Педагогические изыски: глупость или пошлость? (конкурсные истории)
Педагогические изыски: глупость или пошлость? (конкурсные истории)
Писать на заявленную тему грустно, но что поделать, если в последнее время в педагогической практике все чаще сталкиваешься с тем явлением, которое священник и мыслитель протоиерей А. Шмеман в своих дневниках называет «спекуляцией на понижение». Пошлость – это прежде всего ординарность, но ординарность с претензией на оригинальность. В педагогике она проявляется в стремлении учителя к внешним эффектам в ущерб глубине постижения подлинных ценностей и смыслов образования, в желании любой ценой завоевать расположение ученика, абсолютизируя его актуальные потребности. Складывается впечатление, что такой учитель в качестве девиза своей деятельности взял слова из пошловатого шлягера и адресовал их ученику: «Ты скажи, ты скажи: че те надо? че те надо? Я те дам, я те дам, че ты хошь».
Худо, когда школа полностью игнорирует осознанные потребности ребенка, но весь вопрос заключается именно в том, насколько они осознанны. Подлаживание под ученика, потакание ему во всем, включая неразвитость вкуса и примитивизм предпочтений, – оборотная сторона детоцентризма в педагогике, который в последние годы незаметно пришел на смену культуроцентризму. Особенно зримо это проявляется во время проведения учительских конкурсов, где педагог должен явить высокому жюри свою авторскую позицию. Сразу оговорюсь, много лет наблюдая конкурсные уроки, я имел честь познакомиться с выдающимися педагогами, чей уникальный педагогический почерк свидетельствовал о высочайшей культуре и масштабе личности этих мастеров. Их внутреннее достоинство и чувство меры никогда не позволяли им опускаться до дешевых эффектов и дурной театральности. Но, наряду с этим, каждый раз испытываешь невероятное чувство неловкости и опускаешь глаза, когда сталкиваешься с фальшивой мелодекламацией, стремлением во что бы то ни стало встать на котурны и любой ценой выжать интерес к своей персоне.
Босая, простоволосая учительница начальных классов входит к детям в образе Аленушки, чтобы вместе ними печалиться о трагической судьбе братца Иванушки. Другая учительница, сделав необходимую поправку на свой возраст, облачается в костюм Бабы-Яги и влетает в класс на метле. Одним словом, в гостях у сказки. Бесчисленные юные и молодящиеся англичанки, клонированные с Мери Поппинс, скачущие в отложных белых воротниках с зонтиками среди детей. Интересно, в кого они преобразятся ближе к пятидесяти годам? Или, быть может, преподаватель английского языка – специфическая возрастная профессия, вроде балерины, чья творческая биография имеет естественные физиологические ограничения? Нет, я совсем не против стимулирования познавательной деятельности учащихся, в том числе и при помощи игровых приемов. Но превращать уроки в беспрестанный капустник, заигрываться до умопомрачения, не значит ли это искусственно тормозить развитие ребенка? Если продолжить эту же линию на потакание интересам ребенка из начальной школы в основную, где, как известно, протекает пубертатный период, остается лишь построить шест посреди класса и вести преподавание основ наук вокруг него, поддерживая необходимую для этого физическую форму. Чем не современный способ стимулирования страсти, в том числе и к учению, у подростков?
Между тем «спекуляция на понижение» продолжается и в старшей школе, хотя, разумеется, не в столь одиозных формах. В конце восьмидесятых годов я попал на урок к одному из модных тогда учителей литературы. Изучался роман И. С. Тургенева «Отцы и дети». Разбиралась авторская ремарка в конце романа. После смерти Базарова Анна Сергеевна Одинцова вышла замуж за «человека молодого, доброго и холодного как лед. Они живут в большом ладу друг с другом и доживутся, пожалуй, до счастья... пожалуй, до любви». У Тургенева эта фраза устало-ироничная, он не верит в банальность «стерпится – слюбится». Но у педагога своя, более «важная» этическая задача. Количество разводов в стране растет, браки распадаются. Почему бы не использовать классика в воспитательных целях? «Ребята, – возглашает с придыханием учитель, – это так нравственно – доживать до любви». Тем самым педагог грубо ломает автономию авторского текста, подменяя личность писателя своей собственной: интерпретатора. Такая операция по сути своей антикультурна. Чем, собственно говоря, вульгарный социологизм, долгие годы имевший место при школьной трактовке классиков, отличается от превращения их текстов в этические прописи?
