§ 1.3. Особенности социализации и социальной адаптации в современном российском обществе

Динамизм социальных изменений в России предъявляет к людям и сообществам повышенные требования, связанные с конкуренцией или «сшибкой» идентичностей прежнего времени и ещё не вполне устоявшихся идентичностей нового, что плачевно сказывается на процессе социализации. «Социализация – это трансмиссия культуры от поколения к поколению…», в связи с интеграцией общества эта трансмиссия нарушается.[53] В сегодняшних условиях особое значение приобретает конкретно-исторический анализ социализации, ее форм, факторов и механизмов. Эмпирические исследования этого процесса зачастую «выхватывают» какой?то один временной промежуток тяжелого десятилетия кардинальных социально-экономических преобразований. Кроме того, эмпирическому анализу в работах ученых чаще всего подвергается определённый спектр тактик (стратегий) адаптивного поведения, использующих или институциональные формы, готовые и вновь созданные, существующие в «экономическом пространстве российского общества»[54] или «домашние», преимущественно неформализованные.[55] Для осмысления реальной сложности процесса социальной адаптации личности необходима научная рефлексия всего спектра разнообразных адаптивных практик в их взаимосплетении и взаимнообусловности. При этом нельзя не учитывать множество научных подходов используемых учеными при изучении этого вопроса (интегративный, поколенческий, стратификационный и др.) Сегодня очевидно, что исследование этих проблем социализации и социальной адаптации в отечественной науке приобретает качественно новые характеристики.

Социологический анализ общественно-политических приспособительных практик ушедшего века показывает, что для современных социально-политических систем (режимов) характерны не только соответствующие последним адаптивные типы личности, но и острое противоборство старых и новых приспособительных стратегий.

Экономические и социально-политические изменения, связанные с переходом стран бывшего Восточного блока от тоталитаризма к демократии, потребовали от модернизируемых социально-политических систем осознания, постановки и решения целого комплекса задач по кардинальному изменению всего арсенала устаревших в новых условиях социетальных адаптивных стратегий, связанных с поиском качественно новой цивилизационно-адаптивной парадигмы ХХI века.

Стремительная, но не системная политика догоняющей модернизации всех сторон жизни российского общества показала на практике, что существенной особенностью современных процессов адаптации является их вынужденный характер. Предшествующие переходные периоды нашей истории (особенно послеоктябрьский) люди, как правило, приспосабливались к новым условиям, отказываясь от многих ранее сформированных моделей поведения. Исключительная важность этих процессов в социуме определяется, в том числе и тем, что социально-политическая стабильность, легитимность любого режима зависят от того, насколько эффективно в нем организованы процессы социализации и социальной адаптации личности. В свою очередь эффективность приспособительных процессов в социуме напрямую зависит от набора тех адаптивных стратегий, с помощью которых режим воздействует на процессы индивидуальной, групповой и социетальной адаптации. Следовательно, социологический анализ стихийных или специальным образом организованных (используемых) этими режимами практик – это не только правомерная, но и весьма актуальная научная задача.

Как уже было показано, приспособительные процессы в социуме всегда детерминированны теми внешними и внутренними, объективными и субъективными факторами и воздействиями, которые имеют зачастую решающее влияние на процесс и результат адаптации личности. «Содержание глобальной конфронтации демократической и тоталитарной социально-политических систем в ХХ веке до сих пор продолжает воздействовать на характер и специфику процессов адаптации личности в пост-тоталитарную эпоху».[56]

Основной интерес для нас при анализе особенностей адаптации личности в условиях тоталитаризма представляют не столько политическая эволюция самого режима, сколько характер и специфика изменений соответствующих индивидуальных и социетальных приспособительных механизмов. Как свидетельствует общественно-политическая практика, существуют две «траектории движения» личности «от толпы к индивиду» и «от массы к личности». Адаптационная стратегия «от толпы к индивиду» в равной мере актуальна и действенна в условиях тоталитарных и авторитарных социально-политических систем. В самом термине «тоталитаризм» (от лат. totus – весь, целый, совокупный) уже заключено указание на всеобщность и слитность как социально-политической, так и информационно-идеологической систем. Именно тоталитарный режим как «закрытая и неподвижная социокультурная и политическая структура, в которой всякое действие – от воспитания детей до воспроизводства и распределение товаров – направляется и контролируется из единого центра»[57] стремится к унификации всего процесса жизнедеятельности личности. Следовательно, он тяготеет к «упрощению и унификации социальной адаптации, вместо того, чтобы при минимальных усилиях обеспечивать максимально необходимый для режима приспособительный эффект».[58] Тотальность и безальтернативность – вот две главные особенности инфостратегии любого тоталитарного режима.

Как было показано, социализация является базовым условием для социальной адаптации, поэтому информационная стратегия социализации определяет характер социальной адаптации. Унифицированная адаптация позволяла индивидам чувствовать себя единым целым с толпой, поскольку каждой личности предлагался одобренный властью единый набор адаптивных средств и стратегий, что приводило к «стиранию» личностного потенциала людей, превращения их в политизированную толпу – удобный объект для идеологических манипуляций.

