Год первый

Год первый

Познакомились мы в начале второй четверти, в I классе, когда я перевелась из другой школы.

Вхожу в класс — две девчушки самозабвенно роются в учительском столе. Н-да… Заинтересованно спрашиваю:

— Это, наверное, ваш стол, да? Но где же тогда мой?

Смутились. Знают ведь, что можно, а чего нельзя, но это так, теория, а на практике правило другое: нельзя, но если никто не видит, то можно.

Вскоре пришли и остальные двадцать восемь. Поздоровались со мной трое…

На уроках полная тишина, тишина безделья: все сидят и ждут, пока кто-то додумается, решит, ответит. Кто-то, но не я. На переменах — пинки, вопли, слезы, жалобы. Говорить не умеют — кричат, никого не слышат и не видят, каждый замкнут на себя. С удивлением выясняю, что дети до сих пор не знают, как кого зовут.

— А чё вон тот мальчик, который сидит вон с той девочкой, меня за косичку дернул?

Пока шли в столовую с четвертого этажа на первый, оттоптали все ноги и мне и друг другу. И никаких извинений — дело житейское, привычное! У многих не работают тормоза: увидел — схватил, мешает — оттолкнул, кто-то не нравится — стукнул. Все просто и дремуче.

Да, совсем я избаловалась в своем прежнем классе: отдыхала и нежилась. Работала, можно сказать, в белых перчатках и с микроскопом. Но ведь и там вначале было то же самое. А знакомились мы еще интереснее.

Взяла я тот первый в середине сентября. Долго отговаривала меня Раиса Кузьминична, моя бывшая учительница, предлагала взять спокойный и мирный третий класс:

— Не бери! Пожалеешь! Там подобрались такие дети — ты себе не представляешь! Это не дети, а черти в мешке! Они проучились полмесяца, а знает их уже вся школа.

Но я заупрямилась:

— Нет, нет, только первый! Хочу начать сначала и довести до четвёртого.

Идём. В ногах дрожь. Мысленно прокручиваю: вот мы войдем, они встанут… я им скажу… они ответят… потом я…

Пришли. Открываем дверь. Всё, как в плохих фильмах про школу: визжат, воют, топают, орут, дерутся, скачут по партам, стучат крышками. Входим — ничего не меняется. Нас нe заметили, как заметили бы появление в классе двух лишних стульев, не заслуживающих ровным счётом никакого внимания.

Раиса Кузьминична ушла. Дети продолжали «общаться», поскольку моя персона никакого любопытства у них не вызвала. Нет, я, конечно, не ждала, что стоит мне войти в класс, как загорятся радостью их глаза, и потянутся они к знаниям всей душой, и засыпят меня умными вопросами, и наступит у нас благоденствие. Но и такой реакции не ожидала: еще одна училка, подумаешь! — сколько их здесь уже было… А дальше — проявление дикой свободы во всей красе… Невоспитанность.

Слово это я употребляю не как обвинение, за которым порой следуют истерические причитания: «Куда смотрят родители, общественность, школа, детсад, ясли!.. И милиция». Нет, для меня это констатация факта, после которой — работа.

Составные части этой работы я определила для себя так.

1. Изучение материала, т. е. личности ребенка.

Хочу надеяться, что мне простят отсутствие деликатных кавычек, что не воскликнут: «Ах, это ужасно! Она детей материалом называет!» Да, я против и умильных восторгов по поводу бантиков, и кликушеских воплей по поводу «этих ужасных детей». Дети для педагога — сложнейший и интереснейший материал, из которого он, ориентируясь на точную цель и следуя правильной технологии, создает человека. Правда, в действительности всё происходит гораздо сложнее. Приведу аналогию.

Рабочий

Должен сделать деталь определенной формы.

Есть чертеж. Дан хорошо изученный материал.

Известно, как он ведёт себя в разных условиях. Есть станки и инструменты, разработана технология.

Результаты точно рассчитанные, запланированные.

Педагог

Должен образовать личность, обладающую определёнными качествами, с определёнными потребностями, стремлениями. Привели ребёнка. Сообщили имя, фамилию, возраст, домашний адрес.

Даны формы и методы работы, в основном теоретические, построенные на предположении: если ребенку хорошенько объяснить, как надо поступать, он так и будет делать.

Результаты зачастую совершенно непредвиденные.

Вот так и живём. Теоретики выпускают толстые фолианты (их вес в науке лучше всего измерять в килограммах). Практики же действуют на свой страх и риск, полагаясь на своё чутье и опыт. Теоретики, сердито отворачиваясь от результатов, ругательски ругают прак-тиков, обвиняя их в страшной ереси: в нарушений Святой Методики, столь удачно придуманной ими, теоретиками.

Я давно оставила всякие попытки понять, как можно нравственное воспитание отделить от трудового или эстетического и как сформировать коммунистическое мировоззрение, позабыв при этом о законах диалектики. Поэтому просто изучаю материал.

2. Целенаправленная коррекция или даже преобразование мотивов, ценностных ориентаций, эталонов и идеалов, установок, потребностей. (Замахнулась!)

Но кого же, собственно, я должна воспитать? «Личность», — бодро отвечает всезнающая Методика, А какими качествами должна обладать эта личность? Какие связи и отношения будут у неё с другими личностями?

Как их наладить? Многозначительно помолчав, Методика предлагает воспитать патриота и интернационалиста. И атеиста. И коллективиста. И…

Ставлю перед собой две стратегические задачи, расположенные по горизонтали.

Первая задача — становление личности («я единственный и неповторимый»); формирование самосознания, развитие познавательных процессов — восприятия, внимания, воображения, памяти, мышления; воспитание и обогащение — это главное! — чувств, эмоционально-волевой сферы. Мне нужно пробудить в детях стремление понять себя, выстроить свой характер. Какие же черты характера будем мы целенаправленно взращивать, Тренировать, укреплять? Назову основные хотя бы перечислительно: воображение и фантазию; чувство юмора; любознательность, пытливость; гибкость мышления; самокритичность и терпимость; умение оценивать ситуацию, быстро и правильно ориентироваться в ней, брать на себя определённую роль, действовать в её рамках,| смелость, настойчивость в достижении цели, готовность к риску, самообладание; самооценку и самоуважение; единство интересов, склонностей и ценностных ориентаций.

