Сергей Галанин

– Разговор о воспитании детей продолжит музыкант, певец, композитор Сергей Галанин. Мы разговаривали с разными папами, но вот папы-рокера у нас еще не было.

– Спасибо за доверие.

– Да. Представь, пожалуйста, своих детей.

– Я не героический отец, к сожалению. У меня всего лишь два сына, какой-то такой минимум прожиточный.

– Ну, расскажи про прожиточный минимум.

– Старший – Павел, ему уже тридцать. Младший – Тимофей, ему шестнадцать. Вот и все.

– Может быть, в планах есть?

– Если бы мы были умнее раньше, конечно, было бы больше детей. Но, как обычно по молодости, кажется, что жить еще долго, что времени еще достаточно.

– Что сейчас другим заняты.

– Не то чтобы заняты, а как-то вот всему свое время. Человек всегда находит отговорки.

– Ты, на мой взгляд, абсолютно уникальный человек. Примернейший семьянин, вы в браке с женой, с Олей, тридцать пять лет. Так?

– Ну, вообще, да. Ужас!

– Раскрой, пожалуйста, секреты, как это бывает.

– Если бы знать, если бы знать… Будь у нас за плечами несколько жизней, хотя бы как у кошки, еще можно было бы на эту тему давать кому-то дельные советы. Я думаю, это просто какое-то везение, какое-то стечение обстоятельств. Ну и то, конечно, что каждый с уважением друг к другу относится. В какой-то момент, когда разрыв случается, кто-то делает шаг назад и склоняет голову. В общем, до драки серьезной не доходит. И еще очень важный фактор: что мы со второго класса вместе, в школе одной учились. Есть что вспомнить.

– А эти тридцать пять лет – с того момента, как вы поженились?

– Это ерунда – тридцать пять лет, вообще не тот срок.

– Да? То есть на самом деле значительно больше?

– А на самом деле скоро пятьдесят будет.

– Слушай, это обалдеть можно! Расскажи, пожалуйста, мне очень хочется поговорить об этом подольше, потому что, я думаю, многие задаются вопросом, как такое вообще бывает. Идиллия такая.

– Если бы еще знать, что такое идиллия. Мне кажется, это неправильно, в том смысле, что размышлять особо на эти темы не надо. Надо просто жить, и жить какими-то общими интересами. Это все, собственно. И если в нашей жизни есть какие-то воспоминания, то это не ностальгия дежурная. Это то, что греет. И греет не каждого по отдельности, а вместе. Я, кстати, в этом смысле не исключение, у меня много друзей рядом, как ты говоришь, рокеров, которые в таком же долгосрочном кругосветном плавании находятся. Женя Маргулис, Гарик Сукачев, Володя Шахрин… Да нет, нас много.

– Ох, приятно слышать, честно тебе скажу.

– Но все зависит от женщины, надо признать. Вот все это благополучие и долгожительство – зависит от женщины.

– Имейте в виду, дамочки!

– На мой взгляд, так.

– Давай поговорим о твоей семье, о твоих родителях. Расскажи, как ты рос.

– Ну, здесь не очень пример подходящий, потому что папа с мамой разошлись, когда мне было около шести лет. Как ни странно, эта ситуация потом нормализовалась, в том смысле, что некоторое время отец даже не хотел, чтобы я встречался с мамой, а потом у него образовалась новая семья, и у мамы. И в конце концов…

– А ты жил с папой?

– Да, я жил с отцом. Я помню, был суд, и я был на этом суде. Есть такой фильм – «Евдокия», в нем мальчик маленький выбирал между родной матерью, которая его, так сказать, бросила, ну, выпивала немножко, такая была женщина с низкой социальной ориентацией. И была другая женщина, которую играла Хитяева, и вот она была его приемной матерью. И он остался с приемной матерью. То есть маленький человек выбирал. Вот и у меня была такая же ситуация. Я не то чтобы выбирал, но судья спросил меня: «С кем бы ты хотел жить?» Я помню до сих пор.

– Сколько тебе лет было? Ведь это очень тяжело.

– Около шести. Не сказать, чтобы это было очень тяжело – выбрать. Я уже некоторое время с отцом жил, потому что мама ушла, они не могли жить вместе. И я, как-то долго не думая, сказал: «Я бы хотел быть с папой». На маму я не обижался, видимо, я не очень понимал. А потом, со временем, как-то так получилось, что и там семья замечательная, и здесь замечательная. То есть жизнь удвоилась в радостях, вот как бывает.

Жизнь – штука сложная, и не всегда, мне кажется, нужно сохранять отношения, если уже ничего нет. Бывает, люди бьются об стенку лбом, не могут понять друг друга, только крик да слезы, – кому это нужно? Уж детям точно не нужно. Но уж если дошло до того, что люди расходятся, здесь, мне кажется, ситуация, которая у меня произошла, особенная. Не всегда так бывает, чтобы потом никто не запрещал ребенку видеться с папой или с мамой. Папа сначала не хотел, чтобы мы виделись, а потом все сложилось.

