Никас Сафронов

– Наш герой – художник с мировым именем Никас Сафронов. Но мы сейчас будем говорить не о его картинах, а о его детях, потому что Никас Сафронов еще и замечательный отец, причем многодетный. Никас, можете, пожалуйста, представить своих детей?

– Всех?

– По возможности.

– Хорошо. У меня есть сын Лука – он пианист, живет в Москве, учился в консерватории во Франции. С ним видимся относительно часто, так как один город позволяет, конечно. Есть сын Стефано, он сейчас живет в Лондоне. Стефано родился в Италии, в Венеции, и является наполовину итальянцем. Учился в Королевской художественной школе в Великобритании, но позднее увлекся политикой и экономикой. Третий сын – Дмитрий, который родился в Литве, в Вильнюсе, а сейчас по работе живет в Таллине. Он, во-первых, актер, снимается, а во-вторых, владеет каким-то бизнесом небольшим. И, наконец, мой четвертый и младший сын – Ландин, его мать – немка, а сам он живет в Австралии, увлечен фотографией и хочет в этом направлении профессионально развиваться. Ему восемнадцать лет, он заканчивает школу.

Я всем стараюсь как-то помогать. К сожалению, все мои дети живут автономно, независимо от меня. Имею в виду, мы с ними никогда сознательно не проживали под одной крышей. У меня была законная и любимая супруга, итальянка Франческа. Стефано – наш с ней сын. Первый год мы жили вместе, но потом она уехала в Лондон. Наши отношения сходили на нет, но я никогда не забывал, что у меня есть сын, и поддерживал их. Мы тринадцать лет числились в браке, потом был очень сложный развод. После чего я восемь лет не видел Стефано… Но у меня проходила выставка в Лондоне, и он пришел на нее. Насколько я знаю, сделать это его уговорил мой адвокат. Так или иначе, но наши отношения с той поры возобновились. Увидев мою популярность, посмотрев мою живопись, Стефано воспринял все это положительно и стал прилетать ко мне. Сегодня мы общаемся, можно сказать, приятельствуем, дружим. Пока он не говорит хорошо на русском, но говорит на французском, итальянском, английском, естественно. Знает японский, изучает китайский. Я смеюсь: когда освоишь монгольский, давай начинай русский учить. У него есть планы приехать изучать русский язык в институте имени Пушкина, и тогда-то у нас, я надеюсь, появится возможность обсуждать более тонкие темы, философские.

– Как вы думаете, Никас, кто должен проявлять большее понимание – родитель по отношению к своему ребенку или ребенку следует понимать родителей?

– Это в том смысле, что было первым – яйцо или курица? Конечно, ребенок. Родитель в первую очередь должен заниматься собой, поскольку любой родитель – это самодостаточная личность. Но в то же время родителю необходимо понимать, что к рождению детей надо готовиться. Ведь, допустим, чтобы купить машину, ее нужно научиться водить. Так? Нельзя просто сесть и поехать куда глаза глядят. Сейчас молодые люди, когда рожают, стараются отправить детей бабушкам-дедушкам, потому что у тех большой опыт. А сами занимаются своими делами, работой, пытаются состояться. В этом нет ничего плохого, но также это и не совсем правильно. Все-таки дети должны получить все, о чем они мечтают, но получить именно от родителей.

Про «получить» отдельно замечу еще. Часто дети мечтают о собаке, о кролике или о каком-то экзотическом животном, хорьке или еноте, может быть. Но понятия не имеют, как за ними ухаживать. Вот у меня недавно был Юрий Михайлович Лужков. И он рассказывал о пчелах. Знаете, два с половиной часа человек говорил, не повторяясь. Как пчелы плодятся, как живут, как мед добывают, как их надо содержать зимой. Это же все целая наука, и погружение в нее у Юрия Михайловича удивительное. Всегда нужно нести ответственность, и что касается детей – нельзя их слишком уж баловать и одновременно нельзя бросать.

– Расскажите, пожалуйста, про вашу семью.