Вторая задача — воспитание и развитие коллектива («я такой же, как другие, потому что каждый из них тоже единственный и неповторимый»), гуманных отношений с товарищами, умения жить среди людей. Решение этой задачи также предполагает определённую программу нашей совместной с ребятами работы. Конспективно определяю пункты этой программы: мажорный тон, оптимизм; границы свободы, чувство меры; общественное мнение: критерии, ценности, нравственные эталоны и идеалы; культура общения, техника общения: интерес и внимание к окружающим, умение адекватно выразить свои мысли и чувства, понять другого, культура спора, умение доказывать свою правоту и соглашаться с чужой; методы разрешения конфликтов; общественно значимая направленность мотивов, потребностей…

Такая вот микропедагогика. Вообще-то, каждый пункт — это тема отдельного глубокого исследования: теоретическая основа, приемы, методы и формы работы, практика, результат. Но пока это горы труда и мой неподъёмный груз. Дети растут сегодня, сейчас. Вот они передо мной. И я обязана направлять их развитие, а для этого думать, куда двигаться, что и как именно корректировать.

Пишу для себя законы, которым постараюсь следовать.

1. Никаких «мероприятий». Мероприятие… Меры принимают тогда, когда безнадежно сорвана всякая нормальная работа и пора тушить пожар. Основной жанр нашей «педагогической деятельности» — разговорный, основной «вид деятельности учащихся» — потребительство в чистом виде. Результат этой словесно-призывной педагогики — плачевный. Нет, только в сотрудничестве, общих с ребятами делах, единой с ними одухотворенной жизни можно достигнуть внутреннего преображения каждого из них и своего собственного.

Нужно правильно, умно организовать повседневность, наполнить каждый день интересными и полезными мыслями и делами, маленькими победами и радостью.

Ничего не делать ради «галочки». Формализм все разъедает, обессмысливает, обесценивает: начинаешь кривить душой, теряешь драгоценное время и себя самого, и все только ради того, чтобы потешить проверяющих, которым, собственно, наплевать на твою работу. Им просто хочется, чтобы было «покрасивше», чтобы было о чём рапортовать своему начальству.

2. Сначала научить, потом спрашивать.

— Кто из вас любит получать двойки?

Никто.

— А пятёрки?

Лес рук.

Надо же, какое совпадение: я тоже не люблю ставить двойки!

Но если кто-то не решил примеры, потому что поленился? Моя вина. Значит, не научила — нет, не математике, а преодолению препятствий, не воспитала чувства ответственности. Учить я должна большему, чем математика или русский язык, и об этом «большем» и нужно подумать прежде всего.

3. Пожалуй, нет у детей таких недостатков, с которыми мне надо «героически бороться», тратя свои и ребячьи нервы. А что если принять за аксиому (и попробовать действовать, опираясь на нее): «Недостаток ребёнка — это такое его достоинство, которому мы не нашли применения»?

4. Наблюдать, фиксировать наблюдения. Изучать факты, жизненные события. От любого факта идёт нить и прошлое и будущее. Надо научиться вытягивать её, точно определять, чем порожден данный факт и во что он выльется в будущем.

Мелочей в этом деле нет. Любая мелочь — это маленькое проявление большого качества, свойства.

5. Не держаться за планы. Мы и так уже стали жертвами железобетонного планирования во многих сферах жизни. Учиться отбрасывать при необходимости самый расчудесный план (это бывает очень трудно сделать), действовать гибко, решительно, целесообразно. Но для того техники должна быть отработанной до совершенства, Использовать приём без раздумий: хирург во время операции не мучается вопросом, какой инструмент ему взять в руки.

6. В классе быть готовой ко всему: к высшим проявлениям человеческого духа и к любой низости и первобытности. Не падать в обморок, не заламывать руки, а анализировать и работать. Помнить, что 6–10 лет — это возраст, в котором почти всё ещё поправимо.

В детях наших заложено много возможностей, а вот реализуются они зачастую самым бестолковым образом.

Пришла я в детский сад за дочерью. Жду.

Пятилетний Дима вышел из группы в раздевалку, где его ждала бабушка, и засунул в её сумку игрушку.

— Чья это машинка? — заволновалась бабушка.

— Моя, — коротко ответил Дима.

— Но у тебя такой не было! Где ты ее взял?

— Нашел на участке.

— Значит, ее потерял кто-то из вашей группы! Надо спросить и отдать…

— Никто ее не потерял. Она моя, — решительно заявил внук.

— Ну зачем тебе эта машинка? — начала отступление бабушка. — У тебя дома есть точно такая же!

— Нет, у меня зеленая, а эта красная, — резонно возразил Дима.

— Мама завтра купит тебе такую…

— А я хочу сегодня!

И дитя, почуяв близкую победу, пустило в ход главное оружие — нытье. Диалог распался на два параллельных монолога.

Бабушка (обречённо).

— …В нашем доме… чужие вещи… я не позволю… так нельзя… это неприлично…

Внук (изображая самого несчастного в мире мальчика, препротивным голосом, очень напористо):

-…у-у-у…ы-ы-ы…

Бабушка готова была капитулировать: внук нашёл к ней правильный подход. Но тут я решила вмешаться. Из солидарности.

— Дима, какая у тебя футболка красивая! — искренне восхитилась я.

От неожиданности он выключил нытье и заулыбался.

— Да! (Гордо.) Мне её мама привезла.

— Очень уж она мне понравилась… Снимай! — твёрдо сказала я.

— ???

— Снимай, снимай!

— Она же маленькая! — Дима даже рассмеялся, видимо представив меня в своей футболке.

— Ничего, — успокоила я его, — растянем. Снимай быстрее.

Дима растерянно оглянулся на бабушку, но её вдруг чрезвычайно заинтересовали птички за окном.