– То есть благотворно повлияло то, как твои родители в итоге построили отношения?

– Есть люди, которые вообще по-дружески расходятся, говорят, так бывает. А бывает и наоборот. Я помню, отец очень серьезно все это переживал. У меня дома даже есть альбом семейный, и там большинство фотографий просто разрезаны. То есть он действительно очень сильно переживал. А потом как-то все устаканилось, слава Богу. И жизнь, как говорится, она умнее нас.

– Жизнь выстраивает все.

– Да.

– Сережа, а что дал тебе папа, как ты считаешь?

– Ну, если во мне есть что-то доброе – это от него. У него было какое-то трепетное отношение к ребенку. Он был, на мой взгляд, очень семейным. Не в том смысле, что он такой мужик с топором и пилой, вот взял и дом построил, нет. Но атмосферу он мог создать.

– Атмосферу взаимоотношений.

– Да.

– И, видимо, он определил твои ценности?

– По крайней мере, я надеюсь, что все хорошее во мне – это по большей части от отца. Ведь я все-таки с ним большую часть жизни прожил. Они с мамой были молодые, когда все так произошло. Не то чтобы она жалела об этом, но она всегда об отце очень хорошо отзывалась, вспоминала с теплом. А ее следующий муж, мой второй отец, он был совершенно замечательным человеком. Как раз он научил меня держать молоток в руках.

– То есть вы общались, да?

– Конечно. Он учил меня водить машину, например. То есть он привнес в мою жизнь какие-то мужские начала. Ту же машину водить – не женщина же будет учить ребенка.

– Да, конечно.

– Мой отец не водил машину, он был такой гуманитарий в чистом виде. А мамин второй муж, он был человеком спортивным, он и сейчас, слава Богу, жив-здоров, и я очень этому рад. Мы встречаемся и очень хорошо общаемся, душевно. И в итоге у меня есть, наверное, что-то и от одного, и от другого. Могу и гвоздь забить, могу и стих написать.

– Очень интересная и очень нестандартная ситуация. Очень умные люди тебя окружали и очень добрые, получается. Ну, это на мой взгляд.

– Может быть, они не всегда были такими мудрыми, особенно в какие-то конкретные моменты, но, опять же, мое присутствие, оно, наверное, останавливало их от чего-то такого. Вообще, дети, они нужны нам для того, чтобы мы следили за собой и были лучше.

– Дети нам много для чего нужны. Я так думаю, сложно назвать все причины.

– Да, конечно.

– А как ты с папой проводил время, можешь вспомнить?

– Родной отец сделал из меня грибника. Меня вот часто в интервью спрашивают, что я люблю…

– И?

– Вот я такой грибной охотник. Лет с четырех с отцом ходил.

– Рано вставали?

– Конечно. Часа в четыре утра.

– Меня папа тоже таскал за грибами, и тоже в четыре утра. Мне казалось, встать невозможно, но потом такое удовольствие получаешь за всем этим процессом.

– Для ребенка встать в четыре утра, понимая, куда ты идешь и что тебя ждет, – это как раз не проблема. Я хорошо понимал, какой это будет день. Как-то рано начал ловить себя на мысли, что поиск грибов – в этом есть какой-то…

– Сакральный смысл.

– Да, и это здорово. Потом был пикничок обязательно, когда мы отдыхали. Папа расстилал покрывало, и там картошечка, яички вареные.

– Ой, рассказываешь…

– Да. Вот такие моменты были.

– Это жизнь.

– Такое бывает либо на рыбалке, либо в походе, либо когда за грибами отправляешься. Такой мини-поход получается. Еще в поезде, когда едешь куда-то далеко. Вот эти продукты, хлебушек…

– Яйцо.

– Да, яичко, картошечка, огурчик, помидорчик.

– А кура?

– У меня об этом песня есть, памяти отца. О том, как мы ездили в Крым, и вот я в таком возрасте нежном. Мы едем, и сразу на столе все это появлялось. Курочка, правильно. Цыпленок в желе, как у меня в песне. И потом, конечно, когда я уставал ходить по лесу, отец сажал меня себе на плечи. И это вообще было высшим пилотажем этого дня. Он с корзинками, с рюкзаком и с сыном на плечах. Вот в этот момент он был настоящим отцом.

– А у тебя так же с детьми получалось?

– Получалось, конечно.

– По грибы ходили?

– Конечно. К сожалению, сейчас это немножко ушло в силу разных причин. Одна из главных – уезжать надо далеко, чтобы найти корзинку грибов. Потому что сейчас уже не то Подмосковье. Раньше было проще – сел на электричку, отъехал немного и уже мог попасть в грибной рай. Причем я с отцом ходил не только тогда, когда мы понимали, что урожай большой соберем, полные корзины. Нет, мы даже ходили, я помню, когда уже первые заморозки были.

