«Мой сын задирает нос и говорит: „Не хочу с тобой дружить, уходи… фу!“»

«Мой сын задирает нос и говорит: „Не хочу с тобой дружить, уходи… фу!“»

(Автор – Литвак, Лена – мама Толи.)

Лена. Толик вдруг задирает нос и говорит, например, няне, которая только что пришла: «Не хочу с тобой дружить, уходи… фу!» Хотя на самом деле он ее любит, они большие друзья, и она виртуозно и мягко находит с ним общий язык, после того как я ухожу. Вот так странно он самоутверждается. И ведет себя, как хозяин дома, принимающий решение, кого ему впускать, а кого не впускать в дом. Сейчас уже меньше, но он любит стрелять, а также принимать экстремальные меры в общении со сверстниками. Говорит: я его сейчас как ударю палкой по голове, он улетит в кусты. Или вообще плюнет ни с того ни с сего в лицо какому-нибудь приближающемуся к нему с открытой улыбкой малышу.

У меня – дилемма. Поскольку моя голова была очень сильно замусорена навязанными мне чужими желаниями, которые я принимала за свои, то я только сейчас начинаю сознавать, чего же я на самом деле хочу в жизни. Для меня очень важно, чтобы сын точно знал, чего он сам хочет. Поэтому самый главный и популярный вопрос у нас: «Чего ты хочешь?» Но при этом он иногда пытается садиться на шею не мне, а няне: я хочу гулять, и все. Она с ним умудряется договариваться, предлагая ему разумные компромиссы. Причем он делает то, что хочет она, в результате при этом оставаясь довольным.

Автор. Попроси, чтобы няня пожила с магнитофоном в открытом виде, чтобы ты услышала, что она делает. Прямо ей сказать: вы знаете, у вас так здорово получается, вы вот включите магнитофон, чтобы он у вас все время лежал, чтобы я потом посмотрела и у вас поучилась.

Лена. Хорошо, предложу. Но пока мне страшновато. Получается, что он не замечает, как им управляют, впитывает все. Не создается ли при этом тот самый рычаг, на который в будущем может нажимать кто угодно?

Автор. Подожди одну секундочку. Ему хорошее внушают, хорошее действие. Да, хорошее. Так не надо бояться. Ведь в любом варианте он становится лучше. Вы понимаете, ей обязательно должно быть плохо! Она не может радоваться, что ребенок стал лучше себя вести! Теперь она уже боится: а вдруг… Давай подождем. Вы знаете, мне очень напоминает ситуацию в моей лечебной практике. За что я и врачей ругаю. Больному становится лучше, надо менять лечение. Они мне: нет, хочется еще что-то усилить и испортить все… Идет же сейчас лучше. Все, значит, пусть идет как идет. Вот когда я вижу, что три-пять дней состояние у больного не меняется, тогда надо придумывать что-то такое новое.

Лена. Да вообще мне с ребенком всегда удается договориться. Няне с ним тоже удается всегда договориться, но как только мы вместе присутствуем, начинается концерт, то есть я, няня и Толя начинаем скандалить.

Автор. Тогда запишите этот концерт на магнитофон.

Лена. Хорошо. И по отношению к другим людям он ведет себя грубо и по-хамски.

Автор. Подожди минуточку. Он сейчас становится лучше.

Лена. Он то такой, то такой.

Автор. Веди график, он сразу хорошим стать не сможет. Но он становится лучше сейчас, станет еще лучше за неделю. Ничего пока нового делать не надо.