– Мой папа – кадровый военный, хотя и из семьи священников, у его семьи очень длинная история. Мама – из Литвы. Мамина семья жила под Паневежисом, а если точнее – под Укмерге, в маленькой деревне Пашиляй. У них была своя мельница. Потом так сложилось, что семью сослали в Сибирь. Папа до войны окончил танковое училище, затем служил на Сахалине, воевал с японцами. В какой-то момент он приехал в командировку в Сибирь. Там познакомился с мамой. Они вскоре поженились, и папа перевез ее к себе в Оху, на Сахалин. После войны родители вместе вернулись в Симбирск, город, в котором я и родился. Тогда Симбирск уже назывался Ульяновск, конечно. Мой отец – десятого года рождения, мама – пятнадцатого, и я – поздний ребенок. Первое время в Ульяновске мы жили в бараке.

– У вас ведь большая семья, братья, сестра?

– Мой старший брат Саша родился на Сахалине. Его, к сожалению, уже нет, он был музыкантом. Есть еще два брата – Володя и Толя, двойняшки, и затем Леша. Я самый младший из братьев.

– А сестра?

– Сестру зовут Таня, она на четыре года младше меня. Семья у нас была нормальная, все учились, никто никого не обременял. И очень ярким был пример родителей. Папа играл на баяне, на аккордеоне, мама прекрасно пела, на всех праздниках была запевалой. Ее даже приглашали в хор Пятницкого, в советское время это, считайте, как сейчас в «Ла Скала» пригласить.

– А с кем вы были ближе, если можно такой вопрос задать?

– Я был с папой ближе.

– Он вам что-то особенное давал?

– Ничего такого особенного, нет, просто он был очень порядочным человеком, и на меня действовал этот пример. Когда я родился, папа уже был в отставке. Насколько я понимаю, военное дело было не совсем по душе ему… Он пошел служить для того, чтобы подальше уехать из Симбирска, где его отца, моего деда, репрессировали. После отставки папа одно время грузчиком работал на заводе. Потом другая какая-то появилась работа, более спокойная. Папа всегда был в движении и прожил почти девяносто пять лет. Мама прожила недолго, в семьдесят шестом году ее не стало, а отец умер в две тысячи пятом году – и до последнего был очень активным. Где-то году в семьдесят третьем мои родители вышли на пенсию, и отец все время что-то делал, выпиливал, строгал, строил. И в девяносто лет на крышу лез, чтобы ее починить. Он любил природу. Природа, конечно, там красивая. Взять хотя бы Ундоры на берегу водохранилища. Там еще выпускается замечательная вода «Волжанка».

– А ваши братья? Сестра?

– Татьяна училась в институте, но не окончила его, пошла работать секретарем. Я им всем сейчас помогаю, так что они не нуждаются. Брат один был художником, учился, во всяком случае, и занимался живописью. Второй брат – музыкант. С ним случилась неприятная история: попал в аварию и стал плохо слышать. Оставил музыку, пошел на завод УАЗы клепать. Но там тяжелый цех, шумный, и, в конце концов, он вообще слух потерял. Чуть-чуть у него одно ухо слышит, и то со слуховым аппаратом. Леша фотографией занимался, но тоже не чужд музыке. И старший Саша был музыкантом, но, как уже говорил, его не стало, увы.

– Какая многогранная семья, а вы так вообще мировая звезда. Наверное, у ваших родителей были какие-то секреты воспитания?

– Ну, во-первых, не надо давить на детей и не надо их мучать чем-то. И иногда нужно сечь, в принципе.

– Вас секли?

– Меня высек отец один раз, я это крепко запомнил. Я взял тогда деньги, десять рублей, это были большие деньги. Недавно прошла реформа 1961 года, и эти десять рублей были как сто старых.

– Без спроса взяли?

– Не то чтобы без спроса. Мне было лет шесть-семь, и я должен был купить какие-то продукты. Но я пошел в кинотеатр и купил билеты на «Остров сокровищ». А до этого зашел в буфет и купил себе мороженое.

– Распорядились деньгами.

– А тут еще вдобавок кто-то украл у меня кошелек. Я после сеанса сунулся – нет денег. Долго искал, но не нашел, конечно. И, когда появился дома, отец меня высек. Я запомнил это на всю жизнь. Но это один раз было. А так он подзатыльники иногда давал.