Каждый новый этап адаптивного процесса строго ограничен рамками дозволенного и фактически заранее предписан индивиду в виде ограниченного набора адаптивных стратегий, одобренных социально- политической системой. В итоге – использование индивидом заданных режимом адаптивных стратегий существенно облегчает и упрощает приспособительный процесс, но «убивает» активную, неудовлетворенную, творческую личность, превращая ее в индивида. Напрашивается вывод: взаимодействие в системе «личность и общество» в условиях тоталитарного режима характеризуется доминированием социализации над адаптацией. Социализирующие воздействия социума (режима) на индивидов оказываются значительно сильнее и эффективнее, чем инновационные результаты приспособительной активности личности. Налицо явный дисбаланс между процессами социализации и социальной адаптации, что приводит в результате к кризису индивидуальной групповой идентификации. Поскольку тоталитаризм как социально-политический феномен возник и достиг своего расцвета в ХХ веке, все тоталитарные режимы используют для упрочнения своих позиций в обществе достижения НТР, новейшие информационные технологии. По сути дела «каждый шаг на пути создания этой техники был новым шагом на путях самоутверждения воли к власти»[59] Таким образом, становится понятно, что «информационно – коммуникативная система выполняет функцию своеобразного интегратора общества на новой идеологической основе»[60]. Режим навязывает индивиду и социуму адаптивные алгоритмы поведения. В целом данную стратегию можно назвать антигуманной, поскольку центральной установкой комплексной адаптационной стратегии тоталитаризма стало принятие толпы в качестве главного объекта воздействия на личность. Начиная с трудов Г. Лебона и Г. Тарда, С. Сигеле и М. Л. Руккета, в обществоведческой теории и практике утвердилось понимание того, что человек в толпе ведет себя иначе, чем вне ее».[61]

Именно в ситуации «психологического заражения» многократно возрастает сила информационного воздействия на человека в толпе. Режим предлагал человеку такую информацию, которая включала бы в себя не только заданные адаптивные ситуации, но и дозволенные властью стратегии адаптации к этим ситуациям. Информационная стратегия тоталитаризма обусловила появление такого типа личности, который способен адаптироваться в жестких, экстраординарных условиях репрессивного режима. Доказано, что любой режим не только приходит к власти, опираясь на определенный тип личности, но и всей своей практической деятельностью формирует, воспитывает личность, которая могла бы стать его опорой. В случае с антидемократическими режимами данный тип личности получил название «авторитарного». Это понятие было введено Э. Фроммом, и прототипом для него стал «человек толпы».[62] Исследования «авторитарного типа личности» уже имеют определённую устойчивую традицию. Концепция представителей Франкфуртской школы Т. Адорно, Г. Маркузе, Э. Фромма нацелена на поиск тоталитарного синдрома внутри психологических свойств «авторитарного типа личности». Х. Арендти, Э. Канетти связывают происхождение «человека масс» (Х. Арендт) с широкими социальными движениями, охватившими многие страны в эпоху мирового кризиса и разрушения традиционных социальных структур. Разумеется, каждой стране присуща своя специфика появления и формирования авторитарного типа личности.[63]

Для развития России в ХХ столетия особое значение имел процесс «догоняющей» индустриальной модернизации, повлекший за собой маргинализацию и массовизацию значительной части населения. Так, например, в СССР стихийный характер маргинальных процессов, вполне естественных для индустриального этапа, был усилен искусственными мерами: коллективизацией, индустриализацией и так называемой культурной революцией. По сути дела, проследив в России генезис массового маргинала, можно установить специфику адаптационных процессов в условиях тоталитаризма, ибо «человек масс» эпохи раннего капиталистического индустриализма начала ХХ в. становится главным субъектом и объектом тоталитарного общества. По мере становления тоталитарный режим проходит три стадии: захват власти, расцвет и разложение. Соответственно изменяется и авторитарная личность. Её изменения связаны с изменениями условий адаптации: социокультурной адаптивной среды, инфо-стратегии режима, адаптивных ориентаций.[64]

Первый этап – захват власти требует от режима наибольших усилий. Адаптивная деятельность режима в конструируемом им пространстве начинается со смены символов. Как знак, включающий в себя целый блок бессознательного, символ становится опорой для построения более содержательных и мобильных информационных структур, в частности традиций. Формированием адаптивного поля заканчивается первый этап.

Второй этап социально- политической стабилизации характеризуется устойчивостью адаптивного поля. Личность превращается в марионетку в руках властных структур, но информационная стратегия, доведённая до совершенства и, насколько это возможно, идеально адаптированная в обществе, позволяет не ощущать насилия со стороны власти. В связи с этим можно говорить о самоидентификации личности с государством. Роль тотема, допускающего такое отождествление, играет харизматическая личность. С харизмой связана ещё одна информационная стратегия, которая работает с массовым, бессознательным. Харизма хорошо вписывается в адаптивное поле, где при постоянном подтверждении всеми информационными стратегиями с помощью включения средств массовой информации она начинает выполнять функцию массового гипноза. Таким образом, на этапе своего расцвета тоталитаризм достигает почти абсолютной эффективности адаптивной стратегии.

Третий этап, совпадающий с периодом разложения тоталитаризма, начинается с оформления пост-тоталитарного общества и отмечается радикальными изменениями, происходящими с «человеком массы». Применительно к этому периоду авторитарный тип личности получил название «фашизоидного». Разрушение адаптивного поля при прежней адаптивной и информационной стратегии вызывает дискомфорт и чувство неудовлетворённости. За счет стремления фашизоидной личности вновь обрести привычное адаптивно-информационное поле постоянно сохраняется опасность реставрации тоталитарного режима. При дальнейшем разложении анализируемый тип личности всё более отчётливо распадается на несколько типов, описанных Т. Адорно: «конвенциональный, садистско-мазохистский, причудливый, меланхолический и манипулятивный».[65] Представляется, что различие между этими типами тесно связано с инновационным выбором субъектом адаптации тех или иных частных адаптивных стратегий в рамках типами. В свою очередь, различная оценка ими информации приводит к возникновению плюралистической основы нового гуманистического общества. В социологии категория «маргинальная личность» была введена Р. Парком в 1920?е гг. для обозначения социально-психологических последствий неадаптированных мигрантов к требованиям нового урбанизма как образа жизни.[66] Тогда же были установлены основные маргинализирующие факторы: утрата привычных для индивида способов адаптации в новых условиях, разрыв традиционных социокультурных, национальных и профессиональных связей с референтной группой, низкий уровень образования и общей культуры, несбалансированная социально-экономическая политика, социальные и экономические потрясения и т. п. В итоге маргинальная личность характеризуется такими качественными свойствами, которые характерны для аномии. Последняя, по Р. К. Мертону, представляет собой результат конфликта или рассогласованности между культурной и социальной структурами. Как известно, Р. К. Мертон выделяет пять способов «аномического приспособления», конформность, инновация, ритуализм, ретреатизм и мятеж способов стратегий относятся к девиантным (отклоняющимся) вариантам индивидуальной адаптации.[67] Подчеркнём, что именно рассогласование между навязываемыми социокультурной средой целями и взятыми на вооружение маргиналом средствами приводит индивида к необходимости поиска адаптивных стратегий. Т. Парсонс отмечает, что «приспособленческая активная» ориентация ведёт к инновации, «приспособленческая пассивная» – к ритуализму. «Отчуждённая активная» ориентация – к «мятежу», отчуждённая пассивная» – «ретреатизму». Аномической же маргинальная личность является в силу того, что она ориентируется на адаптивные стратегии антисистемного, деструктивного свойства, не одобряемые обществом. Поскольку маргинальная личность – это личность вне какой?либо устойчивой системы ценностей, то она аномична и отчуждена от социума в социально-психологическом плане.