– То есть это была такая теплейшая традиция и удовольствие.

– Я скажу, что лес – это вообще великая тема. Я и теперь иногда… Понимаю, что нет грибов, но все равно иду. И проветриваешься очень хорошо, и хорошие умные мысли лезут в голову. Песня «Страна чудес» сложилась в один из таких неурожайных моментов. Когда не было ничего, и мы просто гуляли по лесу. У меня еще была жива моя такса любимая, Ричард. Он же Брунс, он же Брунсвик. Замечательный был пес. Он бегал где-то, я даже не обращал на него внимания, не боялся, что убежит. То есть я настолько был в своих мыслях, что не думал о нем. А он действительно убегал и возвращался, хотя говорят, что таксы очень часто, почуяв что-то там, раз и…

– Сматываются.

– Да, они же охотники.

– Мне кажется, что ты просто был в таком классном состоянии души – никаких тревог в этот момент не было.

– Вот и написалась песня «Страна чудес», одна из самых известных в нашем репертуаре. Не было тогда еще модных телефонов с диктофонами, не было карандаша с собой или ручки с бумагой. Я все это в голове мусолил, там и мелодия сразу была, и слова.

– Это когда же было?

– Это девяносто восьмой год примерно. Я домой пришел, и у меня башка уже дымилась – лишь бы не забыть, лишь бы не забыть. И вот я прихожу, говорю: «Мама, дай мне листок бумаги и карандаш» – и тут же набросал. И сразу расслабился.

– То, что должно, сделал, чтобы не потерять. Я знаю, когда пишешь песню, основное – не потерять то, что было.

– Не всегда, конечно, ты потом доволен. Вначале тебе кажется, что все круто, а на следующий день как-то уже протрезвел, и… Но если даже есть две строчки, которые… от которых все это пошло, можно от них опять оттолкнуться.

– А скажи, пожалуйста, от кого у тебя увлечение музыкой?

– Мама была всю жизнь…

– Все-таки мама?

– Мама, Евгения Михайловна (а папу моего звали Юрий Николаевич), так вот мама всю жизнь была музыкальным работником в детском саду. Причем она самоучка, как и я практически. У меня есть некое околомузыкальное образование, мы в свое время с Гариком Сукачевым оканчивали Липецкое областное культпросветучилище. Я дирижер оркестра народных инструментов. То есть в принципе я могу разобраться с партитурами, но все равно это не то музыкальное образование, которое могло бы украсить музыканта. Может, для рок-музыканта это и не обязательно, но во всяком случае… А мама вообще была самоучкой – только музыкальная школа.

– И когда для тебя началось это обучение музыкальное?

– В школе. Вернее даже не в школе, а во дворе. Во дворе, когда ребята старшие в песочнице сидели.

– А, ты увидел и…

– Подсмотрел. Ты знаешь, какую первую песню я потом пытался дома воспроизвести на семиструнной гитаре? «Как прекрасен этот мир» Давида Тухманова, ее тогда пел Юрий Антонов. Был у нас такой старший товарищ, как сейчас помню, Саша его звали. Вот он сидел в песочнице и пел эту песню. А я глазами пытался запомнить аккорды. Аккордов там достаточно, песня довольно сложная. Так что это вот ребята во дворе. Плюс что-то во мне жило. Плюс, когда мы собирались с семьей, всегда пели песни. Это было в порядке вещей, каждые выходные либо у мамы, либо в новой семье отца за столом собирались и пели. Народные либо по большей части из советских кинофильмов, очень хорошие песни. Фирма «Мелодия» еще… Иногда что-то пробивало и на этих грампластинках.

А в школе мы уже создали ансамбль, 680-я школа в Тушино, привет одноклассникам. Марья Васильевна Лазарева, наш директор, гоняла нас за длинные волосы, и вроде бы мы должны были ее ненавидеть. Но мы ее жутко любили, потому что Марья Васильевна, когда актовый зал был занят – либо кино там показывали, либо лекция шла, – так вот она всегда нам давала свой кабинет директорский. Это, наверное, сложно представить, потому что увлечение музыкой – это была такая двоякая вещь, особенно гитарной музыкой.

– Ну да. Полузапрещенная такая.

– Да, полузапрещенная. А она закупила нам аппаратуру, дала эти гитары и даже иногда предоставляла свой кабинет. То есть мы, конечно, когда она заходила, играли какие-то такие общепринятые песни, а потом уже начинали зудеть свое.

– Слушай, а переходный возраст? Получается, ты вообще был таким приличным мальчиком. Или ты был хулиганистый?

– Все мы были немного хулиганистые, потому что двор, конечно, был, разношерстный.

– Немного или много?

– У нас были ребята, которые только что вернулись с зоны. Уже, так сказать, ходили по малолетке. Были ребята постарше. Такая компания была – от десяти до и двадцати с лишним лет. Покуривали втихую. Я, кстати, несколько раз в том возрасте начинал, пытался курить, но у меня так и не получилось. То есть лет с десяти.

