния.

Ожидания ребенка смешиваются с реальностью, на древние врожденные ожидания накладываются (но не изменяют и не вытесняют их) ожидания, основанные на его собственном опыте. Степень несоответствия приобретенных ожиданий врожденным определяет, насколько человек отклонится от заложенного в нем потенциала быть счастливым.

Эти два вида ожиданий совсем не схожи. Врожденные ожидания безусловны до тех пор, пока их исправно удовлетворяют, в то время как приобретенные ожидания, которые не соответствуют врожденным, имеют неприятный привкус разочарования и проявляются как сомнение, подозрение, страх того, что будущие события принесут новые беды. Самое ужасное проявление этого несоответствия — необратимое смирение с условиями жизни, не подходящими человеческой природе.

Все эти реакции защищают континуум, но смирение вследствие полной безнадежности притупляет основное ожидание того, что будут созданы условия, в которых новые ожидания могут быть успешно удовлетворены.

Линии развития прерываются в том месте, где отсутствует необходимый опыт. Некоторые линии прерываются еще в младенческом возрасте, другие — в детстве, а третьи всю жизнь успешно развиваются в соответствии с континуумом. У человека, недобравшего необходимый для развития опыт, различные эмоциональные, интеллектуальные и физические способности могут находиться на самых разных ступенях развития и вместе с тем сочетаться друг с другом. Все линии развития, прерванные или достигшие зрелости, работают вместе, но каждая ждет опыта, отвечающего ее потребностям, и не может развиваться дальше без этого опыта. Благополучие во многом зависит от того, каким образом произошел сбой и в каких областях развития.

Итак, события при рождении не всегда травмируют человека либо потому, что ребенок к ним готов (и их отсутствие было бы для него потерей), либо потому, что они не происходят одновременно. Неправильно думать о рождении как о моменте завершения формирования ребенка, как о сходе с конвейера готового продукта, ведь некоторые способности «родились» еще в чреве, а некоторые начнут работать намного позже. В матке все ожидания ребенка удовлетворялись, и теперь новорожденный ожидает, или, лучше сказать, знает, что и будущие его требования также будут удовлетворены.

Что же происходит потом? На протяжении жизни десятков миллионов поколений происходил мгновенный переход от полностью живой среды тела матери к частично живому окружению вне ее. Тело матери согревает младенца, и (с тех пор как человек стал ходить на ногах и освободил руки) ее руки обнимают его, но все же большая часть тела ребенка соприкасается с мертвым, чуждым ему воздухом. Однако и к этому он тоже готов: он ожидает, что окажется на руках у матери, и всем своим «нутром» чувствует, что это его место. Ощущения ребенка на руках соответствуют его континууму, удовлетворяют его потребности и вносят вклад в его правильное развитие.

Повторимся, что сознание младенца в корне отличается от сознания взрослого. Ребенок не может разобраться, какие впечатления правильные, а какие — нет. Если он чувствует дискомфорт сейчас, он не может надеяться на то, что потом ему станет комфортнее. Когда мать оставляет его в одиночестве, малыш не может чувствовать, что «она скоро вернется», и все в мире становится невыносимо неправильным. Он слышит и принимает свой плач, и хотя мать, а также любой ребенок или взрослый, знает этот звук и его значение с незапамятных времен, для ребенка его собственный плач ничего не выражает. Он лишь чувствует, что этим плачем может каким-то образом исправить положение. Но и это чувство исчезает, если ребенка оставляют плакать слишком надолго, если за этим плачем не следует никакой реакции. Тогда ребенок погружается в безнадежное, безвременное отчаяние. Но вот наконец мать возвращается, и малыш снова в порядке: он не знает, что мать уходила, и не помнит своего плача. Он возвращается в свой континуум, и среда отвечает его ожиданиям. Когда его оставляют, лишают правильного опыта, он безутешен, он лишь чувствует нехватку чего-то. В такой ситуации ребенок не может расти, развиваться и удовлетворять свои потребности в опыте. Для развития необходим ожидаемый опыт, но ничто в истории развития предков человека не подготовило его к тому, что его будут оставлять одного, бодрствует он или спит, и тем более оставлять одного плакать.

На руках у матери ребенок чувствует, что все так, как должно быть. О себе он ничего не знает, кроме ощущения своей правильности, привлекательности и желанности. Без этого убеждения человек любого возраста ущербен: он не верит в свои силы, чувствует себя обделенным, ему не хватает спонтанности и грации. Все дети правильные, но сами они могут это знать только через отражение, через то, как с ними обращаются. Чувство собственной правильности — это единственное чувство человека по отношению к себе, на основе которого индивид может построить свое благополучное существование. Правильность — это основное чувство по отношению к себе, присущее представителям нашего вида. Эволюция не подготовила человека к обращению с ним, не основанному на чувстве правильности его природы. Такое обращение не только пренебрегает миллионами лет совершенствования, но и совершенно не подходит для отношений с собой и с другими. Без чувства своей правильности человек не может определить, сколько ему требуется комфорта, безопасности, помощи, общения, любви, дружбы, удовольствия, радости. Человек без этого чувства обычно считает, что «счастье там, где нас нет».

