Загадка

We use cookies. Read the Privacy and Cookie Policy

Загадка

Работая в «Тайм» и других журналах, я старательно избегала тем, связанных с образованием. Если мои редакторы просили меня написать о школах или экзаменах, я в ответ предлагала написать о терроризме, авиакатастрофах или пандемии гриппа. Обычно это срабатывало.

Я не заявляла об этом во всеуслышание, но истории об образовании казались мне, ну, немного вялыми. Такие статьи обычно озаглавливались шрифтом, имитирующим надпись мелом, и украшались карандашными каракулями. Они были полны добрых намерений, но не фактов. И цитировались в них преимущественно взрослые люди, а дети появлялись только на фото, улыбающиеся и молчаливые.

Потом редактор попросил меня написать о загадочной новой главе управления муниципальных школ в Вашингтоне, округ Колумбия. Я мало что знала о Мишель Ри, кроме того, что она носит туфли на шпильках и в интервью нередко вставляет слово «чушь». И решила, что это будет хорошая история, даже если придется углубиться в туманную тему образования.

И в этом тумане со мной случилось нечто неожиданное. Я несколько месяцев общалась с детьми, родителями и учителями, а также людьми, которые творчески исследуют образование по новым методикам. И довольно скоро поняла, что Ри интересна, но не она здесь самая большая загадка.

Настоящей загадкой было вот что: почему одни дети усваивают так много, а другие так мало?

Мы вдруг узнали об образовании много нового. Мы узнали о том, что происходит – или не происходит – в разных районах или классах. И это было необъяснимо. Всюду, куда я приезжала, я видела огромные подъемы и спады в знаниях детей: в богатых и бедных районах, белых и черных, в государственных и частных школах. Официальные данные показывали те же подъемы и провалы, напоминающие бесконечные, вызывающие тошноту американские горки. Падения и повороты можно было отчасти объяснить, как всегда, деньгами, расовой или этнической принадлежностью. Но не полностью. Было кое-что еще.

В последние годы, пока я писала все новые статьи об образовании, меня ставила в тупик одна загадка. В начальной школе Кимболл в Вашингтоне, округ Колумбия, я видела учеников пятого класса, буквально умоляющих учителя вызвать к доске решить задачу на деление в столбик. Если они отвечали правильно, то выбрасывали вверх кулаки и громко шептали: «Есть!» Это было в районе, где чуть не каждую неделю кого-то убивали и где 18 % безработных.

Настоящей загадкой было вот что: почему одни дети усваивают так много, а другие так мало?

В других местах я видела детей, которым до одурения скучно, детей, которые поднимают голову, когда в класс входит кто-то незнакомый вроде меня, и смотрят с надеждой, чтобы я, бога ради, придумала им какое-нибудь развлечение и спасла их от этой бессмыслицы.

Какое-то время я говорила себе, что это зависит от района, директора или учителя. Некоторым детям повезло, думала я, но чаще всего такие различия связаны с деньгами и привилегиями.

А однажды я увидела этот график, и он меня потряс.

Танец наций: За полвека в разных странах проведены 18 различных тестов для детей. Экономисты Лудгер Вейсман и Эрик Ханушек составили график по результатам этих тестов. Они показывают, что уровень образования может со временем сильно меняться – и меняется в лучшую и худшую сторону.

США, может, и успевали в целом ровно, но выяснилось, что это исключение. Посмотрите на Финляндию! Она взлетела с самой нижней позиции в мире на вершину, не делая передышек. А что творилось в соседней Норвегии, которая съезжала в пропасть, несмотря на фактическое отсутствие детской бедности? И была еще Канада, вырвавшаяся из среднего уровня, поднимаясь к высотам Японии. Если образование – это функция культуры, могла ли культура меняться так сильно и быстро?

Во всем мире уровень образования детей повышается и снижается загадочным или многообещающим образом, иногда за короткое время. Загадка, которую я заметила в Вашингтоне, округ Колумбия, становилась гораздо интереснее при взгляде извне. Огромное большинство стран не могло дать образование высшего уровня даже детям состоятельных родителей. В сравнении с большинством стран США были типичными, не намного лучше и не намного хуже. а в нескольких странах – вообще-то всего в горстке эклектичных наций – творилось нечто невероятное. Фактически все дети учились навыкам критического мышления в математике, естествознании и чтении. Они не просто заучивали, а учились решать задачи и применять знания на практике. То есть учились выживать в современной экономике.