— Не сниму! — восстало дитя. — Это моя футболка, а не ваша.

— Ну и что? — удивилась я. — Раз она мне понравилась, я ее заберу себе. Так что снимай, да побыстрее! А я пока подумаю, чего бы мне ещё захотеть… У тебя и курточка красивая, наверное…

После секундного замешательства Дима вдруг выпилил:

— А я вот сейчас пойду и отдам Васе машинку!

Бабушка ахнула. А я обрадовалась: великолепно! Ребенок правильно оценил ситуацию, увидел аналогию, сделал перенос (ведь я о машинке и не заикалась).

— Не отдавай, вот еще! Ты же хотел ее себе взять — бери, играй. А футболку давай мне, — продолжала я настаивать.

Дима помчался в группу отдавать машинку.

Бабушка шокирована:

— Выходит, он знал, чья это машинка?!

Но и среди моих новых, не знакомых мне пока первоклассников наверняка есть похожие на Диму, и мне придётся осторожно, не подавляя их волю, направлять её в другое русло, с каждым днём увеличивать расстояние между «захотел» и «получил», наполнять его трудом и человеческими чувствами. Знаю, как нелегко будет и мне, и детям, привыкшим получать желаемое без усилий и сразу, — так чего ради они станут трудиться, а получать потом!

Перед глазами головки стриженые и с бантиками. А внутри? Никаких понятий о рамках, границах, полная анархии поведения и отношений. Потребности остаются неудовлетворенными, их место занимают капризы и прихоти. Мучает нехватка любви и внимания, но зато конфет — полные карманы: жуй целый день! Тормоза не действуют, но и активности — нормальной, здоровой — нет. Смена пассивности и нервозности.

Что делать? С чего начать?

Начинаем… с театра, юмора, игры. Это и язык, на котором мы будем разговаривать, это и инструмент нашей микропедагогики.

Стоит передо мной Алеша П.: руки в карманах, весь перекосился. Сделать замечание? Бесполезно. Во-первых, у него еще нет элементарной культуры поведения, нет мобилизованности мышц, подтянутости, «чувства осанки». И замечанием дела не поправишь, тут нужна тренировка до стадии привычных, автоматических действий. Во-вторых, сам себя он оценивает неадекватно, не умеет видеть со стороны (этому долго будем учиться). Алеше кажется, что стоит он просто великолепно: ведь не падает же! И я говорю с лёгкой завистью в голосе:

— Как жаль, что у меня нет карманов…

Алеша — весь внимание. Продолжаю:

— А то я бы тоже так же красиво встала, как ты.

Изображаю, слегка пародируя. Он засмеялся, попытался встать прямо — не получилось. Но попытка была — уже хорошо.

Читаю им весёлые, остроумные стихи А. Барто и Э. Успенского. Юмора не поняли — замечаю по лицам. Но вижу и заинтересованность, желание понять, а это главное. Понимание тонкого, умного юмора — дело очень непростое, требующее больших усилий ума и души.

— Прочитать еще раз?

Дружно: «Да!»

Читаю и второй, и третий раз, останавливаюсь на трудных для ребят фразах, объясняю. (А трудности-то в том, что у ребят мал ещё жизненный опыт и они только начинают овладевать мыслительными операциями.) Вот теперь все ясно: хохочут, просят читать ещё и ещё. Слушают, понимают, радуются.

Потом читаю стихотворение И. Кульской «Кто виноват?» и предлагаю его инсценировать, сыграть. От желающих нет отбоя. Приглашаю Инну М. и Олю Л., самых артистичных. С ними и разучиваем. Все остальные то смотрят и слушают, затаив дыхание, то шумят и галдят неимоверно: переживают, сами включаются в игру— мимикой, движениями, жестами, эмоциональными реакциями. Пусть шумят. Ведь между эмоцией и ее внешним выражением существует обратная связь. Иногда бывает достаточно немного поулыбаться своему отражению в зеркале, как вспоминается что-то приятное, и настроение поднимается. А чувства и эмоции в этом стихотворении самые разнообразные.

— Объясни-ка, Люда,

Что это за чудо:

Ты уроки не учила,

А пятёрку получила?

Девочка (или мальчик)! спрашивает с удивлением. (А только ли с удивлением? Но это уже более тонкая работа: анализ ситуации с определённой нравственной позиции. Всё ещё будет, но потом. А пока — на первый раз — пусть будет только удивление.)

— Задали в субботу

Трудную работу.

Я себе не доверяла.

И у Светки все списала.

У меня и Светки

Хорошие отметки!

Люда отвечает хвастливо, гордится своей сообразительностью (а сообразительность ли это?). Разошлись. Снова встречаются.

— Объясни-ка, Люда,

Что это за чудо:

Ты вчера урок учила

Как же двойку получила?

В вопросе сочувствие. Люда рыдает. Отвечает сквозь всхлипывания, обиженно.

— Просто неудача!

Задали задачу.

Я себе не доверяла —

И у Зойки всё списала!

Вот откуда двойка:

Виновата Зойка!

Заканчивает гневно (такая несправедливость!).

Обсуждаем. Ребята спорят, наперебой высказывают спои суждения, чувства, отношения. (Так начинает складываться мнение общественное; вырабатываем эталон поступка, нравственные критерии его оценки. Первая «примерка»: а как бы поступил я? Идёт закладка фундамента.) И говорят-то неплохо, а ведь на уроках сплошное косноязычие, неразвитая речь. Вот как действует эмоциональная значимость «предмета» разговора!

Итак, 30 человек выучили стихотворение, поработали над артикуляцией, сообща искали и нашли наиболее выразительную интонацию, мимику, жесты, сделали первый шаг на пути к развитию чувства меры. А какая активность, какой интерес! Вот что может сделать театр сатирических миниатюр за 15 минут.

— Зачем вам этот театр? — доброжелательно спросила! меня З.М., учительница одного из параллельных классов, — У вас что, без него забот мало?

У неё забот хватало: дети «попались совершенно ужасные». И она искренне меня не понимала.