Сколько людей тратят всю жизнь в поиске доказательств своего существования! Гонщики, альпинисты, герои баталий и прочие сорвиголовы, обожающие играть со смертью, часто просто пытаются подойти как можно ближе к грани между жизнью и смертью, чтобы ощутить, что они действительно живы. Но встряски и игра с инстинктом самосохранения лишь ненадолго создают смутную иллюзию теплого ощущения самости.

Малыши вынуждены быть чрезвычайно привлекательными. Ведь они маленькие, слабые, медлительные, беззащитные, неопытные, зависимые от старших, но привлекательность компенсирует все эти недостатки. Малышам не приходится конкурировать со взрослыми, которые оказывают им всю необходимую помощь.

Все, кто общается с младенцем — мужчины, женщины, дети, — инстинктивно играют роль матери, ибо это единственная роль, подходящая для ухода за ребенком в первые месяцы жизни. Ребенок не различает пол или возраст того, кто выполняет функцию матери.

Не имеет значения, кто играет роль отца или матери — мужчина или женщина. Это было подтверждено экспериментом в одной французской клинике для душевнобольных. Врачи-женщины выступали «отцами» по отношению к своим пациентам, в то время как медбратья-мужчины ежедневно ухаживали за больными и воспринимались ими как «матери». (Вот так интеллект вдруг открывает что-то, что человек инстинктивно знал миллионы лет.)

Итак, для младенца существует только одно взаимоотношение — отношение с матерью, и в каждом из нас заложено умение безошибочно распознавать бессловесный язык новорожденного и действовать в соответствии с ним. Каждый из нас — будь он мужчина, женщина, девочка или мальчик — обладает доскональными знаниями по уходу за ребенком, несмотря на то, что недавно, то есть не более чем несколько тысяч лет назад, мы пошли на поводу у бредовых фантазий интеллекта в этом чрезвычайно важном деле. Мы так далеко ушли от своих же врожденных способностей, что теперь уже почти забыли об их существовании.

В «развитых» странах накануне рождения ребенка принято покупать книгу об уходе за малышом. Сейчас в моде оставлять ребенка плакать до исступления, пока он не устанет и, заглушив криком свои страдания, не станет «хорошим мальчиком» (или «хорошей девочкой»). Матери берут малышей на руки когда им вздумается, от нечего делать. Некоторые эксперты по уходу за детьми даже советуют держать ребенка в эмоциональном вакууме, касаться его только при крайней необходимости, не выказывать ему ни удовольствия, ни восхищения, а если уж необходимо на него посмотреть, то делать это холодно и без улыбки. Все это читают молодые матери и, не доверяя своим врожденным способностям, принимают на веру. Тогда они подозрительно изучают «мотивы» плача или других действий ребенка, по-прежнему ясно дающего понять о своих нуждах. Поистине дети стали врагами, которых непременно должны победить их матери. На плач не следует обращать никакого внимания, дабы показать младенцу, кто здесь главный, а отношения с ним следует строить так, чтобы любыми способами заставить малыша подчиниться желаниям матери. Если поведение ребенка вынуждает мать «работать», «тратить время» или доставляет иные неудобства, необходимо выказать свое неудовольствие, неодобрение или как-то еще показать, что его больше не любят. Всем известно, что, потакая желаниям ребенка, мы «портим» его, а идя против них, укрощаем и подготавливаем его к жизни в обществе. На самом деле в каждом из этих случаев мы добиваемся противоположного результата.

События, происходящие непосредственно после рождения, производят на человека большее впечатление, чем вся оставшаяся жизнь. То, что встречает младенец, определяет его отношение к жизни. Последующие впечатления могут только в большей или меньшей степени дополнить это первое впечатление, полученное ребенком тогда, когда он еще ничего не знал об этом мире. В этот момент его ожидания самые незыблемые из всех, что у него когда-либо будут. Разница между уютом чрева и незнакомым безразличным внешним миром огромна, но, как мы уже обсудили, человек рождается готовым к огромному шагу — переходу из чрева на руки матери.