– А почему не получилось, не понравилось?

– Да. Просто не хотелось быть белой вороной в компании, там курили все, включая иногда и девушек. Вот и я пытался, а потом понял, что никакого удовольствия от этого не получаю, так зачем мне это надо? Последняя попытка была где-то, наверное, на первом курсе института. Нет, скорее даже в десятом классе. И все, потом я завязал с этой ерундой.

– Ну а трудные моменты твоим родителям приходилось переживать?

– Наверное, да, потому что мы иногда собирались компанией, и старшие товарищи говорили: «Что, ребята, может, выпьем?» Таких моментов было несколько, но, слава Богу, все заканчивалось обычным образом, то есть я просто ложился спать, и все. Но я помню, когда отец меня встречал, он никогда не устраивал мне сцен. Потому что с человеком в таком состоянии бессмысленно разговаривать, у него вертолет в голове.

– И папа понимал?

– Да. И я думаю, что это очень правильно, потому что в любом случае надо говорить на трезвую голову. Нотации читать – это проще простого.

– А что надо делать?

– Надо с ребенком найти общий язык, совершенно на другие темы разговаривать, увлекать его. Вот если ты видишь, что он интересуется чем-то, то надо поддержать. К разговору о музыке. Когда я уже начал думать о том, что должен быть свой собственный инструмент, чтобы по-настоящему… Это ведь денег стоило, лютых денег. Помню, я положил глаза на гитару, которую продавал какой-то фарцовщик. Запросил он, Господи, 250 рублей – по тем временам гигантские деньги. То есть это две зарплаты месячных для обычного рядового человека. И мама с моим любимым отчимом, они мне сразу и помогли. Спросили, конечно, зачем. Я говорю – вот так и так. Может, было несколько фраз: «Ты точно уверен, что это вот тебе надо?», но какого-то такого отговаривания не было.

– Они тебя поддержали?

– Они меня поддержали. И на самом деле это дорогого стоит. Ведь могло быть баловством, кто его знает, куда он эти деньги денет. Но в то же время, это как в известной сказке у Ганса Христиана: «Вы должны баловать своих детей, тогда из них вырастают настоящие разбойники».

– Хорошо, давай немножко в другую сторону, о других трудностях. Дети иногда задают своим родителям сложные вопросы. Например, считается, что сложный вопрос: «Откуда я появился и как получился?» Ты задавал сложные вопросы своим родителям, или, может, тебе твои дети задавали, ставили тебя в сложное положение?

– Что касается меня, такие вопросы обсуждались во дворе и в школе, у родителей не спрашивали.

– Ну, может, не эти, может, другие.

– Нет, именно эти. Двор – это вообще отдельная история. Сейчас, думаю, такого места, как мой тушинский двор, просто нет, утеряно уже. Это была некая культурная среда под названием «двор». Нет уже вот этих коробок хоккейных, где летом и мини-футбол, и волейбольная площадка. Вообще ничего нет.

– Наверное, просто нельзя уже, как раньше, без присмотра на целый день детей оставлять? Просто жизнь другая.

– Тоже верно, да. Раньше спокойно было, родители работали, а ты…

– Сам себе предоставлен.

– После продленки возвращаешься, и был еще какой-то промежуток времени. А родители должны были вернуться часов в семь-восемь.

– И в этот промежуток ты был сам себе предоставлен.

– Да.

– С этим понятно, а твои дети, не помнишь, задавали тебе какие-нибудь вопросы, которые ставили тебя в тупик?

– Да какой вопрос может поставить в тупик? Всегда же можно объяснить понятным ребенку языком.

– О’кей, хорошо. Вот видишь шляпу? В ней звездные папы оставляют всякие сложные вопросы, которые им дети задавали.

– А если я ни одного такого вопроса не вспомню, то что я оставлю?

– Я тебе другое хочу предложить. Ты можешь вытащить вопрос и ответить на него так, как ответил бы своему ребенку.

– Хороший вопрос, слушайте. «Где заканчивается небо?»

– Песню можно написать на эту тему.

– Где заканчивается небо… Я в своем детстве отца спрашивал: «Папа, а что значит бесконечность? Как так может быть?»

– Это и есть ответ на этот вопрос?

– Практически, да. Ведь небо – это бесконечность некая. Сейчас мы уже понимаем, что можно вылететь за пределы земного неба. А дальше, видимо, попадаешь под другое какое-то небо. Поэтому небо нигде не заканчивается. Небо начинается внутри тебя, и оно везде потом.

– И что насчет песни на эту тему?

– А у меня много песен, связанных с небом. То есть не то чтобы очень много, но несколько песен есть. Другое дело, что люди помнят другие песни.

– Давай перейдем к твоим детям. Расскажи, пожалуйста, о них, расскажи о каждом. Ну, понемножку хотя бы.

– Павел Сергеевич Галанин, тридцать лет от роду.

– Что он за человек?