Через год она уже со злостью кричала, выражая мнение администрации, которое полностью разделяла:

— Кому он нужен, этот ваш театр!

Плохи наши учебные дела. Анализирую причины и делаю неожиданный вывод: успеваемостью как таковой… не стоит заниматься вообще. Почти все мои дети, как, наверное, и дети в любом другом классе, могут учиться на «4» и «5». Причины учебных неудач — в области воспитания. Кому из родителей не приходилось слышать: «Ваш ребенок мог бы учиться хорошо, если бы не ленился (варианты: работал активнее, слушал внимательнее, выполнял задания аккуратнее и т. д.)»?

Вот чем я и займусь: научу собранности, аккуратности, трудолюбию… Стоп! А если, например, мой Петя учиться не захочет? Вот не пожелает, и всё тут! Ну зачем, скажите на милость, ему нужно становиться трудолюбивым, если он и так живёт припеваючи на всем готовеньком? Может, заставить? Ничего хорошего из такой затеи не выйдет. Можно силой привести лошадь на водопой, но нельзя её силой напоить. Правильно говорят: «Научить нельзя, можно только научиться». Дети научатся, если сами захотят. А если нет? В таком случае все мои «гигантские» усилия пропадут напрасно.

Выход один: вызвать у детей желание учиться, стремление преодолевать все преграды на пути, радоваться своему движению вперед. Но как, как этого добиться? Перечитав горы теоретических опусов, обобщаю… Если мужественно продраться сквозь наукообразные дебри и выразить по-русски главную мысль, получится следующее: «Ребёнка надо воспитывать так, чтобы он получился воспитанным».

Антон Семенович Макаренко… Бюрократическая педагогика била его, в бараний рог гнула, не то что палки — брёвна в колеса старательно засовывала сначала, а потом, прозрев, славила и превозносила и воровато из его выстраданных мыслей лепила себе уютные учёные званьица и чины, но так и не сумела его понять. Не доктор наук, не академик — Великий Педагог протянул через Время руку помощи.

На уроках добрая половина класса меня не слышит. Пока интересно и совсем просто — так и быть, послушаем, НО йот стало потруднее — всё, выключились. «Не интересно» — так объясняют сами дети. На самом же деле тут совсем другое. Помог мне в этом разобраться шестилетний Денис. На занятиях он хихикает, отвлекается, не слушает и, конечно, не понимает почти ничего. После уроков зову ребят, предлагаю поиграть в новую игру, Дети мчатся со всех ног. Окружили, ждут, даже на месте подпрыгивают от нетерпения. Денис отходит в сторону, ковыряет землю носком ботинка.

— Денис, пойдем с нами играть!

— Не пойду… Мне неинтересно…

Ему не может быть интересно или нет, поскольку, во что мы будем играть, он даже не догадывается. А дело-то в том, что Денис не привык напрягаться. Чтобы понять условия игры, надо постараться это сделать. Но всё, что связано с умственной работой, вызывает у мальчика отрицательные эмоции. (Он пришёл в школу, не зная ни одной игры.)

С Денисом решаю просто: хватаю его в охапку (к вопросу — можно или нет ребенка принуждать), ставлю и круг и объясняю несколько раз правила игры. Начинаем играть — он увлекается, потому что всё понял. Теперь его и силой не увести.

И театр помог. Сценка ну прямо для Дениса: в меру простая, в меру «автобиографичная». И выучить легко, и сыграть нетрудно… почти самого себя. Но тут он испытывает воздействие общественного мнения и — что очень важно — косвенное: мы не Дениса осуждаем, а сценического Колю. А Денис у нас просто молодец! Он очень похоже сыграл упрямого Колю из стихотворения С. Погорельского «Коля-Николай».

Дети собираются играть. Коля в сторонке.

— Коля! Коля!

— Николай!

— С нами вместе погуляй!

— Не буду.

— Коля! Коля!

— Николай!

— С нами вместе поиграй!

— Не буду.

(Ребята совещаются.)

— Как его уговорить?

— А попробуем схитрить!

— Коля! Коля!

— Николай!

— С нами вместе не гуляй!

(Коля наконец заинтересовался.)

— Буду.

— Коля! Коля!

— Николай!

— С нами вместе не играй!

— Буду! (Подбегает, встает в круг.)

Ребята (с веселой иронией):

— Ай да Коля — молодец. Согласился наконец! Сыграл наш Денис на сцене раз, другой, заработал аплодисменты зрителей. Осудил этого Колю уже внутри себя, поскольку играл с хорошей долей насмешки.

— Кто хочет играть в новой сценке?

Сколько рук! Но выше всех — рука Дениса!

— Можно я?! Ну можно, а?!

Ему уже интересно, хотя он еще не знает, какие роли я собираюсь предложить.

Но вернемся к уроку. Объясняю ребятам задание. Чтобы его понять, надо по крайней мере напрячь внимание и постараться понять. Но беда в том, что многим детям, как и Денису, противна сама мысль о каком-либо умственном усилии. Они не хотят понять — так легче. (Младенец, пару раз попробовавший молоко из бутылочки с соской, отказывается от материнской груди: из неё молоко надо добывать, а из соски льется само, только рот подставляй).

Вот сидит Варя и не то что понимать, но и слушать меня не желает. Она так привыкла — делать то, что захочет сама. Сейчас вот пожелала написать упражнение в тетради, не зная задания. Захотела — сделала. Взяла ручку, пишет.

Я замолкаю, прервав объяснение. Повисает пауза, тяжёлая, как булыжник. Варя пишет, не реагируя на мой булыжник. Она ещё не понимает язык театра: пауза, жест, взгляд, нюанс интонации. И даже если я попытаюсь сейчас испепелить взглядом нарушительницу порядка, раскалив нервы до 1000 °C, она этого даже не заметит. Поберегу топливо…

— Варя, положи ручку.

Мимолётный взгляд в мою сторону, недовольное выражение лица. Продолжает писать. Все ждут.