В отечественной социологии понятие «маргинальность» традиционно используется для обозначения пограничности, периферийности или промежуточности по отношению к каким?либо социальным общностям – классовым, национальным, культурным. Люди, окончательно или временно утратившие свою естественную социальную среду, существуют всегда. При таком понимании маргинал – это дезадаптированный субъект в состоянии аномии, который, столкнувшись с кризисной адаптивной ситуацией и отказавшись от использования неэффективных в новых условиях, но социально приемлемых в прошлом стратегий адаптации, начинает практиковать адаптивные стратегии, не одобрявшиеся в условиях старого общества, но эффективные и допустимые в новой социальной ситуации.

Не видя истинных причин кризисного положения, маргинальная личность готова особенно активно воспринимать информацию, содержащую рецепты избавления от мучительного состояния социального аутсайдерства, лежащие в основе социально-психологической стабильности любой личности.

Исторический опыт России наглядно показывает, как маргинальные слои общества легко становятся объектом разнообразных манипуляций. Не вызывает сомнения, что лозунги «революционных» партий начала ХХ столетия лишь паразитировали на объективных проблемах и потребностях народных масс, эксплуатируя на деле страстное желание людей решить все их проблемы и немедленно. Российский пред-пролетариат середины ХIХ века, возникший в качестве социально-экономического и политического феномена в результате реформ 1860–1880?х годов, стал первым по настоящему массовым маргинальным явлением, поскольку переселявшиеся в города бывшие крестьяне утрачивали принадлежность к крестьянскому миру и никак не могли адаптироваться в городской фабрично-заводской среде. Аналогичные социальные процессы имели место и в европейских странах, но процесс формирования пролетариата, занявший в Западной Европе века, в России шел около 50 лет. В результате в начале, ХХ века подавляющая часть, новых пролетариев по определению несла на себе печать маргинальности.

Первая мировая война и революции катализировали маргинальные процессы. Отсюда можно сделать вывод о том, что к 1917 г. Россия стала страной массового маргинала, «справиться» с которым, воспитать и окультурить только зарождающемуся российскому гражданскому обществу оказалось не под силу. Конечно, объективный исторический характер процесса маргинализации не означает неизбежного установления тоталитарного режима, поскольку помимо процессов маргинализации весомую роль в развитии нации, государства и политической системы играют экономические, политические и социокультурные условия. Решающее значение в данном случае имеет также степень развития общественных институтов, уровень политической и гражданской культуры, национальные традиции и многое другое. По С. Л. Франку, «… социализм увлёк (маргинальные по свой сути) народные массы не своим положительным идеалом, а своей силой отталкивания от старого порядка».[68]

В результате Россия стала первой в мире страной, в которой логика исторического развития была изменена путём воплощения в жизнь утопического социалистического проекта с опорой на массовый социальный тип маргинала. Российское общество столкнулось с проблемой обретения своего места, в стремительно меняющемся мире, который в одно мгновение превратился из простого и понятного в агрессивный и недоступный для понимания миллионов «маргиналов поневоле». Действительно, оказавшись после революции в новой информационной и социально-политической обстановке, маргинал был вынужден заново (на новой основе) решать задачу социальной адаптации. В результате этого новая власть столкнулась с необходимостью переделки миллионов деструктивных маргиналов в массовый тип личности, адаптированный к условиям «социалистического строительства».[69]

Весь этот краткий исторический экскурс был нам необходим лишь для того, чтобы сформулировать принципиальный вывод: адаптивная стратегия режима сводилась к формулированию критериев такого типа личности, который бы полностью устраивал власть, и созданию системы социально-экономических, идеологических стимулов и инструментов для его появления и формирования. Данная система включала в себя комплекс мер, частных адаптивных стратегий широкого спектра воздействия, вынуждающих общество воспроизводить в массовом масштабе такую личность, а массового маргинала подстраиваться под заданные критерии.

Следовательно, тоталитарная личность – это закономерный продукт деятельности одноимённого режима, поскольку в отличие от маргинала, пребывающего вне всякой культурной общности, тоталитарная личность, адаптируясь, ощущает себя составным элементом, винтиком тоталитарной структуры.

Отказ человека от собственного «Я» в данном случае рассматривается как один из возможных вариантов адаптации личности к тоталитарному режиму. Человек-исполнитель – вот идеал системы. Поэтому такие режимы, как правило, заканчивают своё существование не в результате внутренних потрясений, а вследствие военного поражения, смерти диктатора или деятельности просвещённого лидера-реформатора.

Действительная адаптация к антигуманному обществу возможна лишь путём глубокой трансформации личности, а также отказа от традиционных морально-нравственных норм. И в этом смысле тоталитарная личность в терминологии Д. Рисмена – это «извне-ориентированная личность».[70] С точки зрения адаптации человека к тоталитарной системе особое значение имеет сознательный уход людей от опасной информации, так как информационная невосприимчивость является, ни чем иным как ещё одной частной адаптивной стратегией личности, призванной оптимизировать взаимодействие последней с антигуманной средой.