Между тем ребенок не готов совершить больший, чем этот, шаг, не говоря уже о переходе из чрева в неживое ничто, в корзину, выложенную тканью, или в безжизненную пластмассовую коробку без движения, звука и запаха. Установившаяся за время беременности прочная, неразрывная связь между матерью и ребенком резко рвется. Неудивительно, что при этом мать впадает в депрессию, а младенец испытывает нестерпимые муки.

Каждая клеточка его внезапно обнаженной нежной кожи требует ожидаемого объятия, все его существо предполагает, что его возьмут на руки. Миллионы лет матери сразу же после рождения прижимали к себе своих детей. Некоторые дети последних нескольких сотен поколений были лишены этого важнейшего опыта, что не изменило ожиданий новорожденных оказаться на месте, принадлежащем им по праву. Когда наши предшественники ходили на четвереньках и носили густую шерсть, за которую можно было держаться, связь между ребенком и матерью поддерживали дети. От этого зависела их жизнь. Когда мы потеряли шерсть, встали на две ноги и освободили руки, мать пришла ответственность за поддержание связи с младенцем. С недавних пор в некоторых странах она стала легкомысленно вноситься к поддержанию контакта со своим ребенком, но это ни в коей мере не устраняет настоятельной потребности ребенка оказаться на руках.

Она также лишает себя ценнейшей части своего ожидаемого жизненного опыта, радость которого помогла бы ей продолжать действовать в лучших интересах для себя и своего ребенка.

Сознание младенца за время «ручного периода», когда ребенок в основном находится на руках у родителей, продолжается с рождения и до момента, когда ребенок начинает ползать, претерпевает серьезные изменения. Вначале малыш больше похож на животное, чем на человека. Постепенно, по мере развития центральной нервной системы, он приобретает черты, присущие именно Homo sapiens. По мере умножения и углубления его способностей опыт не только производит на него большее или меньшее впечатление, но и влияет на него совершенно по-разному. Ранний опыт формирует психобиологическое строение человека на всю будущую жизнь, при этом, чем раньше произошел опыт, тем сильнее его влияние. То, что человек чувствует до того, как становится способным к мышлению, во многом определяет его образ мыслей в более позднем возрасте.

Если до развития мышления он чувствует себя защищенным и желанным, если он вовлечен в повседневную жизнь и при этом ему комфортно, то последующие события его жизни будут восприниматься им совсем не так, как ребенком, чувствующим себя лишним, лишенным необходимого для развития опыта и привыкшим жить в состоянии нужды. При этом последующий жизненный опыт обоих детей может быть совершенно одинаковым.

Сначала младенец только наблюдает, он не может думать. Он знакомится с окружающим его миром посредством ассоциаций. В самом начале жизни первые после рождения сигналы, приходящие через органы чувств, создают абсолютное и безоговорочное впечатление о состоянии вещей, имеющее отношение только к врожденным ожиданиям младенца и, конечно, никак не связанное с течением времени. Если бы принцип непрерывности действовал иначе, потрясение новорожденного от новизны событий было бы просто невыносимым. Важно отметить, что, когда младенец только начинает воспринимать происходящее вне его, существует огромная разница между ощущениями ребенка и тем, что они ему напоминают из его предыдущего опыта. Познание мира через ассоциации означает, что сначала ребенок воспринимает весь новый для него мир целиком, не делая никаких различий или выводов. Затем он уже начинает отмечать некоторые различия в схожих событиях. Таким образом, сначала мир познается в целом, а затем во все более мелких подробностях.

В этом отношении Homo sapiens не похож ни на одно другое животное. Он ожидает найти подходящую среду, изучить ее во всех деталях и действовать в ней со все возрастающей эффективностью. Другие приматы в разной степени приспосабливаются к некоторым обстоятельствам по мере столкновения с ними, но в основном поведение животных строится на врожденных схемах, заложенных эволюцией.

У меня жил муравьед, которого я купила, когда ему было четыре дня. Он благополучно вырос среди людей и был совершенно уверен, что мы все муравьеды, поэтому ожидал от нас соответствующего поведения: чтобы мы бегали, как муравьеды, и дрались, как муравьеды. Он ожидал от меня, как от своей матери, что я постоянно буду рядом с ним, постепенно отдаляясь по мере взросления; что сначала все время я буду носить его с собой, а потом позволять от души целовать меня и часто лизать мои ноги, что я буду есть с ним и что приду на его зов, если он потеряет мой запах. Но к собакам и лошадям он относился враждебно, они не были существами его вида.

С другой стороны, обезьянка, которую я тоже вырастила с младенчества, считала себя человеком. Она снисходительно относилась даже к очень большим собакам и имела обыкновение в компании людей садиться на стул, в то время как собаки, приведенные в замешательство ее поведением (они бы бросились за кошкой в два раза большей, чем обезьянка), верно лежали у ее ног. Она научилась вежливо вести себя за столом и после года наблюдения приспособилась открывать дверь: взбиралась по косяку и затем одновременно поворачивала дверную ручку против часовой стрелки и тянула на себя.