– Вам было обидно?

– Ну конечно, обидно, ребенку семь лет всего… Обида была на все: на себя, на отца, на мир, на жизнь, на то, что родился вот так неудачно.

– Ужас.

– Знаете, в царское время каждую пятницу, по-моему, секли. Или в субботу. Провинился, не провинился – все равно секли. На всякий случай. Не сейчас, так потом провинишься, в будущем.

– А в современных условиях телесные наказания нужны? Все по-разному думают об этом.

– Нужно, не нужно… Трудно объяснить. Наверное, лучше золотая середина. Мы сейчас берем очень много у Запада, где ребенок может пожаловаться на родителей, а их способны посадить, оштрафовать и так далее. Но что немцу хорошо, то русскому смерть, и наоборот. Невозможно все сразу использовать. Разные нации, разные культуры, разные традиции, которые прививались годами, столетиями. К тому же у нас же традиции напластовались. Как сказал Тургенев… впрочем, эту фразу и другим приписывают, что подтверждает ее истинность: каждого русского поскреби, найдешь татарина. И если бы только татарина. У нас вообще микс, влияние разных культур.

– То есть вы считаете, что если по пятницам секли, то так и должно продолжаться?

– Нет, сечь не надо. Хотя, может быть, это и полезно. Вообще, конечно, мир меняется. Вчера, к примеру, я был в компании, и там девочка одна красивая присутствовала. Лет двадцати семи. «Я, – говорит, – два института окончила, один в Лондоне по культуре». Прошу ее: «Назовите мне трех писателей английских». И она запнулась. «Ну, Шекспир… Но вообще-то нас другому учили…» Все, понимаете? Я могу перечислить десять, двадцать английских писателей, а она только Шекспира с трудом вспомнила. «Хорошо, – говорю, – назовите русских писателей». Она назвала трех, обиделась, покраснела и ушла. Это другой мир совершенно.

– Другой мир, другое образование.

– Они достанут айпад и посмотрят в интернете, что им нужно. Плохо это ли хорошо – другой вопрос. Может быть, в этом польза есть, потому что интернет – это тоже источник информации. Но, с другой стороны, на чем воспитывать, как? Раньше были пионеры, доска почета или, наоборот, доска позора, вытрезвитель. То есть была какая-то система.

– Должна быть мотивация?

– А в советское время и была мотивация, были определенные установки. Воспитанием во многом общество занималось. Но сегодня общество ничем таким не занимается. Есть социальные сети. Ты входишь в группу каких-то покемонов, и тебе говорят: «А вот ты должен подойти к балкону и прыгнуть – и ты полетишь». Ребенок подходит и прыгает. Это новая социальная проблема. На Востоке, скажем, люди пытаются сохранить свои традиции, культуру… И не только на Востоке. Но и там не всегда получается. Скажем, в еврейских семьях. Родители хотят, чтобы она за своего вышла, а она влюбляется, и все идет не так.

– Все перемешалось.

– Да, все смешалось в доме Облонских. И непонятно, как правильно воспитывать. Но с чего-то надо начинать. С тесного круга семейного и дальше – на район, на город, на область, на Россию выходить. Должны быть какие-то примеры. Должен быть какой-то закон, должны быть программы интересные, вкусные. Но таких программ нет, все сводится к тому, идти на фильм «Матильда» или не идти, хотя такого вопроса вообще не должно стоять. Когда у нас в городе, помню, девочка-десятиклассница родила, об этом на каждом углу говорили, это был нонсенс, а сегодня никого таким не удивишь. Вот вам и воспитание.

Вообще все в жизни сместилось. Раньше мы собирали макулатуру просто так, но сейчас, детям, наверное, было бы интересно получить какой-то бонус. Если у человека ничего нет, ему хочется, чтобы у него было не хуже, чем у других. Если он нормальный человек, то стремится к этому. Но бывает и так, что у тебя есть все, и вдруг тебя лишают третьей яхты. А ты хочешь повеситься, это при том, что две еще остаются. Я прихожу, знаете, к одному клиенту, и он говорит: «Никас, я не могу тебе столько платить, как раньше. Я сократил всем на сорок процентов». Спрашиваю: «Почему?» Он говорит: «У меня было семнадцать миллиардов долларов, а сейчас только семь миллиардов». Я говорю: «Не надо вообще платить», потому что понимаю, какая травма – десять миллиардов потерять. А раньше как было – у тебя есть картошка, у меня есть лук, у него есть пиво.