Внешне адаптивное поведение свободной личности, проявляющееся в отказе от опасной для жизни информации, это нормальная защитная реакция для любого человека. Таким образом, информационная невосприимчивость выступает как:

1) атрибутивное свойство тоталитарной личности, или внешнее проявление глубинных деформаций внутренних мировоззренческих, психологических, морально-нравственных структур личности;

2) следствие деятельности защитной стратегии социальной адаптации личности, сумевшей сохранить определённую степень внутренней свободы и избежавшей полного «растворения» в тоталитарном обществе;

3) внешняя маскировка для свободной личности, ситуативно оказавшейся в условиях репрессивного информационного пространства тоталитаризма.

Режим обеспечивает воспитание поколения людей с деформированным интеллектом, психикой, моралью, способом восприятия информации. «Особое значение при этом уделяется системе образования как основному институту трансляции информации и воспитания востребованного режимом типа личности».[71] В основе данного целенаправленного процесса лежит деятельность по созданию подконтрольного режиму информационно – адаптивного пространства, которое включает в себя всё многообразие личных и государственных информационных каналов. Централизованная, безальтернативная система образования становится адаптивной опорой режима, так как она практически монопольно формирует интеллект и непосредственно определяет всю систему нравственных ценностей в обществе. Поскольку речь идёт об использовании информации для решения познавательных задач и адаптации, то любые помехи в оперировании информацией (полное или частичное изъятие последней из социетального или глобального инфо-фонда, её искажение или подлог) могут привести к деформации всего интеллектуального и адаптационного процесса. Результат такой информационной стратегии тоталитаризма – деформация и дегуманизация интеллектуальной сферы как личности, так и общества. Мифологизированная социалистическая идея подменила традиционную веру в Бога. Платой за подобную подмену стали кризисные явления в области морали и нравственности. На место освящённых многовековой традицией и силой инерции религиозных норм насильственно были насаждены ценности, опирающиеся не на моральный авторитет, а на утопические надежды. Кризис религиозного миропонимания, ломка традиционных устоев были особенно тяжелы для среднего и старшего поколений.

Психологическая подвижность молодого поколения позволила ему быстрее и легче адаптироваться в новой ситуации, воспринять идеалы, пропагандируемые режимом. Что касается других возрастных групп, то собственный опыт и возможность реального сопоставления старого и нового режимов долгое время были основой здорового скептицизма, помогавшего преодолевать информационное воздействие тотальной пропаганды. Данное обстоятельство связано также и с тем, что диахронный вектор трансляции информации доминантен по отношению к синхронному, в соответствии с которым в реальном масштабе времени и идут адаптивные процессы. Однако с течением времени представители старших поколений постепенно восприняли идеологические установки режима и его адаптивные стратегии, поскольку особенностью информационного воздействия является то, что даже, если навязываемая информация отторгается личностью на сознательном уровне, она, постепенно накапливаясь в подсознании, оказывает влияние на личность.

Анализ специфических особенностей социальной адаптации личности при тоталитаризме убеждает в необходимости выделения качественных уровней, степеней глубины адаптации личности к заданным социально-политическим условиям. Мы выделяем, как минимум, три степени социальной адаптации личности в обстановке тоталитарного режима:

1) внешняя – «мимикрическая» адаптация;

2) неполная – промежуточная адаптация;

3) полная глубинная – аутентичная адаптация.

Рассмотрим каждую отдельно. Внешняя, «мимикрическая» адаптация – это сохранение достаточно высокого уровня автономии личности в морально-нравственных мировоззренческих областях. Во внешних проявлениях личность не выделяется из общей массы ни своим поведением, ни своими, оценками.

Признаком мимикрической адаптации служит то, что личность усваивает адаптивные приёмы и стратегии, которые позволяют ей сохранить способность к адекватному восприятию окружающей действительности в обстановке агрессивного информационного воздействия. Плата за сохранение индивидуальной автономии – это демонстрация лояльного отношения к режиму, отказ от права на индивидуальный выбор и протест.

Критерием неполной адаптации служит то, что личность в силу ряда обстоятельств утрачивает свою индивидуальную автономию или вынуждена поступиться её частью. Внешне этот тип социальной адаптации отличается тем, что личность полностью или частично разделяет морально-нравственные, политические установки режима, оправдывает его политику или соглашается с ней. Признаком неполной адаптации является частичное замещение индивидуальных убеждении теми убеждениями, которые тиражируются и навязываются личности режимом. Помимо этого при неполной адаптации личности свойственна предрасположенность к внешнему манипулированию, хотя не стоит вести речь о полной утрате потенциальной способности к критическому осмыслению действительности.

Для третьего типа характерна утрата личностью способности к самостоятельным адекватным оценкам окружающей действительности. Безоговорочное усвоение навязанной извне системы ценностей, сужение поля индивидуальной автономии до размеров геометрической точки, готовность к внешнему управлению и потребность в нем, поклонение власти и восторг от единения с ней – вот основные особенности аутентичной адаптации.

Итак, процесс социальной адаптации личности к особенностям любого политического режима составляет основу действительно стабильной социально-политической ситуации. В итоге все режимы кровно заинтересованы в устойчивости процесса социальной адаптации. Сама по себе социальная адаптация как объективный, имеющий место в любой социальной общности, любом политическом режиме процесс, лишена позитивного или негативного оценочного смысла. Не бывает хорошей или плохой адаптации: она либо эффективна, либо нет.