И в том и в другом случае мы сталкиваемся с опрощением и огрублением. На другом уроке тот же педагог учил девушек ждать ребенка по Наташе Ростовой. Что с того? В своем знаменитом письме М. П. Погодину Толстой писал о том, что в его произведении заметят «дребедень»: насмешку над Сперанским, постельный роман, но не увидят самого главного – «мысли мои о границах свободы и зависимости и мой взгляд на историю...». Упрощенный подход понравился и победно зашагал по стране. Еще бы, ведь, наконец, найден способ приближения классиков к интересам тинейджеров. Как еще заставить их читать сложные книги?
На мой взгляд, есть только два способа существования педагога в культуре: становиться на четвереньки перед ребенком, до предела упрощая цели и смыслы образования, или поднимать его до максимально возможного уровня, разумеется, с учетом его реальных учебных возможностей. Вероятнее всего, в коррекционной школе без понижения планки не обойтись, но это не повод повсеместно снижать уровень преподавания.
Справедливости ради, замечу: корни «спекуляции на понижение», конечно же, не в школе, они во всеобщем омассовлении и опошлении культуры. Педагоги, как бы они карикатурно ни выглядели, говоря подростковым языком, лишь «повелись» на общую тенденцию, которую глубоко вскрыл в своих дневниках уже упомянутый протоиерей Александр Шмеман. Несколько его верных замечаний, на мой взгляд, проясняющих нынешнюю культурно-педагогическую ситуацию, я считаю целесообразным привести в конце этих заметок.
Первое, что отмечает он как дефект современной культуры, – кошмарный, трусливый культ молодежи. «Молодежь, говорят, правдива, не терпит лицемерия взрослого мира. Ложь! Она только трескучей лжи и верит, это самый идолопоклоннический возраст и вместе с тем – самый лицемерный. Молодежь «ищет»? Ложь и миф. Ничего она не ищет, она преисполнена острого чувства самой себя, а это чувство исключает искание. Чего я искал, когда был «молодежью»? Показать себя, и больше ничего. И чтобы все мною восхищались и считали чем-то особенным. И спасали меня не те, кто этому потакал, а те, кто этого просто не замечал. В первую очередь – папа своей скромностью, иронией, даром быть самим собой и ничего «напоказ». Об него и разбивалась вся моя молодежная чепуха, и я чем больше живу, тем сильнее чувствую, какую удивительную, действительно подсознательную роль он сыграл в моей жизни».
Здесь необходимо сделать уточнения. Священник и педагог, ректор православной семинарии в Америке, Александр Шмеман далек от того, чтобы огульно отрицать возможность духовных поисков в среде молодых людей, воспитанием которых он неустанно занимался всю свою жизнь. Его справедливое раздражение и неприятие вызывают трусость и пошлость взрослых людей, сотворивших из молодежи идола. Дневниковая запись относится к 1973 году, когда в отечестве нашем кумиром официально считался пролетариат. Спустя десятилетия мы «догнали» Америку в превозношении молодежной субкультуры. Сегодня все средства массовой информации, мода и кинематограф ориентированы в первую очередь на эту возрастную категорию. Фетишизация молодежи не могла не захлестнуть и школу. Но и здесь мы неоригинальны, повторяя безбрежное американское чадолюбие, предоставляющее ребенку свободу даже в пределах таблицы умножения. В этом контексте нам интересны меткие замечания Александра Шмемана, сравнивающего американское и французское образование, поскольку сам он учился во Франции в тридцатые годы прошлого века.
«Если целью и единственным назначением школы считать учение и образование, то мой лицей это делал очень хорошо и, главное, без всякой лишней суеты. Не было этой постоянной «проблематики» – как «подходить к детям», к «молодежи». Школа не претендовала быть «всем» и не волновалась, главное, доволен ли я, счастлив ли и т. д. Не вторгалась в мою личную жизнь, не звала меня никуда, не выдавала себя за жизнь. <...> Все было серьезно, без болтовни и без риторики, без того инфантилизма, которым пронизана любая американская школа. «Это похоже на тюрьму». Нет, это похоже на школу, в которой никто не обсуждает «проблемы» – нужно ли учить Корнеля и Расина, историю и географию... Здесь я ставлю пятерку с минусом, и студент приходит выяснять, в чем дело. Там, получив за сочинение какие-нибудь 13 3/4 из 20, мы испытывали гордость, знали, что недаром».
Убежден, при всем том, что меняется время, модернизируется содержание образования, реальной является проблема перегрузки учащихся, не стоит опускаться до пошлости. Признаки педагогической пошлости: болтовня, риторика и инфантилизм.
Данный текст является ознакомительным фрагментом.