– Ну, это уже какой-то паноптикум.

– Не важно. Люди собирались и разговаривали, им было интересно. Они обсуждали, что сейчас показывают, что сейчас читают. «Мастера и Маргариту» обсуждали, Мандельштама читали, на «Юнону и Авось» рвались. Высоцкий играет Гамлета и вдруг прерывает монолог про «быть или не быть», говорит: «Вы и так знаете», – и продолжает дальше. Это все обсуждалось, это было вкусно. А сегодня главная тема: поесть в ресторане. «Я вот в этом ресторане был, а я вот в этом. Я во Франции, а я там-то. А я вот крокодила…» Это уже совсем другая история, и, к сожалению, с этим ничего не поделаешь.

– То есть в этой истории надо жить?

– Нет, влиять, конечно, надо. Находить какие-то выходы из этого.

– Давать детям ориентиры.

– Надо брать из прошлого хорошее и попробовать применять это хорошее в реальной жизни. Если это работает, то да. Но нельзя и в крайности ударяться. Есть примеры, о которых нужно рассказывать. В том числе о простых людях – рядовой человек, врач, но он сделал то-то и то-то. Он ответственно относится к профессии, он заботится о своих пациентах, и всем хочется быть на него похожим. А у нас сегодня получается так – говорят о Гагарине и обязательно начинают исподнее перетряхивать. Зачем? Что это там у Ленина в носу было? Почему его жена в рваных чулках ходила? Вот это все муссируют, а ценности, которые должны обсуждаться, остаются за бортом. А потом мы удивляемся, почему у нас нет интеллигентных людей. Интеллигент – тот, который не ковыряет в носу, даже когда он один.

– Никас, хочу предложить вам отгадать, какие из рисунков нарисовали дети, а какие – профессиональные, взрослые художники.

– Могу вам сказать одну вещь – все дети рождаются гениальными. Их начинают учить и этим только портят. Взрослый может рисовать хуже, чем ребенок.

– Ну, вот посмотрите, кто это нарисовал? Ребенок или взрослый?

– Ну-ка, ну-ка… Это может быть и взрослый человек, который не особо умеет рисовать.

– Ага! На самом деле это нарисовал Николай Гончаров, когда ему был один год и два месяца. Талант?

– Да.

– А здесь?

– Сложно сказать, но скорее всего ребенок.

– Точно. Нарисовал ребенок, и ему 11 месяцев.

– Какое испытание для меня.

– А это?

– Боюсь обмануться, но это тоже нарисовал ребенок.

– А вот и нет. Это рисовала взрослая женщина пятидесяти лет.

– Что вы говорите? Как удачно!

– Да, это американская художница Элен Франкенталер. И последнее испытание. Чья картина?

– Это рисовал взрослый человек.

– Да, взрослый, только не человек, а бурый медведь. Эта картина висит в музее города Хельсинки. Медведя зовут Юусо. Можно заглянуть в интернет и посмотреть.

– Ну, если осьминог предсказывал счет на футбольных матчах, то почему медведь не может рисовать? Я вообще считаю, что это особый мир – животный. И там тоже есть свои абстракционисты. Многие художники, в том числе и Пикассо, и Кандинский, говорили, что в творчестве нужно опуститься до уровня ребенка. То есть вообще забыть обо всем, что ты знаешь, при этом, конечно, сохраняя внутреннюю культуру, интеллект. И тогда на подсознательном уровне рождаются образы. У животного, конечно, интеллекта нет, но он свободен. И слоны рисуют, и дельфины, у меня даже есть рисунок дельфина.

– Многих родителей волнует вопрос, как разглядеть талант в ребенке? Некоторые боятся, что пропустят искру или что ребенок занимается не тем. Что вы посоветуете?