Лена. Сейчас так с ним договариваться, кроме меня, получается только у няни. Когда-то у меня была довольно серьезная попытка устроить его в детский сад, причем достаточно хороший, через знакомых воспитателей, в коммерческий садик. В первый же день произошел серьезный конфликт. Я ушла якобы на работу, а сама сидела, читала в машине. Через полчаса я услышала истерический плач Толи. Он плакал навзрыд, кричал так, как будто его очень сильно оскорбили, причем, он плакал уже явно минут двадцать. Оказалось, что все дети пошли на прогулку, а его сначала оставили играть с учебным материалом в группе с одним из педагогов. Они так делают, практикуют с новыми детьми, чтобы мягче происходил вход в группу. Но потом почему-то его все-таки решили вывести гулять. Он, уже заинтересовавшись материалом, сказал, что не хочет идти гулять, но ему сказали, что они пойдут гулять, и повели одеваться. Толя, как я полагаю, видимо, хотел продолжать играть, он стал срывать шапку, которую я положила на всякий случай – приехали мы в кепке, бросать ее на пол и кричать, что мама ему не надевает шапку и что он вообще не пойдет гулять. Тогда его насильно одели и вывели. Я минут десять еще сидела в машине, слушала, как он орет. В конце концов его повели, все так же орущего, обратно в группу. В этот момент я, не выдержав, подошла. Толя долго не мог успокоиться даже после того, как я пришла, хотя раньше такого у него не было никогда. Вот так мне эту историю рассказала воспитательница, моя знакомая.

Я спросила ее: «Рая, а почему ты ему не объяснила, что сейчас на улице холоднее, чем утром, и что специально для такой ситуации мама привезла для него шапку, он бы сразу согласился ее надеть». Она на меня посмотрела, как на полную дуру, и сказала: «Дети в этом возрасте, два года семь месяцев, не понимают, что им говорят, надо просто делать, а они повторяют». Я: «Как не понимают, я с первого дня жизни ему все объясняю, знаю, что с ним всегда можно договориться». Она: «Как ты представляешь себе, у меня десять детей в группе! И я каждому буду что-то объяснять?» Я: «Но он уже двадцать минут орет, может, стоило потратить десять секунд, чтобы объяснить ему, для чего это?» Она: «Он у тебя перегружен вниманием».

Автор. Пустой разговор. У тебя есть возможность забрать его из этого сада, потому что воспитателя ты не переделаешь. Иногда педагог – это не профессия, а диагноз. В этой системе гибкости у воспитателя нет. А сколько ей лет? Тридцать восемь. Через двадцать лет это монстр будет, все укрепится. А между прочим, педагог – это самая творческая работа. Ведь дети же меняются каждый раз… Надо как-то иначе к ним относиться. И потом, ей же не объяснишь, что надо всегда наукой людям заниматься. Что наука – это статистика, это не всегда сто процентов.

Лена. Воспитатель мне говорит: «Он у тебя перегружен вербально, его надо чистить от всей этой информации». После этого мы больше не ходили в этот садик. Толя очень избирателен в общении. Когда он хочет, то мил и приветлив, то есть если ему надо, может приспособиться.

Автор. Он приспособился бы, если бы ты не полезла. Ничего, до смерти себя дети сами не доводят. Конечно, когда ты вмешиваешься в это дело, ты формируешь его истеричность, и он добивается своего. Вам понятно, да? Он же мальчик здоровый в принципе, ничего, успокоится. Так что воспитатели по такой системе людей воспитывают. Тут ничего страшного, что она не проявила гибкость. А кто в реальной жизни будет ему угрожать? Вообще, не надо было забирать из этого садика.

Лена. Оставить его в этом садике?

Автор. А какая разница, ты ее дурой назвала. Когда я говорю человеку: «Вы меня не поняли», я же его дураком называю. Вот ты сказала так: «Я ее спросила: „Рая, а почему ты не объяснила, что сейчас на улице холоднее, чем утром, и что специально для такой ситуации мама привезла для него шапку? Он бы сразу согласился ее надеть“». Разве ты дурой ее не обозвала между строк? Она профессионалка, у нее десять детей, а ты ей советуешь.

ВАЖНЫЙ ТЕЗИС

О ДЕТЯХ-ПСИХОЛОГАХ

Дети – хорошие психологи, они великолепно знают, что нужно делать. Это взрослые – упрямые дубы, а ребенок сообразит и начнет ко мне подлизываться даже после того, как я на него накричал.