– Он такой… Он не со всеми, ну, и я такой, так что все правильно. Во-первых, мои дети лучше, чем я, начнем с этого.

– Не может такого быть, чтобы лучше, чем ты.

– Да, да, да.

– Не верю. Ты такой классный.

– Еще как может. Мой старший… он очень спортивный, и весь в татуировках, вот.

– Тебе это нравится?

– Нравится, не нравится – это не из этой категории.

– Почему?

– Во-первых, это его право.

– Но ты ведь как-то относишься к этому?

– Я полжизни думал о том, какую мне сделать татуировку, а потом, когда понял, что все вокруг делают, я решил, что лучше останусь девственным.

– Вот смотрите, какой парень.

– Рок-музыкант без татуировок.

– Все курили – он не стал. Все в татуировках – он остался девственным. Вот это я понимаю.

– Я ему говорю: «Паша, если ты что-то делаешь, надо… Вот тебя спросят, а что это, так ты объясни. Отвечай, так сказать, за базар, что это у тебя здесь такое. То есть ты должен понимать, что это за символ и что он значит для тебя». Сейчас многие делают татуировку, пытаясь защитить себя, какие-то комплексы свои таким образом разрушить.

– А не потому ли делают, что хотят своим телом говорить? Демонстрируют на теле, что они из себя представляют. Какая-то реклама себя, нет?

– Я думаю, если человек делает продуманные какие-то татуировки, то отчасти, наверное, да. Но мне кажется, это все-таки доспехи некие. Сделаешь, и человеку кажется, что он стал сильнее, что защищенность какая-то появилась, а для мужчины – некая брутальность.

– Он у тебя весь в татуировках?

– Да, он такой. На лицо только не пошло. Я ему говорю: «Ты же понимаешь вот?» – «Я да, я могу дать ответ». Началось у него все… на груди появилось слово «Мария». Ему тогда было лет 16, может быть. Я говорю: «А что это такое, сынок?» Он говорит: «Это бабушка моя». И действительно, потому что мама работала, папа был на гастролях, и иногда сын сидел… даже не с бабушкой, бабушка – Ольга, а с прабабушкой. Баба Маня, Мария. Мария Григорьевна. И вот он написал «Мария». И от этой Марии пошло-пошло. Ведь, как говорят люди, знающие в этом толк, стоит сделать первую, а дальше – все, остановиться очень сложно.

– А что он за человек, как бы ты его охарактеризовал?

– Он в меня, иногда вспыльчивый, но и отходчивый. То есть человек, который потом винит себя и кается. Во мне тоже это есть, и, наверное, это немножко от моего папы. Папа тоже был импульсивный, но потом как-то быстро шел мириться и винил во всем себя, то есть просил прощения. Вот такое бывало, и это очень важно для мужчины – уметь мириться. Именно для мужчины. Когда мужчина может извиниться, признать собственные ошибки, это очень важно.

– Твой сын может извиниться?

– Да. И, повторю, это очень важно.

– Расскажи про младшего.

– И он художник, скажем так. То есть старший у нас художник. Он долго себя искал, и вот он такой свободный художник, и к тому же он очень хорошо разбирается в технике.

– А что такое свободный художник? Он делает, что хочет?

– Да, делает что хочет.

– И может продать то, что делает?

– Да, продает иногда. Ну, как… друзьям, знакомым, которые в нем души не чают. Он правда очень хорошо разбирается в технике, говорит с автомобилями на их языке, и у него есть даже такая небольшая коллекция подержанных злобных лошадок.

– Понятно.

– Под капотом там – ой-ой-ой, какие там цифры. То есть он, с одной стороны, вроде бы гуманитарий, потому что рисует… разные тоже у него манеры есть, но с другой стороны, он с техникой на «ты». Я вообще лошара в технике. Ну, знаю какие-то общие подходы, но так, чтобы разобрать машину и собрать ее, это нет. А Паша – запросто.

– Ну а младший?

– А младший сейчас учится в школе, и он… вообще, это ботан в чистом виде.

– Ботан? Что такое ботан?

– Он такой добрый, мягкий человек. Точно в деда пошел, хотя он с дедом не был знаком, потому что мой отец рано умер, он умер в девяносто втором году в возрасте пятидесяти восьми лет. А Тимофей Сергеевич родился в 2001 году. К сожалению, не застал. Мы ездим, конечно, на могилку, и я ему рассказываю, по возможности, какие-то моменты. Он очень хорошо это впитывает. Да, он ботан в чистом виде, такой кудрявый, такой Сыроежкин. Очень хорошо учится.

– А ты ему говоришь, что он ботан, или просто так считаешь?

– Говорю, конечно.

– А что он тебе отвечает? «Пап, ты чего меня ботаном-то называешь?»

– Да нормально он. Это ж такое доброе слово – «ботаник», «ботан». «Ну ты ботан…» Сейчас в нем уже некая мужественность появилась благодаря старшему брату. Старший брат, он такой, он следит за фигурой, за осанкой.