– Насколько я знаю, в Древней Греции детей заводили в комнату, и они сами выбирали себе игрушки: кто-то к мечу тянулся, а кто-то к кисти. И потом им давали уроки по тому предмету, к которому они проявили интерес на подсознательном уровне. Еще важен темперамент: сангвиник, холерик и так далее. У каждого своя внутренняя организация, своя структура мышления и восприятия этого мира. Это все правильно. Но иногда нужно обучать детей насильно.

– То есть показывать им, что они могут двигаться в какую-то определенную сторону?

– Ну как… Ребенок не хочет ничего. Он не хочет учиться, он хочет гулять.

– И его надо заставить?

– Так или иначе, мы все равно заставляем его выполнять какие-то определенные функции – одеваться, заниматься зарядкой, есть.

– А кто ваш талант первым разглядел?

– Наверное, педагог по рисованию в школе. Он видел, что я помогаю отличницам, которые не умели рисовать, но при этом сам не успеваю выполнить задание. Однако все равно ставил мне хорошую оценку, говорил: ты вообще художник по жизни. А я мечтал быть пиратом, поваром, летчиком, садовником, кем угодно, только не художником. Я как-то не представлял себя художником, хотя школьные стенгазеты оформлял именно я.

– Родители поддерживали?

– Родители не заставляли и не мешали, они просто жили. Кормили нас, мама, как я говорил, пела, папа что-то выпиливал, делал какие-то игрушки. Они своим примером показывали нам, что нужно быть человеком, личностью. Не ковырять в носу, когда ты один. Это было очень важно, и у нас никому ничего не запрещалось. Конечно, мама переживала, почему старший брат, которому восемнадцать лет, не пришел ночевать, но в том, что касалось наших занятий, ограничений не было, мы все сами развивали. Один увлекся рисованием, другой пошел в музыкальную школу, и никто не мешал.

– То есть главное – ребенку не помешать?

– Добавлю, у нас все время были какие-то животные, рыбки… Брат копил на велосипед, так он бутылки собирал, за них давали 12 копеек, а если без очереди, то десять. И он в конце концов этот велосипед купил. Должна быть цель. Я, например, два лета работал на пивзаводе, таскал ящики с бутылками, и на хлебозаводе работал школьником, в пятом-шестом классе.

– А что за цель была?

– Хотел заработать деньги, чтобы купить себе вельветовый костюм. Понимаете, тогда вельвет был моден, и я на свои кровные деньги действительно купил себе оранжевый костюм. Оранжевый – потому что хотел, чтобы весь мир видел, что это мои деньги.

– Это было в школе?

– В школе, да.

– А как вы учились в школе?

– Нормально учился. Мы не учились вот так, чтобы учиться-учиться, заучиваться. Как-то легко запоминалось все, педагогика была хорошая. Учителя умели красиво рассказывать о литературе. У нас были конкурсы чтецов. Помню, я «Ленин и печник» читал, меня на бис вызывали три раза. Я даже в театральный поступал, прошел первый тур, а на второй не пошел, уехал. Хотел быть моряком, уехал в Одессу, поступил в мореходку. И в школе я много читал, а потом рассказывал моим друзьям: «Она берет, приподнимает там…», – те рот открывали. Это даже не эротика – намек. Мопассан, Флобер…

– Тончайшая материя.

– Тончайшая, да. И это тоже надо уметь – рассказывать так, чтобы тебя слушали, вкусно рассказывать.

– Никас, а каким у вас стал переходный возраст? Вы были спокойным ребенком или доставляли родителям проблемы?

– У меня есть друг, сатирик Анатолий Трушкин, так у него любимое высказывание: «Мудрость приходит с годами, но иногда возраст приходит один». И не могу не вспомнить Дроздова Николая Николаевича. У него как-то спросили: «Николай Николаевич, а вы не боитесь, что впадете в детство?» – «Да я из него и не выходил», – отвечает. Переходный возраст – это все очень условно. Ну, есть возраст, когда физический рост прекращается, есть возраст, когда ты созреваешь, как мужчина, когда ты идешь в армию. Я пошел в армию, прервав учебу в Грековском художественном училище в Ростове, отслужил два года, потом уже учился в Вильнюсе в Государственном художественном институте. Все это – этапы взросления, и даже армия мне как-то помогла внутренне: сосредоточиться, быть более обязательным, более четко следить за временем. Эта школа на тот момент была мне нужна и полезна. Становления и переломы бывают разные. Первая любовь, первый обман, первое предательство… И так далее.