И сказала она тебе: дети в этом возрасте, два года семь месяцев, не понимают, о чем с ними говорят. Это ее такая установка. Ты знаешь, таких большинство. Большинство людей считают, что дети не понимают. Это Берн считает, что дети все понимают, и я тоже, но это точки зрения. В науке они разные. И кто его знает, кто прав? Скорее всего, истина где-то посередине, что-то понимают, а что-то нет. Вот сказать, что они все понимают, тоже будет неверно.

А иногда есть смысл защитить ребенка от педагога, потому что, если он еще маленький человек, то с властным педагогом не справится… Но не в этом случае.

Лена. Мне вообще надо было молчать?

Автор. Конечно, забрать, и все. Раз не выдержала. Лучше всего было бы взять и уехать, доверившись педагогам. Воспитатель считает, что ребенок до трех лет уже достаточно хорошо в семье воспитан, чтобы не объяснять ему банальные вещи. Ты отдала невоспитанного ребенка, а у нее десять детей в группе. У нее действительно нет времени объяснять каждому. Вы же понимаете: когда ко мне приходит начинающий врач и попадает в группу, где уже врачи первой категории, у меня нет возможности ему объяснять азы психиатрии. Значит, ты его не довела до уровня садика, а на нее валишь. Нельзя же человека, если он закончил только пять классов, в институт сажать. И не имеет преподаватель вуза, который занимается высшей математикой, возможности детям арифметику преподавать.

Ты говоришь: «Он уже двадцать минут орет, может, стоило бы потратить десять секунд, чтобы объяснить ему, для чего это?» Но тогда опять закрепится навык: чуть заорал – тут же вокруг него крутятся. А вот воспитательница говорит: «Он у тебя перегружен вербально, его надо чистить от всякой информации». Тут, пожалуй, я с ней не соглашусь: перегрузить ребенка вербально невозможно, так же, как и вас перегрузить невозможно. Потому что если мы будем заниматься дольше, чем это возможно, вы перестанете это воспринимать. Отключитесь. Дальше вы сообщаете: «После этого мы больше не ходили в этот садик. Толя очень избирателен в общении, когда хочет мил и приветлив…» То есть, у него уже начинает формироваться минус в системе «они».

Лена. Почему?

Автор. Да потому что он не со всеми общается, а избирательно.

Лена. Как повлиять на то, чтобы был плюс? Автор. Опять – как повлиять? Мы уже влияем, уже есть результат. Причина в неверном воспитании. Причина в маме.

Лена. В чем конкретно?

Автор. Не знаю, перестраивайся. Сама только что сказала, что ты уже не кричишь на него так часто. Ты применила новое средство. Дай ему возможность самому развиваться… И ничего больше менять не надо. Может быть, потом совсем станет хорошо. Ты стала спокойнее, меньше орешь дома, продолжай себя усовершенствовать, собой займись. Ребенок маленький. Им вообще не надо заниматься. С ним ничего не надо делать. С тобой, идиоткой, надо что-то делать! И когда ты от своего идиотизма избавишься, он начнет вести себя правильно. Вот, приходится оскорблять. Ну, она правильно все понимает. А потом еще говорят, что дорого тренинг стоит. У меня «оборудование» – мой организм – очень ценное, а ты его портишь.

Вот что еще мне в отчете Лена написала: «Когда наору, тут же каюсь перед ним, обнимаю». Ты думаешь, от того, что каешься и обнимаешься, ты искупила свою вину? Он все равно помнить это будет. Я не уверен, что тебе потом не достанется. Ты для него личность двойственная: то ли дракон, то ли хороший человек. Он в растерянности, и с тобой он ведет себя более-менее… Все-таки он понимает, что без тебя ему не прожить. А с тобой он потом расправится, не волнуйся, если сейчас мы что-то не сделаем. С тобой потом, в четырнадцать лет, начнет, попробует. Надо же уметь видеть будущее, может, тогда ты заткнешь свою пасть, когда хочешь на него орать? Почему пасть? Потому что Дракон – это же не рот, это пасть. Весь твой крик у него остался в его бессознательном… И сейчас надо очень много делать, чтобы это все вытравить. Потому что иначе получишь по полной программе.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.