– Вот так вот?

– Да-да-да, он такой.

– Понятно.

– Кстати, старший тоже не курит. И не пьет сейчас. То есть раньше он выпивал, а потом… Ну как выпивал, пробовал там что-то, а потом понял, что это неинтересно, надоело, и он с этим завязал.

– А как ты к этому относишься? Тебя радует, что он от привычек каких-то отказался?

– А как этому не радоваться, конечно, конечно. Но самое главное, что он пример для младшего. Потому что Паша так его поднатаскал, что у младшего сейчас на стройном юношеском теле вот эти самые кубики-рубики.

– Смотри-ка, получается, что старший у тебя какую-то даже отцовскую функцию исполняет.

– Это понятно, между ними, смотри, какая разница. Один родился в восемьдесят седьмом году, а второй через четырнадцать лет.

– Да, огромная разница, люди из разного времени, получается. Как ты сам это оцениваешь?

– Хочу тебя расстроить, но я думаю так, что времена всегда одни и те же. Человеческая душа остается человеческой душой. Самое главное здесь, что между ними настоящая связь установилась. Брат и сестра, брат и брат, две сестры – это вообще, на мой взгляд, самые близкие люди, Ну и, кстати, дедушки и внуки. Потому что разрыв в возрасте, он, наоборот, сближает.

– Они на одном уровне, получается.

– Да. Потому что фальшь вся уходит. Скоро уже разговор с небом предстоит, человек понимает, что не за горами это все, время-то быстро летит, и он становится по-детски чистым, наивным иногда. И это сближает.

– Поэтому с внуками легко найти общий язык.

– Да. Или вот братья и сестры, братья и братья – они самые близкие, потому что могут довериться друг другу по-настоящему. Не всегда между родителем и ребенком бывает такая мощная, искренняя связь, хотя я к этому стремлюсь.

– А ты на это сам влияешь? На то, чтобы они вот так тепло общались?

– Именно что общались. Самое главное – встречаться, совместное времяпрепровождение.

– Ты и они, вместе?

– Важно вообще встречаться. Со мной, без меня, все вместе, семьей. То есть если ехать куда-то отдыхать, идеально – всем вместе. Пусть это будет один-два раза в год, но это время, которое запомнится, которое потом будет возвращаться к тебе в памяти. Тем более есть возможность снять все это. У меня с отцом только какие-то отдельные фотографии черно-белые остались, а сейчас и фотографии другие, и видео. И все это остается с тобой до конца жизни. Это круто. Поэтому ездить надо обязательно всем вместе, если получается. Дети тебя лечат душевно, а ты расширяешь их внутренний мир, смею надеяться.

– А ты с их друзьями общаешься? Знаешь, какая у них компания?

– Конечно, знаю.

– И как тебе они?

– У старшего компания совершенно замечательная. Какие-то случайные люди, они все равно отсеиваются. И у младшего все в порядке. Сейчас в основном одноклассники. Если раньше у меня были одноклассники и ребята со двора, а они могли и в соседней школе учиться, то сейчас это все-таки одноклассники. Или дети друзей, но в меньшей степени. Как-никак половина жизни проходит в школе. У них такой объем информации, что вообще не понятно, как они выкручиваются.

– Ну, знаешь, сейчас время немножко другое. И кстати, есть, вероятно, какие-то вещи, которые либо нам недоступны, либо им, детям. Ты как поступаешь – стремишься въехать в ситуацию, чтобы быть рядом, или считаешь, пускай он сам свое постигает?

– Самое главное – быть рядом и заметить какой-то его интерес. Не противодействовать этому интересу, а по возможности даже поощрять. Если это какая-то ерунда, она потом сама по себе уйдет в тень. А если это дело жизни? Вот сейчас младший очень интересуется футболом. Он подошел ко мне где-то два года назад: «Папа, а может, я буду ездить тренироваться?» Я говорю: «Сынок, если хочешь, пожалуйста. Но ты попробуй подумать, как ты будешь распределять свое время. И задай себе вопрос, в четырнадцать лет начинать тренироваться – это для чего?»

– То есть ты имеешь в виду, раньше надо было?

– Конечно. Лет на семь-восемь.

– А вдруг он какой-то уникум в этом отношении?

– На самом деле он молодец. Поразмыслил, на следующий день пришел и говорит: «Да, папа, ты, наверное, прав. У меня не будет столько времени. Но я же могу и в школе поиграть, и рядом с домом на площадке». Я говорю: «Конечно. Мы же с тобой ходим, пожалуйста». У него дома несколько мячей, компания, опять же, по интересам. Вместе с одноклассниками они участвуют в первенствах между школами. И тут его интерес гораздо шире, он все знает про мировой футбол.