Приспособительный процесс в условиях, как тоталитаризма, так и демократии объективно играет положительную роль, поскольку позволяет человеку жить приемлемой жизнью. И в этом смысле для адаптированного к определённой социально-политической системе человека не играет особой роли, что за мир его окружает. Мир тоталитарных иллюзий, патернализма и упрощённых схем субъективно даже более приемлем для адаптированной тоталитарной неразвитой личности, чем мир жёстких рыночных отношений демократии. К тому же и демократические режимы используют многие способствующие оптимизации процессов социальной адаптации приёмы информационного воздействия на личность – вплоть до идеологического манипулирования и создания системы мифов, но уже в условиях демократии. Тем не менее, действуя каждый раз при решении частных проблем адаптации, именно вектор «от массы к личности»[72] определяет общую направленность прогрессивного развития демократического общества. Действительно, если мы обратимся к истории, то обнаружим, что развитие демократии как политической системы и системы общечеловеческих ценностей шло рука об руку с развитием феномена свободы.

На наш взгляд, адаптироваться в либерально-демократической системе субъект приспособительного процесса может, лишь обладая «реальной внутренней свободой», позволяющей без комплексов, оптимально и быстро приспосабливаться к любым условиям, и «мнимой свободой», т. е. знанием о существовании юридически оформленных и гарантированных прав и свобод личности. В этом заключается взаимодействие двух комплексных адаптационных стратегий демократии.

Одна из них – индивидуальная, ставящая своей целью достижение реальной максимальной внутренней свободы; другая является стратегией непосредственно социально-политической системы, которая, учитывая и принимая во внимание желания и чаяния отдельной личности, пытается совместить их со своими собственными потребностями и интересами. Таким образом, налицо процесс коадаптации двух комплексных адаптационных стратегий, которые в полном объеме реализуются именно в демократической системе, поскольку стратегии личности и стратегии системы равнозначны, не разрушают и не противоречат друг другу. «Социализация здесь служит действительным фоном, условием адаптации, поскольку она не навязывается, а предлагается каждой личности для обеспечения адекватного ее интересам приспособительного процесса».[73] Однако с развитием государства, обладающего таким сильным воздействием на общество и личность, как власть, усиливается корректировка с его стороны индивидуальных, частных адаптивных стратегий. Единственный выход из создавшегося положения – это создание людьми собственного адаптивного пространства, позволяющего приспосабливаться к режиму и предлагаемым им ситуациям без ущерба целостности личности и ее индивидуальной свободы. Социальным контекстом индивидуального адаптивного пространства в работах К. С. Гаджиева является – «гражданское общество».[74] Сама структура гражданского общества способствует адаптации индивида к различным ситуациям, но в отличие, от тоталитарного режима, силой навязывающего общие стратегии адаптивного поведения, демократическая социальная система их предлагает. С одной стороны, это быть может и жестко по отношению к личности, так как проблема выбора не всегда бывает легкой, но с другой – личность готовится к этому с детства, и здесь существенную роль играет специфика социализации.

Гражданское общество, будучи социокультурным адаптивным пространством, обеспечивает адаптацию личности одновременно на двух уровнях психики индивида: сознательном и бессознательном. При этом указанная среда потенциально включает в себя значительно больше адаптивных стратегий, чем имеет место и реально использует в приспособительной практике каждая отдельная личность. Человек в этом адаптивном пространстве обретает удовлетворяющую его идентичность и этой ситуации практически невозможно отделить социальный аспект адаптации от психологического.

При рассмотрении гуманистической и антигуманной стратегий социально-политических систем можно сделать вывод, что субъект будет максимально адаптирован и сможет испытывать состояние удовлетворённости при полном доминировании в адаптационном процессе государства или при эффективной адаптивной деятельности развитого гражданского общества по обеспечению баланса интересов личности и государства. Промежуточное состояние чревато конфликтами и дезадаптацией. Особо подчеркнём, что кризисное состояние социальной адаптации в российском обществе до сих пор определяется нашими старыми историческими «болезнями».

С одной стороны Россия всё ещё является страной, которая, по меткому наблюдению американского политолога А. Л. Янова, «никак не может выбрать» европейский или азиатский вектор своего развития. А с другой стороны, непреодолимым препятствием на пути прогресса до сих пор остаётся феномен российского национального самосознания, который прямо или косвенно влияет на адаптивные процессы в обществе.[75] Специфика адаптивной ситуации в современной России такова, что с «одной стороны существует устойчивое убеждение в том, что российское общество за долгие годы царизма и тоталитаризма выработало навык приспособления к любой политике властных структур, с другой же очевидна неспособность значительной части российского общества соответствовать требованиям его модернизации».[76] Данное противоречие лишь подтверждает мысль о том, что с конца 1980?х годов российское общество столкнулось с глобальным адаnтивным синдромом, который вот уже два с половиной десятилетия оказывает воздействие на характер и течение всех без исключения социально-политических, экономических и психологических изменений в стране. Адаптивный синдром охватил социум, в котором «атрофировались и были полностью или частично уничтожены традиционные механизмы социальной адаптации формировавшегося гражданского общества: общинные и церковные институты, основы рынка и рыночной саморегуляции, независимая пресса и институты права». Рассмотрим два аспекта проблемы «адаптивного синдрома».

Во-первых, будучи крайне болезненным состоянием, адаптивный синдром, поражает все сферы общества: экономику и политику, идеологию и религию, мораль и нравственность. Основным препятствием на пути адаптации к новой рыночной реальности служит тот факт что, по сути, людям предстоит адаптироваться к капитализму, который ещё недавно оценивался пропагандой и мифологизированным массовым сознанием как враждебная система.

Во-вторых, на пути к уточнению предмета социальной адаптации личности возникает необходимость использовать категорию «национальное самосознание». «Проблема своеобразия российской духовности, национального самосознания существует уже давно, но каждое новое поколение мыслителей решает её, как, впрочем, и любую другую социально-философскую проблему, заново».[77] Относительным «достоинством» дискретного самосознания является его гибкость и адаптивная мобильность, для которой характерен антигуманный характер, поскольку адаптация идёт лишь в интересах государства за счёт формировалась устойчивая, традиционная конкретного человека и гражданского общества.