Таким образом, ее поведение демонстрировало врожденную способность учиться на своем опыте и лучшую приспособляемость, чем у муравьеда, чье поведение полностью следовало врожденной программе.

Человек же может гораздо эффективнее приспосабливаться к обстоятельствам и справляться с таким разнообразием условий среды, что менее изобретательный вид в них бы попросту вымер. Человек находит поставленной задаче самые разные решения. Обезьянка реагирует на стимул в определенных, довольно узких рамках, а муравьед вообще не имеет выбора и поэтому, с позиции муравьедов, не может ошибиться. С точки зрения континуума обезьянка может только изредка ошибаться, но человек с его огромными возможностями выбора куда более уязвим.

Вместе с расширением для человека возможностей выбора поведения возникала и опасность допуска большего количества ошибок. Но вместе с тем развивалось и чувство континуума, позволяющее делать правильный выбор. Таким образом, при наличии опыта, необходимого для формирования способности выбирать, и соответствующих условий среды делаемый человеком выбор может быть почти таким же безошибочным, как и поведение муравьеда.

Пример человеческих детей, выращенных животными, наглядно демонстрирует важность надлежащей среды для достижения индивидом присущего его виду уровня развития.

Из всех известных случаев, пожалуй, лучше всего задокументирована история Амалы и ее сестры Камалы, которых с детства воспитывали волки в джунглях Индии. После того как девочек обнаружили в джунглях, их поместили в сиротский приют. Священник Синх с женой попытались научить их жизни в человеческом обществе. Но все старания были напрасны. Несчастные девочки так и продолжали ютиться обнаженными по углам своих комнат в положении, присущем волкам. Ночью они проявляли активность и выли, чтобы привлечь внимание своей стаи. После продолжительных тренировок Камала научилась ходить на двух ногах, но бегать могла по-прежнему только на четвереньках. Долгое время они отказывались носить одежду или есть приготовленную пищу и предпочитали сырое мясо или падаль. К моменту смерти в возрасте семнадцати лет Камала знала пятьдесят слов. Уровень ее умственного развития в это время примерно соответствовал уровню ребенка трех с половиной лет.

Способность человеческого ребенка, который по каким-то обстоятельствам вырос среди зверей, приспосабливаться к неподходящим его виду условиям намного превышает способность любого животного перенимать повадки человека. Но большинство таких детей в неволе были обречены на раннюю смерть и страдания. Они оказывались не в состоянии наложить человеческую культуру на свою уже устоявшуюся и развитую культуру животного. Все это говорит о том, что усвоенная культура становится неотъемлемой частью природы человеческого существа. Эволюция заложила в нас ожидание участия в культуре. Нравы, усвоенные из культуры посредством этого ожидания, интегрировавшись, становятся столь же неотъемлемой частью личности, сколь и врожденные повадки у других животных. Таким образом, дикие дети — представители нашего вида — гораздо больше, чем любое животное, были подвержены влиянию собственного опыта. Они так глубоко вжились в поведение животных, что смена окружающих условий оказалась для них куда более болезненной, чем для любого животного (чье поведение всецело предопределено врожденными, а значит, неизменными механизмами).

Низкий уровень умственного развития Камалы сам по себе ни о чем не говорит. Однако если рассмотреть его как часть континуума существа, рожденного человеком, а воспитанного волком, то станет понятно, что это было оптимальным использованием умственных способностей в подобных обстоятельствах. Другие ее способности были феноменальны: она необыкновенно ловко перемещалась на четырех конечностях, имела острейшее обоняние (чуяла мясо за семьдесят метров), прекрасно видела в темноте, быстро бегала и легко переносила резкие перепады температур. Раз она выжила среди волков, она, скорее всего, великолепно охотилась и отлично ориентировалась в джунглях. Получается, что континуум ее не подвел. Она успешно развила способности, нужные для ее образа жизни. То, что она не смогла изменить свое развитие и заменить его совершенно новым, не имеет значения. Нет причины, по которой любое существо должно быть способно выполнить столь невероятное требование. Точно так же взрослый человек, чье поведение уже запрограммировано для жизни среди людей, не сможет успешно приспособиться к жизни в качестве другого животного.