– Вы хотите сказать, что каждый этап важен и на каждом этапе есть свой переход?

– Да. Все этапы разные, в этом и состоит многообразие жизни. Но при всем многообразии есть ценности, которые не меняются. Какая самая лучшая дружба? Детская, как ни странно. Ты режешь руку с другом, условно вы кровью соединяетесь, и это навсегда. Ты помнишь об этом всю жизнь – свой двор, своих друзей, и ты готов им помочь, если у тебя есть такая возможность. Я это делаю до сих пор, потому что знаю, что некоторые в другом мире живут, в другом измерении. У меня был друг, талант необыкновенный, настоящий гений – никогда ничего не учил, но все знал. Однако так вышло, что он бросил училище, институт, работал плотником, стал выпивать, потом заболел какой-то неизлечимой болезнью… Скажу так – его вылечили, он благодарен, ценит жизнь. Мир меняется, но ценности остаются те же, детские. И родительская любовь, и отношения с братьями, и с друзьями. Все это так же важно – и уважение во дворе, и грамота первая, которую ты получил, и умение постоять за себя. Меня в детстве как-то избили несколько человек, и я в секцию борьбы записался, потом поборол их всех. Но позже меня все равно побили, несколько человек навалилось. Тогда я пошел в бокс. Самое главное, чему я научился: никогда не бить никого. То есть я знаю, что могу врезать, но не делаю этого. Хотя если человек действительно перешел грань дозволенного, если он негодяй, то ему можно дать по морде.

– Никас, папы, с которыми я беседовала, по-разному про себя говорят. Папа-тиран, папа-тряпка, скучный папа, сумасшедший папа… А как бы вы себя охарактеризовали?

– Нет, я не тряпка. Не знаю, как вам ответить, просто я, к сожалению, не занимался настолько своими детьми. Я им только помогал материально. Но я их люблю всех и никогда не проверял, мои или не мои, как это сейчас модно. Ребенок? Я всегда говорил: «Хорошо, буду помогать, если смогу». Ребенок должен родиться в любви и жить в любви. Над ним надо трястись, когда он в больнице. Пусть ты бедный, пусть у тебя нет каких-то сверхвозможностей, пусть ты его не можешь отправить в Швейцарию или в Лондон учиться, должна быть близость. Нужно ходить с ним на рыбалку, беседовать с ним. Даже если ты человек не слишком образованный, ты все равно в состоянии привнести в жизнь своего ребенка любовь человеческую, которую он будет помнить всегда. Я, к сожалению, не прошел со своими детьми этих этапов, я им просто помогал.

– В этой связи есть очень важный вопрос, который перед многими стоит: давать детям деньги или нет?

– Все зависит от того, на что давать деньги. Здесь нужен индивидуальный подход: вот здесь надо дать, а здесь не надо.

– Тогда в каком случае не надо давать?

– Это сложно определить. Я, помню, очень хотел туфли. Они были такие стертые, в комиссионке, но модные очень. И мне их не купили, не дали деньги. Я помню это всю жизнь – мне не купили туфли, а я хотел.

– Это было драматично?

– Я готов был отработать потом, готов был полжизни посвятить отрабатыванию, но – «нет». Сегодня я кручусь, зарабатываю, ночью работаю. Братьям своим я всем помогаю. Но не могу забыть, как меня сорок лет назад обидели. Я говорю себе: «Прекрати», но внутренняя обида осталась.

– А если дать деньги, нужно ли проверять, на что эти деньги идут? Или просто – дал и дал.