В России веками существует этатистски-ориентированная стратегия социальной адаптации. Возможно, дискретность сознания стала своеобразной адаптивной реакцией общества, поставленного перед необходимостью приспособления к неблагоприятным историческим обстоятельствам становления русской нации и государственности (влияние «Схизмы» – ХI в., татаро-монгольского ига – ХIII в. и «Смуты» – ХVII в.), к подавлению независимых адаптивных институтов зарождавшегося гражданского общества (в массе своей насильственные образцы антигуманной по природе «советизации», «коллективизации», «демократизации» России в ХХ столетии).[78]

Социальная практика последних десятилетий доказывает, что традиционная, этатистски-ориентированная стратегия социальной адаптации безнадёжно устарела. Разрешение глобального адаптивного кризиса в России возможно только на путях отказа от старой и выработки новой – гуманистической, личностно-ориентрированной стратегии социальной адаптации.

Дискретное сознание есть – сознание-конфликт. Это сознание нонкон-формистское, сражающееся со всем и против всех, бескомпромиссный мир крайностей. Фундамент этого сознания – сила, сила и ещё раз сила, слабых, и слабость не любят и, в сущности, ненавидят, поскольку собственную слабость осознают и прикрывают истерикой и хамством. Кто не способен стать хамом, тот зачастую социальный аутсайдер в мире дискретного сознания.

Трудно однозначно сказать, чего в этом сознании больше – рационального или интуитивного. В сущности это есть сознание поисковое, мятущееся и неудовлетворенное. Наконец, в дискретных проявлениях нашего сознания заключена важная адаптивная функция: примирение антагонистических крайностей российской натуры и истории, сохранение последних от полного взаимоуничтожения. Дискретность есть своеобразная защитно-компенсаторная реакция общества на многовековое господство в России порочной, но, по?видимому, традиционной в наших исторических условиях стратегии социальной адаптации, в основе которой лежала ничем и никем неограниченная государственная практика насильственной реконструкции социальных институтов, сознания и национальной натуры.

Реальность такова, что в России впервые появилась практическая возможность преодоления дискретности сознания, которая является одним из самых устойчивых барьеров адаптации. До тех пор, пока в России не сложилось развитое гражданское общество, регулирование адаптационного процесса обязано взять на себя государство. В противном случае стихийный характер приспособления к новой реальности способен толкнуть людей на использование таких антиобщественных частных адаптивных стратегий, которые приведут (и приводят) к массовой криминализации социальных отношений и маргинализации до недавнего времени благополучных слоёв населения (школьная и рабочая молодёжь, студенчество, крестьянство, служащие).

Оценивая перспективы российского общества в настоящий период, И. К. Пантин замечает: «Модернизация такой страны, как Россия, преодолевающей наследие автократии и тоталитаризма, решает колоссальной сложности задачу, выходящую за рамки одной лишь политической сферы и реализующуюся в самоизменении общества, принятии массами иного типа социокультурного развития».[79] Менее всего способствуют реформированию общества «основы тоталитарного менталитета – это господство общинно-государственного сознания при подавлении сознания индивидуально-личностного».[80]

Современное общество нуждается в демократическом типе личности, поэтому особую остроту приобретает вопрос о том, возможно ли изменение идентичности тоталитарного типа личности или же речь можно вести лишь о её адаптации к демократическому обществу. От решения этого вопроса зависят, с одной стороны, выбор путей реформирования общества, с другой – выработка гуманистических стратегий социальной реадаптации личности.

Адаптация российского общества, по мнению Л. А. Гордона, «… заключается, не столько в принятии отдельных реформ, сколько в социальном и психологическом освоении меняющегося типа целостной системы общественных отношений (адаптация к новому строю), а также в социальной и психологической способности пережить чрезвычайную ситуацию перехода от одних общественных порядков к другим (адаптация к переходному периоду)».[81] Таким образом, становится ясно, что адаптивные процессы затрагивают мировоззренческие основы, смена которых сама по себе требует длительного периода, сопряжённого с кардинальной ломкой, реконструкцией и синхронных, и диахронных структур.

О свершившемся факте «адаптации», можно говорить лишь тогда, когда в процессе жизнедеятельности человек легко отыскивает либо вырабатывает такие адаптивные стратегии, которые позволяют, не вступая в конфликт с законами, нормами и традициями данного общества, эффективно взаимодействовать с различными социальными общностями и институтами, сохраняя при этом психологическую стабильность и состояние эмоциональной удовлетворённости.

Решающее значение для оценки процессов адаптации имеет то, что социальная адаптация, как уже отмечалось ранее, не бывает абсолютной, но лишь относительной, поскольку интенсивность и сложность непрерывного адаптивного процесса зависят от глубины перемен. Каждое значимое для личности изменение социальной среды вызывает потребность в адекватной адаптации. Здесь налицо прямая зависимость: чем существеннее изменение среды, тем сложнее, разнообразнее, глубже должен быть релевантный адаптационный процесс. Возможна ситуация их действительного несоответствия мировоззренческой системы координат с комплексом адаптивных стратегий, когда в силу каких?либо обстоятельств индивид вынужден адаптироваться к внешним условиям, социальным группами и институтам, используя такие приёмы и стратегии, которые противоречат его мировоззрению.

Существуют два последствия подобного рассогласования целей и средств адаптации:

? индивид вынужден отказаться от своих убеждений с тем, чтобы восстановить равновесие в системе «цели-средства»;

? он отказывается от порочных (с его точки зрения), но одобряемых обществом адаптивных стратегии.