Как это объяснить? Американские дети были в среднем лучше обеспечены, чем типичные дети Японии, Новой Зеландии или Южной Кореи, однако знали гораздо меньше, чем они. Наши самые привилегированные подростки имели высокообразованных родителей, учились в самых богатых школах мира, однако в математике они 18-е в сравнении со своими привилегированными сверстниками во всем мире, успевая гораздо хуже обеспеченных детей Новой Зеландии, Бельгии, Франции и Кореи, помимо других. Типичный ребенок из Беверли-Хиллз успевал ниже среднего в сравнении со всеми детьми Канады (а Канада не так уж далеко!). Прекрасное образование по стандартам американских пригородов со стороны кажется весьма средним.

Сначала я решила не поддаваться этому очковтирательству. Действительно ли это что-то значило, если мы заняли первое место в мире по результатам образования? Или даже 10-е? Наши ученики начальной школы хорошо справлялись с международным тестированием, особенно по чтению, и слава богу. Проблемы возникли с математикой и естествознанием, и они становились более очевидными, когда наши дети взрослели. Тогда американские школьники занимали 26-е место по тестам на критическое мышление в математике, а это ниже среднего для развитого мира. Ну и что? Наши подростки успевали средне или ниже среднего в международных тестах столько лет, сколько ведутся эти подсчеты. До сих пор это немного значило для экономики, так почему это должно иметь какое-то значение в будущем?

США были большой многообразной страной. У нас были другие преимущества, которые перевешивали посредственное полное среднее образование, верно? У нас все еще были исследовательские институты мирового класса, и мы продолжали вкладывать в исследования и развитие больше, чем любая другая нация. Здесь легче было начать бизнес, чем в большинстве других мест на земле. Такие ценности, как трудолюбие и независимость, как и раньше, подпитывали США.

Но везде, куда бы я ни ехала как репортер, я видела напоминания о том, что мир изменился. Те 2300 дней, что наши дети проводили в школе до того, как ее окончить, значили больше, чем когда-либо. В Оклахоме исполнительный директор компании, производящей яблочные пироги для «Макдоналдс», сказал мне, что ему трудно найти американцев, способных освоить современные промышленные специальности, – и это во время рецессии! Дни раскатки теста и упаковки пирогов в коробки миновали. Им нужны были люди, умеющие читать, решать проблемы и сообщать, что случилось в течение смены, и среди выпускников оклахомских средних школ и местных колледжей таких людей не хватало.

Глава «Manpower», кадровой и рекрутинговой фирмы с офисами в 82 странах, сказал, что во всем мире одной из самых сложных профессий стала профессия продавца. Некогда продавец был толстокожим и хорошо играл в гольф. Однако со временем продукция и финансовые рынки стали дико сложными, а информация – доступной каждому, включая покупателя. Умение общаться было уже не так важно. Чтобы преуспеть, продавцы должны были разбираться во все более и более сложных товарах, которые они продавали. Почти так же хорошо, как разработавшие их инженеры.

Во всем мире уровень образования детей повышается и снижается загадочным или многообещающим образом, иногда за короткое время.

Довольно неожиданно посредственная успеваемость стала слишком тяжелым наследием. Без диплома средней школы ты не мог работать мусорщиком в Нью-Йорке, ты не мог вступить в ВВС. Однако четверть детей по-прежнему бросала среднюю школу и не возвращалась.

Не так давно наша страна занимала первое место по уровню знаний выпускников средней школы, а к 2009 году около 20 стран уже были лучше нас. Почему в эпоху, в которой знания значат больше, чем когда-либо, наши дети знали меньше, чем должны были знать? Наши минусы – это скорее неудачи в политике или культуре; неудачи политиков или родителей?

Мы говорили себе, что растим более творческих детей, которые пусть и не превосходят остальных в электротехнике, но имеют смелость высказывать свое мнение, изобретать и переопределять возможное. Но разве так разберешься, правы мы или нет?

Данный текст является ознакомительным фрагментом.