Изначально индивид усваивает только то, что относится к образу жизни, который, как следует из обстоятельств, потом станет его собственным. Процесс ассоциаций отвечает за то, чтобы обучение происходило именно так. Так же как и радио настроено на принятие волн только определенной длины, хотя приемник может работать на самых разных волнах, психобиологическое восприятие изначально имеет огромный потенциал, но вскоре сужается до необходимого для жизни диапазона. Оптимальный для образа жизни большинства людей диапазон зрения ограничен дневным видением и частичным видением в темноте, а также спектром цветов от красного до фиолетового. Чересчур маленькие или слишком удаленные предметы не поддаются нашему восприятию, и даже в поле зрения отчетливо можно видеть лишь несколько предметов. Зрение остро на среднем расстоянии, на котором обычно нужно увидеть происходящее вокруг. Когда представляющий интерес объект начинает приближаться, то по мере его приближения зрение на периферии размывается. Наше внимание и фокус зрения перемещаются со среднего расстояния на близлежащий объект, и поэтому мы можем изучать его не отвлекаясь. Если бы все вокруг объекта было по-прежнему видно столь же четко, то органы чувств испытывали бы постоянные перегрузки. Для мозга обработка информации стала бы делом проблематичным, так как для наиболее эффективного функционирования ему необходимо сосредоточить свои усилия на отдельном предмете или его свойстве. Диапазон зрения индивида задается в соответствии с культурой, конечно, в границах врожденных возможностей.

Воспитанные волками дети имели феноменальное ночное зрение. Екуана могут заметить силуэт маленькой птички среди теней стоящих стеной джунглей, в то время как мы видим только листья, даже если нам укажут место. Они видят рыбу среди пены горных потоков, а мы, опять же, даже при всем своем желании ничего не замечаем.

Слух также действует избирательно — он ограничен тем, что в нашей культуре считается необходимым слышать. Остальное отбрасывается. Сами по себе уши могут слышать намного больше звуков, чем те, которые мы обычно воспринимаем. Все знакомые мне южноамериканские индейцы, привыкшие прислушиваться в джунглях к опасностям и движениям дичи, возможно, скрывающейся в нескольких шагах, также слышат звук двигателя приближающегося самолета задолго до нас.

Их диапазон слуха подходит для их нужд. Наш подходит нам лучше, ибо спасает от звуков, которые для нас были бы лишь бессмысленным шумом. В нашей культуре было бы неприятно, например, просыпаться среди ночи из-за того, что кто-то выругался в двухстах метрах от дома.

Чтобы не дать мозгу захлебнуться в море ощущений, нервная система играет роль фильтра. Восприимчивость к звукам может быть усилена или ослаблена без всякого волевого усилия в соответствии с установками нервной системы. Хотя слух никогда не перестает работать, некоторые слышимые звуки так и не доходят до сознания и остаются в подсознании с младенчества до смерти. Один из классических номеров, исполняемых гипнотизерами на сцене, заключается в том, что человеку приказывают услышать слова, сказанные шепотом в другом конце зала. Гипнотизер заменяет обычный диапазон слуха индивида на свой, расширенный. Возникает иллюзия, что он усиливает остроту слуха, в то время как на самом деле он временно приостанавливает отсеивание звуков в неиспользуемой части слухового диапазона.

То, что принято называть сверхъестественными или магическими способностями, часто всего лишь способности, исключаемые нервной системой (по требованию континуума) из используемого нами набора возможностей. Их можно развить практикой, направленной на отключение нормального процесса отсеивания. Иногда они могут возникать при чрезвычайных обстоятельствах, как, например, в случае с десятилетним мальчиком, брата которого придавило упавшее дерево. Он в ужасе приподнял дерево и освободил тело брата прежде, чем бежать за помощью. Позднее обнаружилось, что дерево могли сдвинуть только десяток мужчин. А мальчик в своем необыкновенном эмоциональном состоянии смог это сделать один. Это одна из многочисленных историй подобного рода. Сверхъестественные силы высвобождаются только в особых случаях.

Любопытным исключением из этого правила являются люди, чьи отсеивающие механизмы были тем или иным способом временно или перманентно испорчены. Такие люди становятся ясновидящими. Я не знаю, каким образом это работает, но некоторые видят воду или металл под землей. Другие видят ауру вокруг тела человека. Петер Хуркос стал ясновидящим после падения с лестницы и ушиба головы. Две мои подруги по секрету рассказали мне о том, что на грани нервного срыва они могли видеть будущее. Эти девушки не знакомы и рассказали мне об этих случаях независимо друг от друга. Обе попали в больницу через несколько дней после проблесков ясновидения, и последние больше не повторялись. Обычно нормальные границы человеческого восприятия нарушаются в условиях чрезвычайного эмоционального напряжения. Когда жертвы несчастных случаев внезапно видят неотвратимость своей смерти, к которой их не смог заблаговременно подготовить континуум, они отчаянно взывают к своей матери или к тому, кто занимает место матери в их чувствах. Этот зов часто доходит до матери или человека, олицетворяющего мать, через любые расстояния. Подобные случаи происходят достаточно часто, и большинство из нас слышали о них или встречались с ними на своем опыте.