В любом случае со стороны индивида требуется жертва, которая вполне может стать причиной психологического стресса, несовместимого с эффективной адаптацией. Следовательно, приходится вновь констатировать:

1) между идентичностью и системой мировоззренческих координат, определяющих жизнедеятельность индивида, и комплексом адаптивных стратегий (поведенческих, психологических, информационных) существует устойчивая взаимосвязь;

2) любое рассогласование в системе «цели – средства» вызывает у индивида состояние психологического дискомфорта, стресса (его интенсивность зависит как от индивидуальных особенностей личности, так и от степени несоответствия средств адаптации мировоззренческим целям);

3) острота стресса отражает степень индивидуальной неудовлетворённости реализуемой адаптивной стратегией;

4) возникновение стресса означает, что данная адаптивная стратегия может использоваться лишь кратковременно – до тех пор, пока не будет выработана новая, более полно отвечающая потребностям личности (в противном случае длительное использование неудовлетворительной адаптивной стратегии способно вызвать стойкое нарушение психологической стабильности личности);

5) в ситуации, когда личность вынуждена использовать неудовлетворяющую её адаптивную стратегию, в действие вступают механизмы психологической адаптации, повышающие уровень индивидуальной толерантности по отношению к длительному стрессу, что опять?таки означает воспроизводство приспособительной схемы, характерной скорее для антигуманной адаптации.

Итак, процесс социальной адаптации можно назвать устойчивым в случае отсутствия серьёзного рассогласования между мировоззренческими основами и теми частными адаптивными стратегиями, которые обеспечивают реализацию приспособительного процесса в конкретной адаптивной ситуации.

Как уже было показано, за годы своего существования тоталитарный тип личности достигает аутентичного соответствия адаптивных стратегий менталитету, комплексу мировоззренческих установок. В результате стратегии адаптации позволяют индивиду существовать в условиях тоталитаризма с минимальными для него психологическими потерями. Однако, оказавшись в качественно новой адаптивной ситуации, тоталитарная личность сталкивается с тем, что привычные и некогда надёжные индивидуальные и коллективные адаптивные стратегии оказываются неэффективными. Длительное существование в антигуманной адаптивной среде тоталитарного общества вырабатывает высокий уровень адаптивности, готовности к мобильным изменениям конкретных адаптивных стратегий под приспособительным прессом режима. Логично предположить, что адаптивность как свойство личности включает в себя два уровня:

1) операционно-процессуальный (отвечающий за конкретные способы, стратегии приспособления к адаптивной ситуации);

2) мотивационный (опирающийся на глубинные мировоззренческие основания личности).

Основной проблемой переходного периода является модификация не столько первого (поверхностного), сколько второго (глубинного) мотивационного уровня, что в конечном итоге должно привести к оптимизации целей и средств процесса адаптации (образование, телевидение, пресса и т. д.).

Кризис социальной адаптации усиливается в рассматриваемый период, так как цели и средства её не оптимизированы ни на одном уровне. Более того, цели не всегда определены, а средства, прежде чем начать работать на новую стратегию, сами должны быть адаптированы к новой ситуации. Анализ показывает низкую вероятность устойчивой адаптации к новому обществу на основе старых целей и средств. В ситуации стихийного развития приспособительных процессов в обществе остаётся возможность лишь неустойчивой адаптации. Но её основой становится уже не насилие и не целенаправленное адаптирующее влияние государства и социума, а личный интерес, связанный с тем, что для человека выгоднее даже минимальная адаптация на уровне сосуществования с новым строем, чем открытая конфронтация. Проблема адаптации в переходный период естественным образом связана с такой особенностью взаимодействия личности с обществом, как «… несинхронный характер общественных и психологических перемен».[82] Адаптивные процессы в демократическом обществе, оптимизированы настолько, насколько к их осуществлению готовы структуры гражданского общества. Если при тоталитаризме суть социальной адаптации носила государственный тотально-централизованный характер (в чём и состояла причина её естественной анти-гуманности), то для социальной адаптации, демократического общества, характерен общественно значимый, децентрализованный адаптивный процесс, в котором основная тяжесть ложится не столько на деятельность казенных бюрократизированных структур, сколько на целенаправленную восприимчивость институтов гражданского общества.

* * *

Известно, что степень социальной адаптации личности, показывает, как люди реагируют на, те условия, в которых находятся в разные периоды времени, какую активность в приспособительном процессе проявляют. Социальная адаптация личности жёстко зависит от экономических и политических условий, например от экономической политики государства. Ещё одна структурная особенность социальной адаптации личности: она тесно связана с духовной жизнью человека. Известно, что все уровни социальной адаптации (начиная с раннего возраста и кончая трудовой деятельностью) регулируются характеристиками массового сознания: системой ценности и потребностей и потребностей людей, их социально-мировоззренческими установками и интересами. Отсюда ясно, что динамика социальной адаптации личности в России за двадцать пять лет рыночных реформ – это многомерный процесс, в котором увязывается целый комплекс перемен в разных сферах общественной жизни. В свою очередь перемены в социальной адаптации личности Россиян происходившие с 90?х годов ХХ века и по настоящее время – показатель перемен и трансформации российского общества в целом.

Процесс социальной адаптации современных россиян весьма специфичен. С одной стороны, он весьма устойчив, то есть сохраняет свою «историческую» структуру при всех переменах в стране. Переживает общество либерализацию или усиливается государственное регулирование, происходят ли чрезвычайные события (войны, смена политической системы, смена господствующей в стране идеологии), личность адаптируется к новым условиям, основные приспособительные стратегии в той или иной форме сохраняются и воспроизводятся, передаются от одних поколений к другим, независимо от типов личности.

С другой стороны образ жизни личности россиянина в современном обществе весьма динамичен, поскольку впитывает в себя все перемены, которые происходят в макросистеме, в политической системе страны, в её экономике и идеологии, имеющие свои положительные и отрицательные стороны. Именно в процессе социальной адаптации кристаллизуется драма «традиции – инновации»: унаследованные стандарты адаптационных стратегий, девальвирующиеся под влиянием изменяющихся условий жизни Российского общества, вытесняются новыми, которые рождаются под влиянием этих условий. Соединение старых и новых моделей стратегий социальной адаптации далеко не всегда оказывается гармоничным. Напротив, оно носит конфликтный характер.