Оставить её в покое? Потом все начнут выполнять задание, а Варя — донимать соседей вопросами: «А что делать? А как делать?» Шум выбьет всех из колеи. Добиться послушания? Но как? Девочка привыкла к сильным раздражителям и на слабые не реагирует. Да и на сильные не очень-то…

Мама кричит с балкона:

— Варюша, иди домой!

Та играет в песочнице, делает вид, что не слышит.

— Варя, я кому сказала, иди домой!

Ноль внимания. Мама добавляет децибелы:

— Тебе сколько раз говорить?! Сейчас же иди домой!!

Тот же результат. Мама вне себя:

— Варька, чёрт бы тебя побрал, до каких пор я буду кричать! Вот возьму ремень, спущусь во двор, тогда узнаешь!!!

— Сейчас, — отвечает дочь невозмутимо. — Доиграю и приду.

— Ах ты… (Тут идут слова, которые не рекомендуется применять в воспитательных целях, но тем не менее отдельные родители в отдельных случаях, когда слов не хватает…)

Варя встает, отряхивает руки. (Наконец-то объяснив ли доходчиво.)

— Иду (громко)! Вот пристала… (шепотом).

Там по крайней мере разнообразные слова, вокал фортиссимо, в перспективе — ремень. А тут у нас что? Спокойная учительница, говорит что-то такое негромко, ремня у нее нет. Да и любому ребенку известно: детей в школе бить нельзя. Так стоит ли ее слушать?

Надо научить ребят воспринимать мою речь, постоянно держать меня в поле зрения, видеть и понимать, быстро и гибко отзываться на изменение обстановки.

— Поиграем?

— Да! Да!

— Игра такая. Вы, сидя за партами, можете разговаривать, вертеться, прыгать, даже кричать и петь. Но как только я скажу «раз-два-три», вы должны сесть «образцово-показательно» — говорить буду тихо… Выигрывает тот ряд, который выполнит все быстро и точно.

Играют с упоением. Скачут и болтают, а сами краем глаза следят, краем уха слушают. Направлены на меня. Вот эту направленность, гибкую произвольную переключаемость торможения и активности мы и тренируем. С каждым разом упражнение усложняем: надо не просто «собрать» себя за партой и привести в приличное состояние, а примчаться из противоположного угла класса и при этом ни с кем не столкнуться. Так постепенно вырабатывается привычка.

Звонок на урок. Вхожу в класс — и меня замечают все. Но не сразу так стало получаться, а в несколько этапов. Вначале появились «переводчики». Вхожу, останавливаюсь у порога. В классе шум. Молчу. Жду. Но это только кажется, что молчу, я уже многое сказала взглядом, выражением лица. Более приметливые, «переводчики», уже «прочитали» и переключились. Другие оглядываются на них: в чем дело? Поняли, встали. Ну а третьих, тех, которые, кроме себя, не видят и не слышат вообще никого и ничего, попросту развернули и поставили сами ребята.

«Раз-два-три» — шесть секунд на перестройку, и класс готов к работе. Настраиваются охотно и весело, играючи.

В сентябре пришла ко мне домой Л. А., новый классный руководитель моих, теперь уже её, четвероклассников. Состояние её наводило на мысль о том, что сейчас будут прикончены все наличные запасы валерьянки в доме, она никак не могла успокоиться: плакала, жаловалась, возмущалась.

— Я с ними больше не могу! Они такие идиоты! Ничего не понимают! Я со всех сторон только и слышала: «Третий «Б» ах, третий «Б»! А они оказались такие… такие… Я на них кричу, кричу, уже голос сорвала, а им хоть бы хны! Меня вообще не замечают, вроде я — пустое место!

Знаешь, я никогда на них не то что не кричала — голоса не повышала. Криком и оскорблениями в человеке достоинство не вырастишь. Ты пробовала говорить с ребятами спокойно и уважительно, как ты говоришь в учительской?

— Нечего сравнивать! То учителя, а то дети. Какое там ещё уважение — они же шумят! Отношения были безнадежно испорчены с первого дня. Класс попал в трудные условия. Разъехались многие ребята (родители получили квартиры), уехала и Лена Щ., лидер, Остались 20 человек, да прибыло пополнение — 15 новеньких. Разных… Конфронтация с классным руководителем. Меня в школе уже нет. Но коллектив сумел выстоять и победить обстоятельства, заслужить уважение. «Доброжелательные, дружные, трудолюбивые, умелые, ответственные, учатся радостно и охотно» — так отзывались о ребятах учителя. Появился новый лидер — Таня М. (В V классе она уже возглавила пионерскую дружину.) Оказалось, что у многих ребят сформировалось замечательное качество: они не рвутся к власти, но в нужный момент могут взять на себя самое трудное, подставят плечо, выручат.

Через год ребят взяла Раиса Федоровна, прекрасный человек и педагог, а Л. А. нашла себя в пионерской работе, ведь она обладает многими ценными качествами, многое знает и умеет… Не может только управлять классным коллективом (ей давали и VIII, и V классы — везде такой же итог, так как действовала она только силовыми методами). А ведь этому можно научиться, хотя предмета такого — увы! — нет в вузе.

Знаю многих хороших учителей, которые до срока седеют, зарабатывают весь букет болезней, вырастающих на крепко политой нервной почве.

Как-то на курсах повышения квалификации преподаватель предложил нам игру: кто больше вспомнит и запишет слов на н за пять минут. Читали по очереди под горький смех остальных: почти у всех список открывался словами нарушение, наказание, наглядность, неприятность, неврастения. У кого что болит… А ведь вообще-то работа в школе — дело весёлое, радостное, если знать, как за него взяться. Обидно, что иные бегут из школы куда глаза глядят, и только потому, что не умеют управлять классом, не нашли с ребятами общего языка. Но это вопрос техники.

Порой технику общения заменяют совсем другими методами… Они позволяют создать видимость благополучия, тишь, гладь и божью благодать, к великой радости проверяющих всех рангов. А в глубине, силой загнанные под гладь, копятся и бурлят такие темные силы, что вместо божьей благодати вдруг высунутся наружу рога и запахнет серой.