Предчувствие возникает иначе: неизвестное событие, угрожающее ужасными последствиями, может пробиться в сознание совершенно спокойного человека, во сне или наяву. На большинство предчувствий не обращают внимания и из-за запретов верить в «подобную чушь» даже не осознают. Расплывчатое заявление типа: «Я вдруг почувствовал, что мне лучше не приходить», обычно является единственным намеком на предчувствие, забитое другими силами.

Я понятия не имею, как можно чувствовать события, которые вроде бы еще не произошли, и как они могут обгонять свое существование. Но от этого возможность знать о прошлых и настоящих событиях, не воспринимаемых нашими органами чувств, не становится менее загадочной. Для нас непостижимы и многие другие способы связи, как, например, недавно открытые химические соединения, вызывающие определенное поведение у животных и обеспечивающие работу невероятно точных навигационных систем перелетных птиц.

Сознательный ум — это совсем не то, что он о себе думает; он не имеет доступа к секретным программам континуума, для службы которому его и создала эволюция. Интеллект должен стать из невежественного хозяина знающим слугой — вот что является основной задачей философии континуума. Правильное использование интеллекта может сделать его невероятно полезным. Благодаря интеллекту люди могут приобретать, хранить и передавать друг другу огромные объемы информации. Интеллект замечает, классифицирует и понимает взаимосвязь и свойства животных, растений, минералов, и событий. С этими знаниями человек может использовать окружающую среду полнее и разнообразнее, чем любое другое животное; человек становится менее уязвим перед неблагоприятными условиями среды. Он может выбирать, как вести себя с природой, и, следовательно, занимает в ней прочное место.

Пока не нарушено природное равновесие, интеллект может служить защитой континуума, осознавая требования чувства непрерывности и действуя в соответствии с ним. Способность мыслить, приходить к заключениям на основании собственного и чужого опыта и индукцией или дедукцией соединять мысли и воспоминания в миллионы полезных комбинаций делает интеллект еще более полезным в удовлетворении нужд индивида и вида в целом.

Например, если перед человеком стоит задача как можно подробнее ознакомиться с ботаникой, то интеллект, гармонично сочетающийся с развитым и надежно функционирующим континуумом, может вобрать в себя невероятное количество информации. Европейцы, знакомые с разными примитивными культурами, сходятся на том, что любой мужчина, женщина и ребенок в каждом из этих обществ держит в голове необычайно подробный перечень названий и свойств сотен или даже тысяч растений.

Один из наблюдателей, говоря об африканском племени и огромных знаниях ботаники, которыми обладали все его члены, отметил: «Они бы ни за что не поверили, что даже при всем своем желании я не смог бы запомнить столько же» [2].

Я не говорю, что дикари от природы умнее нас, но мне кажется очевидным, что исковерканная личность может снизить естественный потенциал умственных способностей.

Если общество ожидает этого, то интеллект любого зрелого человека может запомнить и использовать невероятное количество информации. Даже в цивилизованном мире неграмотные, не имеющие возможности переложить основную ответственность за хранение информации на книги, обладают более развитой памятью, которая могла быть даже лучше, если бы они были полностью в ладу с собой и своим миром.

Установки, получаемые умом младенца, определяют диапазоны восприятия, которые он будет использовать в жизни. Ребенок ожидает в этом от своего опыта большого количества разнообразных подсказок. Кроме того, он ожидает, что специфика опыта, из которого он извлекает подсказки, окажется полезной и будет иметь прямое отношение к тому, что он повстречает в жизни.

Когда последующие события не отвечают характеру опыта, обусловившего его поведение, человек склонен влиять на события так, чтобы они стали похожи на первоначальный опыт, даже если это не в его интересах. Если он привык к одиночеству, то бессознательно устроит свои дела так, чтобы чувствовать схожее одиночество. Все попытки с его стороны или со стороны обстоятельств сделать его более или менее одиноким будут сталкиваться с сопротивлением человека, склонного к сохранению своей стабильности.

Человек имеет тенденцию поддерживать даже обычный уровень беспокойства. Если вдруг окажется, что беспокоиться не о чем, то это может вызвать куда более глубокое и острое волнение. Для кого-то, кто привык жить «на краю пропасти», полная защищенность и спокойствие становятся столь же невыносимыми, как и падение на самое дно пропасти. Во всех этих случаях действует тенденция поддерживать то, что должно было быть полным благополучием, заложенным в младенчестве.