– Это опять же зависит от твоего внутреннего состояния, от того, насколько ты близок с ребенком. Чужая душа – потемки, и если ты ребенка не знаешь, то ты не будешь знать, куда он деньги дел. На наркотик, пропил, купил себе в секс-шопе что-то. Если у вас близость с ним человеческая, дружеская, если вы приятели, только ты взрослый, а он младший, тогда ты знаешь, куда эти деньги пойдут. А если ты даешь, лишь бы избавиться… Люди состоятельные, богатые, часто обижаются: «Сын негодяй, такой-сякой, я его в Швейцарии-Англии-Франции учил, а он меня не ценит». А на что обижаться? Вы же не внесли в детей любовь. Всегда нужно отношения строить с ребенком.

И ребенок – хороший учитель. Он не даст тебе быть негодяем, ты же пример ему подаешь. Ребенка нет – ты ругаешься матом, как сапожник, а в его присутствии ты не можешь ругаться, потому что это твой ребенок. Хотя у каждого свое. Помню, один человек – мат-перемат, но пальцы веером. Берет салфетку в ресторане, сморкается. А при нем ребенок тринадцати лет. Я говорю: «Не надо, прекрати». «Да ладно, пусть учится, я сам прошел это». То есть, с другой стороны, беречь ребенка тоже нельзя, чтобы он был весь хрустальный; он тогда, как Будда, выйдет и поймет, что мир другой. Нет, он должен землю есть, должен драться. Просто существуют такие вещи, которые адаптируют к этому миру. Все эти стадии надо пройти, но нужен внутри стержень. Необходим пример родителей, который не даст права быть подлецом, негодяем, предателем, бросить девушку, не защитить друга. Все это должно быть, но при этом ребенок должен оставаться свободным человеком.

– А какой посыл вы даете своим детям?

– Я просто даю им пример, что я никому не делаю ничего плохого. Ни один человек, кто меня знает, никогда не скажет обо мне плохо. Это табу, я никогда плохо не поступал и не поступлю. Есть недоброжелательные информационные поля вокруг, но они не имеют ко мне никакого отношения. Спросите любого – моего ребенка, моего друга, моего приятеля, знакомого, моего сотрудника, которого я выгнал, – ни один из них не скажет обо мне плохое. Потому что я никогда не делал плохо никому. Я учился на этой жизни. Я понял, что порядочность важнее, я понял, что профессионализм выгоднее, что обязательность и точность дают тебе возможность получать все дивиденды.

Всему важному ты учишься в процессе – ты любил, ты страдал, ты можешь заставить любить и страдать других. Но вот последнего ты не делаешь, потому что понимаешь, что это больно. В армии надо мной издевались, когда я был молодой салага. Но, когда я стал «дедом», я никогда не позволял издеваться над детьми, которые только что пришли. Я понимал, что это больно. Тут еще многое зависит от того, насколько ты духовен. Можно ведь и так: мне было больно, я тебя заставлю дерьмо в туалете щеткой отчищать. Я никогда не позволял себе таких вещей, я учился на том, что мне было неприятно самому. Так как я христианин, из семьи глубоко верующих людей, я никогда не позволю себе такого.

– Дети видят, какой вы человек.

– Видят они меня нечасто, но я для них все равно пример позитивный. Они, конечно, переживают, когда что-то читают нехорошее про меня.

– Ваши дети – предмет вашей гордости?

– В том смысле, что ты ходишь такой носом кверху, мол, это мое достижение, – нет. Я считаю, гордиться можно тем, чего ты сам добился. Хотелось бы, чтобы мои дети были порядочными, честными людьми, желательно профессионалами. И добрыми самаритянами. Нужно гордиться, когда человек состоится как личность, а не тем, что конкретно ты в него вкладывал. Лука у меня незаконнорожденный, я не знал о его существовании пять лет. Потом выяснилось с ним, как-то наладились отношения. И вот ему на конкурс предложили поехать в Италию. Я говорю: «Ну, неплохо, давай». Деньги нужны были большие, три с половиной тысячи долларов. Даю ему, и он привозит второе место. Я говорю: «Лука, если ты будешь привозить вторые места, то нечего тогда и ездить». – «Понял, папуля». – «Ну смотри, слово дал папуле». Все. С тех пор у него шестнадцать конкурсов международных. Хотя тоже оценить по-разному могут, знаете… Например, мне Петров говорит: «Ну и что? Это вообще ни о чем. Конкурсы – прекрасно, но лучше быть просто хорошим музыкантом, чем лауреатом».