Я его подсадил год назад на историю отечественного футбола. Когда он понял, какие были игроки в нашем советском футболе, начиная от Яшина, Стрельцова, он удивился. Говорит: «А где же сейчас такие люди?» Ну что ответить? «Не очень, наверное, везет им». Я сам футболом настолько не интересовался. Отец был болельщиком ЦСКА, я тоже всю жизнь за ЦСКА болел. Хотя жизнь меня сталкивала со всевозможными командами. Было такое приглашение от «Торпедо»: «Вот у нас есть песня, вы не могли бы спеть ее, ребята?» И мы с удовольствием это сделали. Вообще, спорт и рок-музыка – это очень близко. Это здесь и сейчас, это не под фанеру – это по-настоящему.

– И это вызов.

– Да, и на разрыв. Хотя и не всегда. Бывает, ты хочешь быть искренним, но не можешь себя перебороть внутренне. Почему один концерт бывает хуже, а один лучше, да? Вот от этого. Но в целом, если абстрагироваться, и спорт, и рок-музыка – это настоящее, живое Я помню, как с отцом ходил в Лужники смотреть игру. И помню вот это единение людей.

– Какое это было ощущение мощнейшее, да?

– Братство настоящее. Не было еще вот этих разборок фанатских. Может, и были, но я о них ничего не знал. Но и сейчас спорт остается спортом. Я был с сыном в сентябре на игре «Манчестер Юнайтед» – ЦСКА. Замечательная игра. Мы продули, счет до последнего был 4:0, но все равно на последних минутах все-таки забили гол армейцы. Дело даже не в этом, игра была красивейшая, а ведь самое главное – получить удовольствие от игры. Конечно, обидно, что проиграли, но по мне обида – не самое главное. Я видел, как люди выкладывались.

– То же самое и про концерт можно сказать.

– А я всегда говорю: если вы хотите кого-то понять, не надо начинать с того, что вы покупаете диск и слушаете. Все становится ясно именно на концерте.

– Сережа, странный вопрос задам: а вот братья-рокеры, они между собой детей обсуждают? Вот вы обсуждаете с друзьями, что происходит с вашими детьми?

– Мы всегда радостями делимся, конечно. Или если вдруг что-то такое замечательное, вместе ходим. Вот недавно ездили к Андрею Шарову на показ. Он десять лет молчал и вот представил коллекцию в Гостином дворе. Мы с Гариком Сукачевым поехали, и Гарик был с Настей, дочкой. Тимофей тоже собирался, но у него температура 38. Вот такая история. У Насти с Сашей, кстати, разница вообще лет в семнадцать, что ли. Они родные брат и сестра, но у Насти фамилия Сукачева, а у Саши – Королев, по папе и по маме фамилии.

Когда мы начали предъявлять Тимофея своим друзьям, ему где-то год был. К нам приехали Маргулисы и Гарик с семейством. И мы здорово провели время. Я помню, Гарик взял на руки Тимофея Сергеевича, смотрит на него, смотрит на своего, а потом говорит: «Оля, я такого же хочу». У него тогда только Сашка был, старший сын.

– И потом?

– Ольга ему: «Ты что, Гарик, офигел, что ли? Сколько нам уже лет?» – и через полтора года она родила ему дочку.

– Ничего себе, ваши обсуждения к чему приводят. Люди дела, можно сказать.

– Нет, надо отдать должное именно женам. Родить в сорок три года, как Ольга рожала, или как моя рожала в сорок лет Тимофея, – это на самом деле поступок очень серьезный. Женщины, они вообще сильнее, чем мужчины, это мое мнение, и оно не меняется.

А возвращаясь к тому, интересуемся ли мы успехами детей, так вот мы ехали к Шарову, Настя о школе рассказывает, и Гарик: «Ты знаешь, у нас была олимпиада по биологии».

– Ключевое слово – «у нас».

– Да-да-да. Я говорю: «Слушай, Настя, ты биологию любишь?» Она: «Обожаю». – «А мы выбрали историю». Сейчас есть такая возможность – выбирать предмет. Она: «Историю? Фу!»

– Вот, значит, какое у рокеров времяпровождение.

– Да, вот так. Надо как можно чаще со своими детьми быть, это прежде всего нужно нам самим. Как воздух, я бы даже сказал.

– Согласна с тобой.

– Но при этом наша жизнь наполовину в разъездах. Так было, так сейчас есть. Единственное, когда Павел Сергеевич был маленьким, как-то по-другому немножко все воспринималось. Я его, конечно, любил и сейчас люблю. Но чем больше у тебя детей, чем ты сам старше становишься, – и мир, и смысл жизни уже по-другому понимаешь. Мы же меняемся, и хотя любовь к детям – величина постоянная, все равно другое отношение каждый раз.

– А как ты видишь их будущее?

– Павел Сергеевич женился год назад, у меня совершенно замечательная невестка, я ее люблю. И мы ждем внучку. Это будет первая девочка среди наших мальчишек. Потому что и у меня, и у брата по два мальчика.