Попытки радикально изменить устоявшийся круг общения или взгляд на успех и неудачу, счастье и несчастье встречают сопротивление встроенных в нас стабилизаторов, и наши намерения отлетают от них как от стенки горох. Волевые усилия редко способны сломить крепость привычки. Но иногда изменения в индивиде все же происходят под давлением внешних обстоятельств. Тогда стабилизирующие тенденции создают противовесы ситуациям, которые нельзя ассимилировать, как они есть. Если успех или неудача слишком велики для ожиданий индивида, то он может отвлечься, занявшись решением сложных, но знакомых проблем.

Если происходит необратимое изменение и все попытки восстановить статус-кво потерпели неудачу, то для адаптации к такому изменению необходимо прекратить борьбу, непредвзято посмотреть на вещи и подстроиться к новым жизненным обстоятельствам. Иногда для этого требуется болезнь или несчастный случай, который бы вывел жертву из игры на достаточно долгий период, чтобы она могла отдохнуть и направить силы в новое русло в соответствии с новыми требованиями. Для восстановления равновесия склонность к стабилизации может также позволить телу заболеть, если существует эмоциональная потребность побыть маленьким беспомощным ребенком и если присутствует человек, готовый играть роль матери. Простуда как короткая передышка — обычная реакция для восстановления баланса человеком, слишком далеко отошедшим от уютной для него степени благополучия или слишком изменившим своему обычному поведению.

Чтобы, жизнь была сносной, одним людям необходимо часто впадать в плохое физическое состояние (склонность к несчастным случаям), а другим нужно стать на всю жизнь калеками, чтобы выжить в условиях огромной потребности в материнской заботе, в развлечении или в наказании (см. ниже описанный мной случай). Третьим приходится делать себя хрупкими, чтобы поддержать нужное им отношение семьи; такие люди по-настоящему заболевают, только когда другие относятся к ним слишком плохо или слишком хорошо.

Одна моя знакомая была обременена чувством невыносимой вины; она может служить примером крайнего случая использования болезни для поддержания душевного равновесия.

Ни мне, ни даже, может быть, ей не известно, как относились к ней в детстве и из-за чего ее детский ум твердо усвоил, что она «плохая». Но остается фактом, что ее брат-близнец, которого, по всей видимости, терзало схожее чувство, покончил жизнь самоубийством в возрасте двадцати одного года. Ее совершенно иррациональное чувство вины, которое усугубилось чрезвычайной близостью к брату, возросло еще больше с. его смертью. Она принялась, искать наказания, которые могли бы компенсировать чувство вины и сделать жизнь более-менее сносной; Стабилизирующий механизм ее исковерканного чувства непрерывности, принимая во внимание условия культуры, в которой она жила, должен был оградить ее от возможности быть счастливой после смерти брата. Установка на вину, берущая начало еще в детстве и теперь обнаружившаяся в самоубийстве ее брата, не допускала удачи в ее жизни.

За несколько лет она родила вне брака двоих детей, одного от мужчины иной расы, а другого от неизвестного мужчины. Она сменила несколько работ, которые были просто унизительны для ее положения в обществе; заболела полиомиелитом и на всю оставшуюся жизнь осталась привязанной к инвалидной коляске; подхватила туберкулез в больнице, где ее лечили от полиомиелит та, лишилась одного легкого и серьезно повредила другое; красила волосы в совершенно не идущий ей красно-пурпурный цвет и смогла-таки испортить свою миловидную наружность; и стала жить с художником-неудачником, который был много старше ее.

Во время последней нашей встречи она сказала мне с присущей ей веселостью, что она убирала дом после вечеринки, упала с коляски и сломала одну из парализованных ног.

Она никогда не унывала и никогда не жаловалась. С каждым новым потрясением, все больше облегчавшим ее внутреннее бремя, она становилась все более радостной. Однажды я заметила, что, по моему мнению, потеряв здоровье, она стала заметно счастливее. Она без раздумий ответила, что никогда в жизни не была так счастлива.

Приходит на ум полдюжины подобных случаев. Несколько знакомых мужчин за длинными бородами или шрамами пытались скрыть привлекательную внешность, делавшую их жизнь неуютно легкой, а женщин — слишком доступными, что шло вразрез с их внутренним чувством непривлекательности.

Троих других мужчин и женщин привлекали только люди, которые не обращали на них никакого внимания.

Всякого рода неудачи обычно имеют причиной не посредственные способности, невезение или конкуренцию, но тенденцию человека поддерживать состояние, в котором он привык чувствовать себя комфортно.

