Сильный язык? Слабые языки?

Сильный язык? Слабые языки?

Какой язык у наших детей доминирует? Можно ли сказать, что у них есть сильный язык?

Задним числом ответить на этот вопрос не так просто. Если сравнить наши языки со спортсменами, в обратной перспективе видно, что бежали они всегда «кучно», голова к голове…

Русский и английский вплоть до садика развивались без явного перевеса сил. Таблица вхождения в язык содержит чуть больше русских слов (несмотря на то, что они длиннее и труднее), зато первые (двусоставные) предложения – почти без исключений английские…

Через несколько месяцев после посещения садика мы всё ещё спорили о том, русский или английский доминирует в речи наших сына и дочери; немецкий, их третий язык, дома слабо давал о себе знать. Однако благодаря садику немецкий развивался быстро (у Алека – после того, как он одолел период молчания) – и к трёхлетию детей стал языком их общения. Более того: к этому времени мы вдруг заметили, что дети говорят по-немецки более связно и бегло… С нами они продолжали говорить на наших языках, ярко выраженной «фазы отказа» (речь об отказе говорить на «языках меньшинств») мы не пережили. И всё же отныне мы начали бояться доминирования немецкого – в ущерб нашим родным языкам.

Дисбаланс языков кажется неизбежным. Если в садике и школе проходит большая часть жизни ребёнка, если в основном там он получает знания о мире, не удивительно, что в других языках ребёнку скоро будет не хватать словарного запаса. Кроме того, язык детского сада и школы, вроде бы, должен быть правильнее.

Вот только… изобилие заимствований в немецком наших детей (точнее, в их разговорах друг с другом на немецком) и его грамматическое несовершенство всё же мешают объявить его «сильным»!

К тому же, я подозреваю, немецкий наших детей не так богат и детален, как их русский или английский (во всяком случае, пассивные русский и английский). В какой-то момент я отметила, что в садике наши малыши осваивают главным образом житейски необходимые готовые блоки («Hast du geh?rt?», «Mach das nicht» – 3+1; к 6 годам их количество, понятно, увеличилось). В русском же и английском, благодаря чтению, дети открыты литературному языку, понимают его, знают слова и выражения, неожиданные для их возраста (а иногда и не всем взрослым известные). Садик же окно в мир немецкой детской литературы нам, к сожалению, не открыл: в садике на полочке, как я уже писала, стоят переводные «кинорассказы» и «киноповести» на основе диснеевских мультфильмов…

Как объяснить неожиданную слабость языка окружения?

Кажется, дело в том, что в немецком садике с детьми не «занимаются» так, как этого ожидают, скажем, русские родители. Даже если воспитатели молоды, полны сил, любят свою работу и в состоянии найти общий язык с детьми.

Для сравнения: в «русских» садиках Берлина (где русский в воспитательном процессе присутствует, а то и преобладает) на стенах висят расписания занятий с перечнем тем, какие дети «проходят» в тот или иной день. Регулярно устраиваются утренники с концертами: садики усердно демонстрируют развитие умений ребёнка и прежде всего его речи. В немецких садиках на первом плане, скорее, всё-таки художественное воспитание (музыка, рисование), да ещё (и далеко не в последнюю очередь!) умение мастерить…

Не стала бы утверждать, что сравнение не в пользу немецкой системы. Немецкие малыши, что называется, разносторонне развиты. Знания об окружающем мире и даже основы грамоты они всё равно получат дома (если не от родителей, так из телевизора или компьютерных игр).

От того, что нет целенаправленного развития немецкого языка, страдают разве что дети иммигрантов: их немецкий оказывается почти заброшен, даже если такие дети не обойдены вниманием воспитателя: тот ведь настроен в первую очередь работать с группой – играть с детьми, учить вести себя, разрешать конфликты… Не в этом ли объяснение грамматической слабости Алекова немецкого языка, при всей его фонетической мощи и способности оказывать влияние на «родные» языки?

Дети иностранцев, похоже, обречены на специальные занятия с логопедами и другими специалистами по развитию речи.

Обычно доминирование какого-либо языка у детей с иностранными корнями очевидно. В одноязычных иммигрантских семьях дети поначалу говорят лучше на родном языке – и медленнее, с ошибками по-немецки (в русскоязычных семьях, во всяком случае, это так). Садик постепенно выравнивает баланс. Школа нередко переворачивает исходную ситуацию (ребёнок готов перейти на немецкий), правда, в определённых границах. И на особый лад.

Явление языковой асимметрии у школьника из одноязычной семьи хорошо известно и получило название функционального разделения языков. Языку среды недостаёт теплоты, поэтому ребёнку трудно выразить тонкости переживаний, разобраться в отношениях с другими людьми. На семейном же языке трудно обсуждать информацию о мире.

У нас так далеко дело ещё не зашло. «Асимметрии» (пока?) не заметно! Мы ведь со своей стороны тоже усилия к «развитию» наших детей прилагаем. С другой стороны, у наших детей есть немецкие друзья, к которым можно прийти в гости и иногда переночевать (и познакомиться с интимной, домашней, эмоциональной стороной немецкого).

В двуязычных семьях языки изначально более сбалансированы. Но со временем и здесь равновесие чаще всего нарушается, в пользу языка одного из родителей – того языка, на котором дети говорят в садике и школе.

С этим вариантом наш случай ещё менее совпадает. Мы – двуязычная иностранная семья (ещё и небезразличная к языкам)… Может быть, поэтому в речи наших детей языковой диспропорции (пока?) нет. Соотношение языков очень подвижно, баланс постоянно устанавливается/восстанавливается.

Можно сказать, языки наших детей сильны и слабы по-разному на разных уровнях.

Немецкий, самый беглый, фонетически безупречный, лексически далеко не полнее других и грамматически не самый правильный, даже у Ани. Английский с богатой лексикой, но синтаксически податлив. Русский (если не принимать во внимание Алековы отношения с родом-полом) в целом правилен, но с некоторыми просодическими отклонениями (немного замедлен; у Алека с запинками, иногда хуже артикулирован, а у Ани тише двух других языков, несколько монотонен, при этом чуть более отчётлив, чем нужно).

Если вдуматься: что это, собственно, за явление – «сила» языка? Нетрудно понять, что она проявляется в объёме речевой продукции на языке, в его влиянии на другие языки. А у нас все языки – не без влияния…

А от чего эта самая «сила» зависит, чем обеспечивается? Во всяком случае, не зрелостью, не развитостью языка: странным образом Алек чувствует себя вполне уверенно и свободно в его далеко не совершенном немецком. Похоже, всего важнее желание говорить на языке, потребность общаться с его носителями. Что ж, такой вывод уже помогает сформулировать стратегические линии языковой поддержки.

При этом ясно, что «сила» языка для успешного многоязычия необходима, но не достаточна! Языки должны быть не только равносильны, но и (в равной степени) хорошо развиты…

Данный текст является ознакомительным фрагментом.