А. С., добрый, мягкий человек (когда-то она учила нас — спасибо ей за все!), рассказывая в учительской о IV классе, не находит слов:

— Я не знаю… Это какие-то звереныши…

А три года назад мне ставили в пример их учительницу.

— Что-то шумно у вас… Вы посмотрите, какой класс у Л. И. Сидят — не шелохнутся, ловят каждое её слово. Вот как надо воспитывать детей!

Поскольку устроена я самым что ни на есть скептическим образом и не способна поверить как в скоростное выращивание яблок, так и в скоростное воспитание детей, то пошла выяснять, в чём же там дело. Посидела пару дней на уроках и была вежливо выставлена за дверь вконец обессилившей от моего присутствия Л. И.:

— Поймите, я не могу работать, когда в классе посторонние!

Понимаю, понимаю… С методами познакомилась и удаляюсь на цыпочках, втянув голову в плечи по самую макушку. И потом не скоро еще обретаю присущую мне резвость. А Л. И. обхожу с тех пор по дуге с астрономическим радиусом.

Первоклассник уронил ручку. Она упала в полной тишине со страшным грохотом. Все обернулись. Л.И., пронзив чёрным глазом преступного нарушителя дисциплины, тихо и зловеще:

— Это еще ш-ш-Ш-ШТО?

Общее оцепенение. Даже мне, никоим образом не причастной к ронянию ручек, захотелось немедленно спрятаться в собственном кармане. На всякий случай…

Прозвучала фраза непередаваемо. Ш от самого маленького выросло до огромного и страшного. И тишина… Самая многоопытная кобра, услыхав этакое ШШШ, брякнулась бы и обморок.

А ручки у первоклашек падали и падают. И даже метод Л.И. бессилен против их страсти к акробатике. Падают с парт не только ручки. Падают пеналы, тетради, учебники и даже… сами дети. Причина — в недостаточной, а у некоторых в никудышной координации движений. Дети сталкиваются, натыкаются на косяки, стены, парты. Саша В. налетел на директора, чуть не сбил его с ног. Испуганно лепечет:

— Я не видел…

Но ведь бежал-то, глядя прямо перед собой!

Наташа Л. врезалась в учительский стол. Плачет — ударилась сильно. Тоже не видела.

Я стою возле первой парты. Между партой и доской трёхметровое свободное пространство. Его пересекает Денис Ф., направляется к двери. Вопрос: как Денис распорядится этим пространством? Ну для меня здесь и вопроса никакого нет. Денис непременно наткнется на меня, наступит па ногу, извинится и скажет, что нечаянно.

Тяну за ниточку. Что там дальше? А дальше травмы. И такое у нас было: Дима К., возвращаясь из школы домой, упал на ровном месте (зацепился одной ногой за другую) и сломал ногу. А дорожно-транспортные происшествия, жертвами и невольными виновниками которых становятся дети! Сейчас правила дорожного движения изучают и в школе, и в детском саду. Нет, наверное, ребенка, который их не знал бы. А происшествия есть. Если он привык не видеть вокруг себя людей и предметы, не учитывать их расположение в пространстве не, их скорость и направление движения, то с чего вдруг он начнёт это делать, переходя через дорогу?!

Другой конец ниточки причины. Почему наши дети такие неуклюжие? Да потому, что, только еще научившись ходить, слышат от нас бесконечное:

— Не бегай — упадешь! Не прыгай — провалишься! Не лазай — штаны порвёшь! Не… Не… Не…

А он нас не слушает — и правильно делает! Он лезет, прыгает, бежит — делает то, что велит голос природы. Тогда мы наказываем. Приходится слушаться нас. Послушался нас — наказала природа. И вот теперь мы, т. е. и я, и дети, тратим огромные усилия на то, что должно получаться само собой, без надрыва, легко, как у животных. Учу ориентироваться в пространстве. А ручки и карандаши пока продолжаю падать.

— Героические вы у меня личности; укротители диких ручек! Вижу, что у многих получается: ручки слушаются, выполняют волю хозяев — словом, ручные ручки. Но вот у Саши Ш. и у Алеши Щ. ну прямо какие-то бешеные — скачут по парте, прыгают вниз, катаются но полу. Саша: «А ну-ка, ручка, поди сюда!» А она из-под парты нахально: «Ну вот ещё! Опять работать заставишь! Не пойду. Мне и здесь неплохо». (Маленькая театрализация, шутливая разработка ситуации с дальним прицелом.)

Посмеялись, разрядились. До конца урока ручки под особым контролем, не падают. На это тратятся силы, которые пригодились бы для других, более важных дел.

А на следующий день то же самое… Мне плакать хочется от бестолковых движений моих слонят, а они — представьте себе! — довольны собой. В своих синяках и шишках, заработанных в бесчисленных, — столкновениях, винят косяки, двери, парты, стены и охотнее всего друг друга. Только не себя!

Итак, что мы имеем? Культуры движений нет в помине, критичность мышления не развита; дети не умеют видеть себя со стороны, как, впрочем, и многие взрослые. Такая способность сама собой не появится. Её тоже будем выращивать, пользуясь театральными методами. Как выстроить систему? С чего начать?

В мои одинокие терзания с разбойничьим посвистом врывается окружающая среда, для которой подобных проблем не существует. В ней вообще нет проблем, их с успехом заменяют инструкции.

Звонок на урок. Ребята стоят возле парт. Влетает разгневанная директриса, тащит за руку перепуганного Сережу Д. Истерически вопрошает:

— Это ваш?!

— Да, мой. А что случилось?

— Безобразие! Я иду, а он летит по коридору. Еле поймала! А он ещё и вырывается! Я его спрашиваю: «Да ты знаешь, кто я такая?!» А он мне знаете что ответил «Тетенька!»

И по сей день считаю, что проявила чудеса выдержки, не расхохотавшись тогда: картина была самая комичная.

— Я — директор! — продолжала она в пылу административного гнева. — Почему ваши дети до сих пор не знают, что я директор школы?! Это я не знаю что такое: за два месяца не смогли воспитать детей! Работать не умеете!

