Наши успехи – наши проблемы и ошибки

Наши успехи – наши проблемы и ошибки

Главное наше достижение: активное многоязычие. Наши дети в разговорах с нами без сопротивления используют наши родные языки. Не только понимают все три языка, но и действительно изъясняются на них.

Говорят не всегда правильно (дочь правильнее, чем сын), но прогресс в каждом языке заметен, над ошибками мы работаем – поэтому есть основания для оптимизма.

Немецкий у наших детей – быстрее русского или английского. Но и самый неправильный (у Алека)… Может быть, не такой выразительный и сложный, как у немецких девочек и мальчиков, выросших в семьях, где родители за языком следят; но с языком большинства детей вполне сравним (у Ани, во всяком случае).

Русский – лексически богатый, синтаксически сложный, литературный. Правильный у Ани; у Алека всё, что связано с категорией рода, кажется неодолимым, небезупречно склонение. Алековы ошибки (в роде) необычны для русских детей, впрочем, у Алека в запасе ещё по меньшей мере пара лет (до той поры, когда, по меркам русских педагогов, завершается формирование языковой системы).

Английский сильно выправился после последней поездки в Америку, беглый и в основном правильный. В английском дети (особенно Аня) используют слова и обороты, не всем взрослым известные, причём употребляют их верно.

«Переключение кода» (ситуативно оправданный переход с языка на язык), конечно, присутствует в речевой практике наших малышей. Но по-разному. Как уже отмечалось, Аню «переключает» в основном тема или сильная ассоциация (если заговорит о садике, то, скорее всего, на немецком, подумает о папе – переходит на английский). Алек, в противоположность Ане, раз выбранного им в разговоре с постоянным собеседником языка не меняет, если трудно находить слова, сообщает об этом. Если собеседник меняет язык, оба – и Алек, и Аня – реагируют гибко: следуют чужим курсом.

Алек и Аня пишут и читают по-русски; Аня овладела английской грамотой.

Мы были (да и сейчас остаёмся) убеждены: нужно, чтобы у ребёнка был хотя бы один хорошо развитый язык, за состоянием которого мама или папа, воспитатели или учителя могут и хотят следить; лучше всего, если это будет «родной» язык. Этому соответствует известное «крылатое» выражение: хочешь знать второй язык – учи родной. Фактически к тому же призывает и «пороговая гипотеза» Джеймса Камминза; она ведь связана с утверждением языковых прав «меньшинств» и вполне допускает такую формулировку: если родной язык формируется своевременно и правильно, двуязычие не повредит интеллектуальному развитию ребёнка…

Можно ли сказать, что у наших детей есть «родные» языки («родные» не формально, а по существу)? Я бы отважилась сказать: да, у наших детей два родных языка (наши, родителей), а ещё есть (тут лучше выразиться осторожно) один «первый»[10].

Всё это – благодаря проверенному десятилетиями принципу «один родитель – один язык» (или его варианту «с каждым родителем – на его языке» – если сформулировать «правило языкового поведения» не для родителей, а для детей).

В чём мы не сильны?

Наши дети почти не знают русских песенок (причиной тому – исключительно мамины вкусы и пристрастия). Редко используют идиомы – задача основательно знакомиться с ними стоит «в повестке дня». Нетвёрдо знают дни недели и иногда путают названия времён года, не назовут точное (до минут) время по часам. Путаются в терминах родства. Однако всё это не редкость и у одноязычных детей того же возраста… Единственное, что действительно связано с многоязычием (и, очень может быть, не только с ним!) – проблемы с родом и затруднения в склонении у Алека, надеемся, преходящие.

Наверное, все папы и мамы невольно опасаются того, что выбранная ими линия воспитания нанесёт ущерб развитию детей (и не только языковому). Каждый пишущий о многоязычии автор поневоле вспоминает старые прогнозы-предрассудки – и любой из родителей многоязычных детей рано или поздно сталкивается с ними и примеряет к своему опыту.

Заикание? Нам незнакомо. Запинки, замедленность речи? появляются после длительного погружения в «язык окружения» (например, после немецкого летнего лагеря) – при возвращении в лоно других языков темп речи ускоряется, беглость восстанавливается. Отставание в речевом развитии? если и было, то к 6 годам дети наши практически догнали ровесников. Недоразвитие каждого из языков? Трудно согласиться (если не принимать во внимание некоторые Алековы проблемы; но у нас ведь, как уже говорилось, есть ещё время в запасе; посчитаем цыплят по осени). Недостаток креативности в языке? да нет, они обычные дети, разве что мастерят свои словесные поделки из материала трёх языков. Перенапряжение? ну, это точно вряд ли. Близнецы с удовольствием ходили в изостудию, в танцевальную школу, в бассейн (Алек уже научился плавать). Что ещё? Социальные и психологические проблемы? наши малыши обожают детские площадки, умеют себя вести в детском обществе и заводят всё новых друзей.