Я никогда не стремился стать народным или заслуженным, хотя получил эти звания. Они нужны – для мастерской, чтобы вести мастер-классы, чтобы помогать детям, наконец. Есть и школы моего имени. Но все это нужно для работы, а не для жизни. У меня нет тщеславия, высокомерия. Я никогда не пытался показать, что я выше, чем вы. Я реальный, нормальный, как любой состоявшийся человек, если он правильный.

Это очень волнительно, когда Шон Коннери встает на колено, прижимает твою руку ко лбу и говорит тебе какие-то слова. Для меня сродни ситуации с Христом, который мыл нищему ноги. Все время вспоминаю своего отца. Я не оценил его при жизни до конца. Не ценил, что он был рядом, пусть не в моем повседневном пространстве, но рядом, в этом мире. Он говорил одно и то же: как было у него на войне, какие были японцы, как это, как то. А я все время торопился, отмахивался: «Папа, мне надо идти, там губернатор, мы тебе колоночку проведем…» При этом я понимал, что лгу ему. А сегодня я бы мыл ему ноги и слушал бы подряд все, что он говорит в тысячный раз. Но его уже нет. Вот это очень важно.

– Никас, а вы бы хотели, чтобы ваши дети слушали, что вы говорите, внимали, впитывали в себя?

– Я вообще хочу, чтобы они мир слушали, прислушивались ко всему, что происходит вокруг.

– Но вы все-таки хотели бы быть для них авторитетом?

– Знаете, на самом деле я не имею права диктовать что-то детям. Я над ними не трясся, я не переживал от того, какая у них температура, когда они болели. Я просто им помогал финансово и, может быть, не подавал дурного примера.

– Вы думаете о внуках?

– О внуках? Может быть, я и сам рожу еще кого-нибудь. Возьму себе молодую женщину лет восьмидесяти пяти, и мы вместе заведем детей, а?

– И все-таки, если кого-то родить или внуки появятся, какого будущего вы бы для них хотели?

– Имея такой опыт печальный, я бы, конечно, уделял много времени этому ребенку. Я бы нянчился с ним. Почему бабушки и дедушки так любят своих внуков? Да потому что они не сумели своим детям отдать все сполна. А теперь могут, когда они на пенсии, когда у них много времени, хотя бабушки с дедушками тоже разные бывают. Я бы, наверное, трясся над своими внуками, как-то пытался внести свою ненавязчивую лепту. Мне не нужно, чтобы кто-то принес кружку воды. Ну, принес, и слава Богу. Мы не для того детей растим, чтобы нам кружку воды подали. Захотят – принесут. Если они будут тебя ценить, если они не глупые, вырастут нормальными личностями – принесут. Не нужно никаких званий – достаточно того, что они будут просто хорошими людьми. Не передерутся, когда тебя не станет. Не будут судиться годами. Помните, как Иван Иванович поссорился с Иваном Никифоровичем? Литература уже все сказала, и наша жизнь только подтверждает новыми примерами.

– Никас, у нас есть постоянная рубрика под названием «Полная шляпа». В этой шляпе трудные вопросы, которые задают дети. Попробуете ответить?

– Попробую. «Почему животные не улыбаются?» Ну, во-первых, это неправда. Животные улыбаются, даже смеются, они урчат от удовольствия, им снятся сны. Они такие же, как люди, только живут в своем измерении. Нужно эту улыбку увидеть. И услышать, что они говорят. У животных можно поучиться, как правильно себя вести. Они делают все то же, что и мы, только чуть-чуть по-другому.

– В завершение нашего разговора я хотела бы попросить вас продолжить фразу: «Я хороший отец, потому что…»

– Я хороший отец, потому что я ничего плохого не желал и не делал по отношению к детям. И я своим примером старался показать детям, что духовность – очень важная составляющая жизни. Если мои дети будут просто хорошими людьми, этого будет достаточно.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.