Стремительно излив на меня свой начальственный гнев, она развернула орудия и начала палить из пушек по моим первоклашкам, при этом искренне считая, что не просто вопит, как торговка семечками на базаре, а осуществляет воспитательный процесс. Исправляет мои промахи, учит меня, как надо работать!

— Ты как стоишь?! Я тебя спрашиваю! А ну встань прямо! Опусти руки! С тобой директор говорит, а ты в носу ковыряешь!!!

Замерли мои перепуганные малышата, а я никак не могла выйти из шока: такая дикость творилась на моих глазах впервые. Что же мне делать? Ситуация на первый взгляд совсем проста, проще не бывает: человек, пять минут продемонстрировавший такое количество антипедагогических вывертов, от базарного хамства до полного непонимания азов педагогики, не должен быть директором. Не имеет права ни морального, ни по закону — как профнепригодный. Но это ясно мне. А она? Она несокрушимо уверена, что именно так и должен нести себя директор. И для подобной уверенности у нее есть основания: она сидит в директорском кабинете, ни с кем не здоровается — не обязана! — и получает солидную директорскую зарплату. А главное, что подогревает амбиции, — она на хорошем счету у начальства, поскольку подняла бумажно-воспитательную работу школы на головокружительную высоту.

Директриса выплыла из кабинета, чрезвычайно довольная собой. Мы молчим, каждый по-своему переваривая событие. В тишине Сережа выдает «блюдо» (у него любая мысль сразу на кончике языка).

— Какая тетка злющая!

Вот и все. И чихать ему на её высокий чин. (Нам бы научиться!) Он оценивает то, что видит перед собой. Остальные промолчали. Но след в душах остался глубокий. Не случайно через два года Наташа Л. напишет в творческой работе: «У директора должны быть добрая душа и справедливое слово».

При таком простом и ясном подходе, как у детей, надо менять директора. Но поскольку она в зените славы и снимать её никто не собирается, тут уж начинаются всякие тонкости, хитрости и философическая заумь: надо же подвести солидную базу под обыкновенное головотяпство!

Как же я должна была поступить? Сказать ей всё, что думаю о её поведении, и попросить выйти? А как же её авторитет, где педагогическая этика? Кстати, её этакие материи не волнуют… Мягко, тактично урезонить? Как показал опыт, человеку с таким чванством и самомнением все резоны — что слону дробина. Так что же остается — поддержать ее дикую выходку и пойти против детей?

Время показало, что это не выходка, а политика…

Не стану я калечить их сознание, называя плохое хорошим, чёрное — белым, голого короля — нарядно одетым. Постараюсь научить бороться со злом (его много встретится в жизни каждого). Бороться, а не приспосабливаться. Бороться, а не сдаваться. Бороться, невзирая на чины и ранги, и верить в победу. Зло умеет маскироваться, оно может принимать любое обличье, даже обличье чиновника, обязанного — по долгу службы — сеять добро, поступать по совести. Я должна научить детей распознавать зло под любой маской.

Но всё это в будущем. А пока мои дети просто дерутся. В отношениях полное взаимонепонимание.

Вася хочет поиграть с Олей. Оля этого не замечает. Тогда Вася изо всех сил дергает Олю за косу, дабы привлечь внимание девочки к своей персоне. Та, не раздумывая даёт сдачи. Вася оскорблён в своих лучших чувствах! Сражение! В ход идут тычки, пинки, царапанье, кусание — словом, все средства общения, которыми владеют воюющие стороны. Визг, вопли — дым коромыслом. Подбегаю, разнимаю. Сразу выясняется, что виноватых здесь не стоит и искать: здесь все правы.

— А чё она меня стукнула!

— Ага, он первый полез! Я ему сдачи дала!

Так мама научила, еще в садике: обидят — не ходи, не жалуйся, а сразу давай сдачи, умей за себя постоять. Маму тоже можно понять…

Нет конца взаимным обидам и претензиям. Смысл их сводится к тому, что Вася просто хотел поиграть с Олей, а она его почему-то побила. А Оля, наоборот, шла себе спокойно, никого не трогала, как вдруг налетел этот Васька да как дёрнет за косу!

Всё понятно: люди хотят общаться, но не знают, как это делается. Доступно, с примерами рассказываю, как входить в контакт, искать базу общения и т. д. Вроде поняли… Не получается. Почему? Смущенно улыбаются:

— Стесняемся…

Вот те раз! Только что безо всякого стеснения колошматили друг друга!! Привычно делали то, что умели?..

Исправить положение тоже помогли театр и маленькие артисты — перчаточные куклы. Но об этом позже.

Как-то меня пытались убедить, что агрессивность у детей — свойство возрастное, заложенное природой: вырастут — и сами переменятся. Разве мало взрослых людей общается на том же уровне! Вместе с тем если малышей не пасти, а именно воспитывать, то они очень быстро и охотно научатся технике общения.

Границы свободы… Они невидимы и не поддаются измерению приборами. Суть их прекрасно передаёт пословица: «Моя свобода махать кулаками кончается там, где начинается нос моего соседа». Эти границы ребенок должен чувствовать, ощущать всем своим существом. Должен впитать и сделать своим внутренним законом. Именно здесь и берет начало настоящее правовое воспитание. А когда подростка больше всего волнует вопрос, по какой статье УК сколько лет можно получить, тогда вести речь о правовом воспитании уже поздно. Воспитанный человек не преступает границ не из страха наказания, а потому, что совесть не позволяет.

Начинаем мы с реальных, хорошо видимых границ: границ парты, стола. На учительском столе ничего нельзя не то что брать, даже трогать. Но учитель не исключение, у каждого ребенка есть точно такая собственная территория: половина парты, своё место в классе. Тут лежат учебные вещи, а на переменах и игрушки. Но никто без разрешения хозяина этих вещей не имеет права что-то взять. Закон границы соблюдаем мы все, а я в первую очередь.

Ребята очень любят играть. Чего только не увидишь на партах и в руках во время перемены: зайчата, куклята, машинки. На парте у Лены Д. крохотная вязаная шапочка — для пупсика. Лена сама её связала — мама научила.