– То есть вы ждете принцессу? Представляю, что с ней будет, вы же на нее обрушитесь всей вашей мужской семейной любовью.

– Да, и это здорово. Любая новая жизнь – это продолжение твоей жизни.

– Тебе хочется, чтобы тебя называли «деда Сережа»?

– Я уже сейчас понимаю, что все готов для нее сделать.

– Она еще не родилась, а тебе уже хочется, чтобы из тебя вили веревки?

– Конечно! А что касается твоего вопроса про будущее детей, очень важно, чтобы они нашли себя. Вот старший у нас нашел себя, и я хочу, чтобы младший тоже себя нашел, чтобы у него было любимое дело на протяжении всей его жизни. Потому что мужчина – я всегда об этом говорю, надоел уже, наверное, своими нравоучениями, – но знаю по себе: мужчина творение весьма несовершенное, подверженное всевозможным депрессиям, коррозиям, эрозиям и всякой такой ерунде. Чтобы этого избежать, мужчина должен быть на своем месте, и обязательно должно быть дело, которое его вдохновляет. То есть, с одной стороны, семья, которая его поддерживает, друзья, которые его поддерживают, это все понятно, – но еще должно быть дело. Если ты на своем месте, то никакого кризиса среднего возраста не случится, это все психологи придумали, про кризис. И еще для мужчины очень важно, чтобы он получал некую материальную выгоду.

– И отдачу от социума, наверное?

– Да.

– Чтобы ощущать свою важность, нужность.

– Ну не то чтобы важность, но… Вот ты пишешь песню, и если ты понимаешь, что эта песня нужна хоть одному человеку, то уже – слава тебе, Господи. А сколько людей, которые в поиске всю свою жизнь? На самом деле это тоже правильно – быть в поиске, потому что если ты не нашел себя, надо продолжать искать. Беда – если руки опускаются. Но если ты нащупал свой путь, то это уже залог некоего творческого развития. У всех по-разному. Знать бы, кто кем может быть.

– Я хотела бы задать очень важный вопрос.

– А что, до этого вопросы были не очень важные?

– Ты сейчас поймешь. Вопрос про деньги. Как ты считаешь, надо ли помогать детям и давать им деньги? Что, не важный вопрос?

– Я считаю, обязательно надо помогать. Помнишь дорогущую гитару, про которую я рассказывал? Уж казалось бы, для чего она нужна? Но на самом деле деньги нужно вкладывать и в образование, и в какие-то занятия.

– А давать?

– И давать, думаю, нужно. Но ты должен при этом поговорить по-взрослому, по-мужски.

– Ты даешь деньги?

– Конечно. Старший, он уже сам в основном. А младший, он понимает, что чем больше пятерок получает, тем больше и чаще ему некое поощрение капает. Но это даже не за деньги битва, он просто очень ответственный человек. Тимофей очень переживает, если у него что-то не получается, если он не врубается в какой-то предмет. Я говорю: «Тим, во все предметы въехать невозможно. Ты, главное, себя изнутри не режь». У него школа с французским уклоном, я говорю: «Французский язык знаешь – молодец. А дальше у тебя слабее, математика например. Ты хочешь дополнительные занятия?» – «Хочу». – «Все, ходи на дополнительные занятия».

– И ты это оплачиваешь?

– Конечно, а как же? Здесь вот еще что надо уточнить. Когда Тимофей просит деньги, я всегда спрашиваю: «А что ты хотел?» – «Ну, нужно перчатки, потому что вратарь должен быть в приличных перчатках». Я говорю: «Полностью с тобой согласен. Ты должен быть защищен, экипировка – это очень важно. Это помогает, это как хорошая гитара. Можно, конечно, сыграть и на любой гитаре, но если у тебя гитара хорошая, это всегда тебе сил придает». То есть здесь разговор важен, и нужно понимание. Если это какая-то ерунда: «Дай мне деньги на кока-колу» – то и тут надо понять, раз в месяц можно и на кока-колу деньги дать, но не часто.

– Деньги давать для дела?

– Да. Но не только. Для маленькой сиюминутной мечты какой-то – тоже. Пусть он завтра забудет, но это общение, оно важнее. И поддержка важнее, чем если ты скажешь: «Слушай, ну что ты за такой ерундой ко мне подходишь?» Вот это облом, так нельзя.

– Сережа, я хотела тебя попросить закончить фразу. «Я хороший отец, потому что…»

– Потому что я никогда не задумывался о том, что я хороший отец.

– Спасибо тебе большое за разговор. Надо сказать, что из него я сделала вывод, что ты об этом задумывался. И очень приятно это было слышать.

– Знаешь, когда меня спрашивают: «Как вы думаете, что будет с вашим творчеством дальше?» – я говорю: «Не знаю, что там будет с моим творчеством, но вот то, что в моей жизни есть два сына, – это и есть главное». Я могу смело сказать, что на старшего точно могу опереться. А младший – это такая радость, хотя, к сожалению, быстро проходит этот возраст.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.