Теперь он – классик, а был – живой человек

Теперь он – классик, а был – живой человек

Простите, а есть ли она, наука педагогика? Вообще – есть?

Антон Макаренко: «Меня возмутила безобразная организованная педагогическая техника и мое техническое бессилие. И я с отвращением и злостью думал о педагогической науке: „Сколько тысяч лет она существует! Какие имена, какие блестящие мысли: Песталоцци, Руссо, Наторп, Блонский! Сколько книг, сколько бумаги, сколько славы! А в то же время пустое место, ничего нет, с одним хулиганом нельзя управиться, нет ни метода, ни инструмента, ни логики, просто ничего нет. Какое-то шарлатанство“».

Драка беспризорников

Антон Макаренко: «Моя педагогическая вера: педагогика – вещь, прежде всего, диалектическая, не может быть установлено никаких абсолютно правильных педагогических мер или систем».

Антон Макаренко, из письма жене, 1928 год: «В эти последние дни я понял еще одну вещь. Нет никакой системы колонии Горького, нет вообще никакой педагогической системы. Долой педагогику. Есть только живая жизнь».

А ведь найдется, небось, «знаток», который откроет миру, что Макаренко опроверг сам себя. Будто разочаровался он в педагогике вконец и признал ее шарлатанством…

Наверное, нельзя забывать, что, какой он ни классик и как ни велик, но – живой человек, а значит, не лишен таких свойств, как эмоциональность, непосредственность, сомнения, метания, рефлексии. Все, что связано с человеком, – сложно. А педагогика – наука о человеке, о том, как из детей создавать людей. Ничего сложнее этого нет. Не зря говорят, что человек – последний объект науки, что пока она еще не готова его исследовать. И педагогика как наука, пока еще – рваная, отрывочная и обрывочная. Не остановить ее диалектическую неугомонность. Если о воспитании «нормальных» детей педагогика в чем-то уже утвердилась, то до испорченных «пацанов» ее руки еще не дошли. И можно понять растерянность Макаренко, когда он столкнулся с вчерашними уголовниками. Никто не мог подсказать ему, как с ними обходиться. Как их укрощать и приручать. Как им напомнить, что они – нормальные люди. Только потом, когда он, методом проб и ошибок, отыщет какие-то приемы и средства, пригодные для «уголовной» педагогики, Макаренко сам убедится и будет убеждать других, что «они» – такие же, как «мы», и каждый из нас мог бы оказаться на их месте. Значит, и воспитание их – не какое-то особое. Так-то оно так, но не сразу. А первая встреча и первые контакты воспитателя и парня-оторвыша, познавшего «свободу» и набитого только обидой, ненавистью и жаждой мщения, – никакая не педагогика. Это ЧП, чрезвычайное происшествие. Непредсказуемое и опасное, как встреча в лесу зверя и безоружного человека.

Плотник Боровой (второй справа) с группой воспитанников колонии им. Горького. Лето 1926

Ах, это воспитание… То восторг, то уныние. То успех, то крушение… Наука ли она, однако, – педагогика? Как она может быть наукой, когда в воспитании все спонтанно, интуитивно, сиюсекундно… Жизнь-то не повторяется. Каждый раз она – другая. Каждый день – сюрприз. И ни подсказок, ни помощи со стороны. И никакого опыта – нечему отстояться. Всё в потоке. Всё в движении…