— Лена, можно я возьму посмотреть?

— Да, конечно!

Рассматриваю, восхищаюсь, расспрашиваю, кладу на место, говорю: «Спасибо». Ребята окружили: им все интересно. (А особенно интересно, как всегда, там, куда их не звали.) Сейчас они заняты шапочкой, а я — стилем отношений, границами свободы. Объяснила закон один раз — это очень важно. Если я, увидев, что не получается, стану объяснять еще 99 раз, то дети будут делать всё наоборот, а я приобрету печальную славу зануды. Но с одного раза и не получится, поэтому дальше — тренинг. Показываю на деле, как надо (т. е. даю эталон), но без комментариев, не нарочно, не в лоб. Вот я подошла, обратилась к Лене приветливо и с достоинством. Дети окружили, на ус мотают, но мне и дела нет до их внимания, я их не замечаю вовсе. Меня интересует только шапочка, исключительно шапочка!

Театр, сплошной театр. И у меня трудная роль: идти Вперёд твердо и уверенно, не интересуясь, пошли за мной или нет. И не оглядываясь, видеть всё, что делается за спиной, точно реагировать на малейшее отклонение. У детей обязательно должна быть свобода выбора: хочу — следую эталону, не хочу — не следую. Но он такой привлекательный! И другим тоже нравится…

Отхожу. Дети наперебой просят Лену показать шапочку. Да вот же она, прямо под рукой, — хватай, смотри! Раньше так бы и сделали, да ещё подрались при этом. Сейчас даже не притрагиваются. Ждут разрешения. Эталон приняли.

Случай с шапочкой не единичный, это часть непрерывного тренинга, часть системы. Внутренняя перестройка — процесс долгий и трудный.

Следующий шаг — неприкосновенность личности. Нельзя не то что ударить человека, нельзя даже в шутку его задеть: а вдруг это будет ему неприятно? Может, у него тяжело на душе и он не расположен играть!

Не люблю, когда люди трутся друг около друга, обнимаются без всяких причин, виснут на шее. Замечаю, что и многие ребята этого не любят, просто молча терпят чужую навязчивость — из боязни обидеть, из подражания, желания быть, как все (все обнимаются, и я тоже… потерплю).

Строимся в столовую. Алеша и Максим, закадычные, «с детства», как они говорят, друзья, сидят на разных партах — вот досада! Им бы взяться за руки да встать и строй, но тогда кто-нибудь может усомниться в их горячей привязанности друг к другу. И вот начинаются объятья, лобызания и повисания. Ну прямо как футболисты после гола! Я на это бурное изъявление чувств реагирую насмешкой:

— Товарищи! Какая у нас радость! Наконец-то после долгой разлуки встретились друзья. Они так давно не виделись: целых сто лет, а может, даже целый урок! А знаете ли вы, как надо встречаться после такой разлуки? Нет?! Сейчас я вам покажу.

Дальше утрированно:

— Ах, Алексей, какая счастливая встреча! Ах, Максим! Сколько лет, сколько зим! Как же мы смогли пережить такую чудовищную разлуку! Давай расцелуемся! — И вполголоса, сварливым тоном: — Ну чего ты на мне сразу повис? Сегодня моя очередь виснуть на тебе!

Дети хохочут. Улыбаются и виновники мини-спектакля.

Потом ребята сами начинают применять этот приём. Надо сказать, приёмами они овладевают очень быстро, гораздо быстрее взрослых. Ирония становится одним из регуляторов отношений в классе, способным быстро и весело, без скандалов и обострений вернуть в рамки выпавшего из них товарища. И во многих случаях мне уже не надо вмешиваться в конфликты, расставлять всё по местам. Работает общественное мнение: ребята сами умеют справляться с нарушениями границ, с беспорядком.

Может быть, именно поэтому у нас в классе никогда ничего не пропадало: отношения строились на основе полного доверия. Взять чужое было невозможно.

А в школе процветает воровство. Тащат всё, что плохо лежит. Что лежит хорошо — тоже тащат. Постоянно пропадают вещи в раздевалке: шапки, куртки, пальто. Пропадают вещи и деньги и из учительской раздевалки. Но директриса не дремлет. Она на посту. Бдит. Принимает меры. Для учителей вывешивается предупреждение:

«Тов. учителя! Не оставляйте в раздевалке ценные вещи».

Интересно, шуба — ценная вещь? А шапка, сапоги? И если их нельзя оставлять, то что тогда можно?.. Перестала я задавать вопросы, когда пропали мои босоножки.

На ученические раздевалки повесили огромные до неприличия замки. Всем учителям велено было выводить детей, с I по X класс. Вам не приходилось видеть, как маленькая хрупкая учительница ведёт по коридору современных десятиклассников… парами? Прелюбопытное зрелище!

Отправила в раздевалку вторую «звездочку», самую самостоятельную. Знаю, что оденутся, помогая друг другу, И пойдут домой. Вдруг возвращается взволнованная Инна:

— С.Л., там опять та тетенька, забыла, как она называется — она опять сердитая и на вас кричит!

Иду. Около раздевалки директриса. Изливает на меня своё негодование:

— Вы почему нарушаете приказ?! Почему детей отпускаете одних?!

— Но почему бы мне их и не отпустить? Они люди взрослые, самостоятельные.

— А если они пойдут по карманам лазать или куртку украдут, кто будет отвечать?!

— Не смейте так говорить! — взорвалась я.

Вот тут она вдруг вспоминает о педагогической этике и немедленно обвиняет меня в том, что я растоптала святыню.

Малышата молча и как-то очень сосредоточенно слушают предложения главного воспитателя школы об их воровских наклонностях. О чём думают — не знаю…

В свете принятых мер — замки, объявления, приказы, запреты и нагоняи — как-то сама собой отпала надобность в воспитании. Блестящий результат! Но радовал он администрацию недолго. Стало трудно красть — тогда ученики постарше начали грабить малышей прямо на школьном крыльце.

Я хотела писать только о театре, о юморе, об игре.