Старые предрассудки о многоязычии в нашем случае не выдерживают критики (а ведь нашим детям и нам, в силу многих причин, особенно трудно пришлось…).

А как с современными научными гипотезами и прогнозами о последствиях многоязычия? Считается (такова «гипотеза порога» Камминза), что преимущества многоязычия (позитивные интеллектуальные последствия) должны быть ощутимы тогда, когда языки ребёнка (его коммуникативная и познавательная способности) развиты в равной степени (надо бы уточнить выражение «в равной степени хорошо»; но как измерить это «хорошо»?). Я не беру на себя смелость (особенно в случае Алека) без тестов и сравнений оценивать, в какой именно степени развитие наших малышей соответствует возрастным ожиданиям. По первому впечатлению (впрочем, подтверждаемому предшкольными тестами), наши дети – во всяком случае, интеллектуально – не проигрывают одноязычным ровесникам.

Что касается выигрыша… Когнитивные преимущества многоязычия для многих желанны. Правда, если пройтись по списку потенциальных перспектив (см., например, в работах Колина Бейкера), заметим, что они не так уж и заманчивы. Одни объявляются вре?менными (например, «металингвистическое сознание» – размышления о языке, об устройстве языка – является превосходством мультилингва лишь в возрасте 4–6 лет, потом обычные дети его догоняют). Другие хороши, но как бы необязательны («настрой на эффективность коммуникации», то есть умение учитывать потребности и уровень слушателя). Третьи легко развиваются и на иных путях (как, например, аналитичность, способность концентрироваться на части проблемы и отсекать несущественное, или лёгкость усвоения языков – учить всё новые и новые языки легко не только мультилингвам, но и вообще всем, кто хотя бы один язык знает)…

Мне из всего перечня интереснее креативное, как говорят в Северной Америке, или дивергентное, как это называют в Англии, мышление (успешность в ответах на вопросы открытого типа, где не может быть «правильного» или «неправильного» результата). Фантазия наших детей не раз доставляла нам приятные сюрпризы – но не буду ли я, как любая мама, пристрастна в предположениях, что наши дети в этом отношении являют собой нечто особенное?

Скорее всего, они просто обычные (разве что говорящие на трёх языках) дети. Впрочем, мы ведь и не ждали от них ничего особенного. Не собирались растить юных гениев…

Значит ли всё это, что мы полностью довольны развитием наших детей, что мы ничего не упустили из виду – и рекомендуем наш опыт для подражания?

Это не так.

Мы не стали бы пропагандировать многоязычное (трёхъязычное) воспитание как занятие лёгкое, беспроблемное и обещающее многие заманчивые плоды. Нам было очень трудно, сын наш доводил нас порой до отчаяния, мы снижали планку ожиданий, результаты начали нас удовлетворять лишь годам к пяти… С другой стороны, мы, конечно, не стали бы отговаривать родителей от попыток привить детям, кроме языка среды, родные языки, да и от более смелой цели – сбалансированного многоязычия.

Что мы сейчас сделали бы иначе?

Мы и сейчас всё ещё только собираемся ввести «индивидуальный подход» в воспитании. Больше заняты тем, что подтягиваем сына, в итоге дочь развивается, наверное, не так интенсивно, как могла бы, будь она одним ребёнком в семье.

Мы, к сожалению, недостаточно времени уделяли языку и не очень активно влияли на речь детей; опыт приобретался медленно, воспитатели отставали в развитии от воспитанников…

Наверное, мы всё-таки попозже отдали бы детей в садик с третьим, чужим (для нас, родителей) языком. На год (или даже на два) позже. Двухлетний возраст – далеко не самый лучший временной пункт для введения нового языка. Всё же, пожалуй, отвели бы малышей в сад в возрасте где-то между 3–4 годами. Детсадовские воспитатели в один голос уверяют: детям старше трёх много труднее вписаться в группу…

Если бы мы могли вернуться на несколько лет назад, мы, наверное, использовали бы специфическую берлинскую возможность: поместили бы детей в двуязычный садик. Нам когда-то казалось, что такой садик неизбежно нарушит баланс в пользу одного и в ущерб другому из наших семейных языков. Теперь, когда решено, что дети пойдут в немецко-английскую школу, я иногда жалею об утраченном шансе усилить русский в одном из двуязычных русско-немецких садиков. Жаль, что я узнала о них слишком поздно, – в итоге взвалила на себя почти непосильную ношу.

Впрочем, размышления на тему «А что было бы, если бы…» / «Можно было бы сделать ещё и то, и это» – дело праздное. Не бессмысленны ли сожаления «задним числом»? Да и в качестве советов тем, кто идёт за нами, они мало пригодны: давать советы имеет право лишь тот, кто накопил некий реальный опыт. Фантазии же о несбывшемся легко могут оказаться иллюзиями…