Итак, создавая впечатление о своем отношении ко всему окружающему миру, ребенок задает нормы, которые станут эталоном его поведения на всю жизнь, с которыми он будет сравнивать все остальное, которыми будет все измерять и уравновешивать. Его стабилизирующие механизмы будут работать на поддержание этих норм. Ребенок, обделенный чувством, необходимым для формирования основы для полной реализации его внутреннего потенциала, вероятно, никогда не узнает чувства безусловной правильности, что было присуще его виду на протяжении практически всей его истории. Неудобства и ограничения, сопутствующие нехватке правильного опыта в детстве, неизбежно останутся частью его развития. Инстинкт не рассуждает. Он под воздействием огромного опыта природных законов предполагает, что в интересах индивида будет закрепляться в жизни в соответствии с его первоначальным опытом.

То, что подобный полезный механизм стал жестокой ловушкой, своеобразным пожизненным заключением в переносной тюрьме, настолько далеко от эволюционного процесса и настолько ново в истории жизни, что мы не находим в нашей природе почти никаких способов облегчить нашу боль. Правда, есть несколько способов. Есть неврозы и сумасшествия, защищающие обделенного человека от удара невыносимой реальности. Есть притупление чувств, устраняющее невыносимую боль. Смерть становится выходом для третьих, чаще всего для тех, кто дожил с сильной инфантильной потребностью в матери до зрелых или преклонных лет и теперь потерял человека, игравшего для него эту роль. Что бы ни случилось — партнер умер, убежал с секретаршей или что-то еще, — зависимый человек оставлен без всякой надежды найти новую опору и не способен жить с пустотой внутри и вне себя, пустотой, которую заполнял пропавший теперь человек.

Для человека с полноценным детством и, следовательно, живущего полноценной жизнью, потеря постоянного партнера в любом возрасте не является потерей «всего на свете». Его или ее самость — это не пустой сосуд, чье содержание или мотивация зависит от другого. Полностью зрелый взрослый человек будет скорбеть, возможно, на время уйдет от дел и переориентирует силы, с тем чтобы приспособиться к новым обстоятельствам.

В культурах, развившихся эволюционным путем, а также во многих цивилизованных обществах существуют ритуалы, помогающие в период скорби (совместное оплакивание, церемонии, собрания). Особенно если в культуре не заложено четких предписаний для новой жизни пережившего партнера человека и если на нем не лежит забота о детях или других иждивенцах, ему часто отводится время для переориентации, поддерживаемой обществом. Ношение черного или белого платья или другой знак того, что он не у дел, вне красок жизни, защищают его от вмешательства извне и просят уважения и понимания со стороны общества.

Цивилизованный интеллект вторгся в эту сферу и превратил трауры из сложного развитого ритуала в гротеск, никак не связанный с истинной потребностью, или устранил его полностью. Однако это никак не изменяет целостность и здравость истоков этого ритуала. Стабилизирующие механизмы континуума по-прежнему удовлетворяют потребность культур с недостаточными или отсутствующими обычаями траура. Как и в случае со всеми сходными требованиями, если нет лучшей возможности устроить период отдыха, континуум создает укрытие в форме болезни или несчастного случая.

Резкое изменение в окружающих условиях травмирует человека, только если он не смог в полной мере развить врожденную способность стойко переносить беды. Чем сильнее обделен индивид, тем более серьезное «лечение» ему требуется, чтобы оправиться от жизненных потрясений.

Как же возможно различить детей континуума и детей вне континуума? Давайте понаблюдаем и сравним поведение индейцев екуана и представителей нашей культуры. Жизни ребенка, которого постоянно держат на руках (эта традиция уходит корнями во времена каменного века), и младенца из современного общества отличаются как небо и земля.

С рождения дети континуума постоянно присутствуют при любой деятельности своих родителей. С того момента, как пуповина отделена от ребенка, его жизнь уже полна событий. Пока ребенок в основном спит, но и во сне он привыкает к голосам людей своего племени, звукам их деятельности, толчкам, резким и неожиданным движениям и остановкам, к давлению на различные участки его тела, когда родитель меняет положение ребенка, совмещая текущую деятельность или отдых с уходом за своим чадом. Младенец также познает ритмы дня и ночи, изменения температуры своего тела и приятное ощущение безопасности и тепла от прикосновения к живой плоти родителя. Ребенок осознает эту настоятельную потребность лишь тогда, когда его вдруг отнимают от уютного тела. Его безоговорочное ожидание именно таких событий и уверенность в том, что ему нужен именно такой опыт, поддерживают континуум человека. Малыш ощущает эту «правильность» и поэтому лишь изредка извещает родителей о своих потребностях плачем. Деятельность ребенка в основном ограничивается сосанием груди матери и опорожнением кишечника. Когда возникает такое желание, его реализация доставляет маленькому человечку глубокое удовлетворение. Если он не занят этим, то просто изучает мир и привыкает к ощущению, что значит быть на этом свете.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.