К настоящему времени процесс социальной адаптации россиян еще не приобрёл черты устойчивой, целостной системы адаптационного поведения. Напротив, в нём представлены модели и стандарты и стили адаптационного поведения, которые унаследованы и(или) заимствованы из разных исторических систем, разных культур, а поэтому они слабо совместимы между собой. Это позволяет считать стратегии адаптации, использующиеся россиянами «переходными». Население России, особенно молодёжь, весьма успешно интегрируется в западный образ жизни – начиная с массовой компьютеризации и кончая моделями одежды, стереотипами отдыха и развлечений, трудовыми притязаниями. Старшему поколению приходилось и приходится испытывать наибольшие трудности к социальной адаптации в современном обществе. Трудности первичной адаптации стимулировали поиск «новых» приспособительных механизмом. Далеко не все из них были легитимными, но большинство новых моделей поведения разрушали традиционный морально-правовой порядок. Они явились реакцией общества на резкое ухудшение условий жизни, утрату привычных ценностей, резкую дезадаптацию.

Сегодня ситуация изменилась. Бесспорно, период кризисной перестройки миновал. Россия вступила или вступает в становления Цифровой экономики. Социальные проблемы не исчезли, но люди адаптировались к ним. Поэтому сегодня говорить о том, что в России начал оформляться новый образ жизни. Наиболее яркая его черта – «саморегуляция поведения».

Как уже была сказано, советскому образу жизни была присуща внешняя детерминация, т. е. привычная зависимость поведения от внешней среды: приказов начальства, постановлений органов власти, традиций, которые годами не изменялись в организациях. Общество, привыкшее подчиняться властям, превратилось в фактор социального и политического давления на отдельных индивидов, принуждая их к покорности. Личность молодого специалиста, общество заранее готовило к определённым адаптационным стратегиям, зависящим от его специфики будущей работы. Опыт передавался от поколения к поколения практически неизменным. Наставничество окружало молодого специалиста в течение всего адаптационного периода, да и продолжалось в дальнейшем, пока сам молодой специалист не перенимал функцию «обучающего». Источниками главного информационного воздействия служили телевидение, радио, журналы, книги с четко дозированной информацией. Реформы 90?х годов резко ослабили, если не ликвидировали внешнюю детерминацию образа жизни. Всемирная компьютеризация, свободный доступ к любой информации изменило не только само общество, но и законы, царящие в нём. Теперь люди могли сами решать, где и кем работать, на скольких работах одновременно и по каким профессиям. Это значит, что их образ жизни стал в меньшей степени детерминироваться государством. В свою очередь уменьшение детерминации означает увеличение сферы саморегуляции.

Социальная адаптация личности россиянина в целом приобрела другой смысл. Нынешний тип российского общества можно назвать «переходным». Множество партий, реформ, изменение законодательств, изменение ценностей, устоев, наложение культур диктуют личности необходимость отказа от уже сложившихся доминант образа жизни и интернализацией (интериоризацией) новых, а также диктует необходимость специальной подготовки человека к быстрой смене адаптационных стратегий. Поэтому для более наглядного описания основных проблем социализации и социальной адаптации личности в современном российском обществе наиболее плодотворен интергативный подход.

Основные проблемы и факторы социализации и социальной адаптации в современном российском обществе:

1) формализация социальных отношений: от «индивидов» – к «исполнителям ролей»;

2) нарастание влияния групп сверстников, современной субкультуры (борьба старой советской и новой культуры, диктуемой Западом;

3) превращение СМИ и массовой культуры в ведущий фактор социализации (навязывание образцов и моделей поведения западной культуры);

4) НТР, ускорение социодинамики, быстрое устаревание не только опыта старших поколений, но и инноваций («футурошок» – россияне не успевают адаптироваться к быстрым изменениям);

5) рост технологичности, функциональности в социальной жизни (информатизация, компьютеризация и т. д.), появление у россиян «феномена компьютерной тревожности»;

6) рост необходимости у россиян в личной самореализационной форме социализации, проблема в самооценке и самопознание;

7) ослабление роли традиционных институтов социализации (церковь, семья, школа) и влияния классической культуры;

8) усиление возрастной сегрегации, нарастание обособленности различных возрастных групп, автономизация молодёжи;

9) рост масштабов высшего образования, но массовое уменьшение образованности россиян;

10) удлинение детства и продолжительности периода молодости. Акселерация и растущий разрыв между ранним половым созреванием и более поздней социальной зрелости;

11) рост различия в материальной обеспеченности россиян, ведущий к дезадаптации;

12) растущая социальная мобильность россиян и усиление маргинальности (жизнь на стыке старой и новой социокультурной среды).[83]

Решение выделенных проблем – очень сложная работа, облегчающая процесс социализации личности. В условиях современной России проблема адаптации приобретает особое значение в рамках общего процесса её социализации. Поэтому в современной России личности необходимо в процессе адаптации не только, как говорили классики, «в активной форме – понять и освоить нормы и ценности социальной среды, а также выразить своё индивидуальное отношение к ним, в пассивной – «молчаливое» принятие этих норм и ценностей, и безусловно подчинение им», но ещё уметь предвидеть изменения адаптирующейся среды. Именно тогда прогнозируя наперёд, и заранее меняя адаптационные стратегии, сознательно овладевая теми или иными способами адаптивной деятельности, действия личности будут направляться на ускорение темпов процесса социальной адаптации. «В итоге признаки адаптированности будут нарастать, а социализация – благополучно осуществляться. Социальная адаптация в России предполагает высокую степень внутренней активности личности, необходимость её саморегуляции. Социальная адаптация переходит из недостаточно глубокого, преимущественно внешнего процесса социализации, в главный, от которого зависит не только дальнейший процесс интернализации, личности россиянина, но и социализации в целом. «Чем успешнее осуществляется адаптация тем надёжнее социальные перемены происходящие в стране, хотя вполне очевидна и обратная зависимость. Кстати именно она является наиболее фундаментальной».[84] Что же касается эффективности процесса адаптации в Российском обществе, то уровень её выступает здесь, как главный показатель результативности текущих перемен.