ШКОЛЬНЫЙ ДЕТЕКТИВ, ИЛИ ВАРИАЦИИ НА ТЕМУ «ДОЖИВЕМ ДО ПОНЕДЕЛЬНИКА!»

ШКОЛЬНЫЙ ДЕТЕКТИВ,

ИЛИ ВАРИАЦИИ НА ТЕМУ

«ДОЖИВЕМ ДО ПОНЕДЕЛЬНИКА!»

Пятница. Вечер

Стирка, уборка, готовка — мягкое погружение в домашнюю бытовуху. Иногда успокаивает нервы — все-таки перемена деятельности. И вдруг этот телефонный звонок.

— Извините за беспокойство, но к кому же мне обратиться? Пропал кошелек. Деньги не бог весть какие… Хотя тоже жалко. А вот паспорт… Может, паспорт отдадут? Вы уж повлияйте как-нибудь… Зачем им паспорт?

Погружение сорвано. Мягкие объятия быта мгновенно распадаются. Какой еще кошелек? Ничего не понимаю…

— Мой кошелек. Наверное, из ваших ребят кто-нибудь… Простите, из наших…

— Не может быть! Чтобы мои — стащили?

Да я же их так учу! А уж как воспитываю! Да у меня, у нас — таких хороших, вдохновенных и творческих — ничего подобного просто не может случиться! Да этого просто не может быть. Не может быть никогда!

— Помогите, пожалуйста…

Вдох-выдох… Ну да, хорошие… А драки бывают, и оскорбления, и разборки. Да, среди всех наших спектаклей и разговоров. И взять без спроса что-нибудь могут… Это, правда, было давно, еще в детском саду. Егор утащил домой чужую машинку. Сначала одну, потом другую. Я оценила ситуацию как «возрастную». Мы с Егоркиными родителями обсудили происшествие и поставили мальчишке условие: хочешь что-нибудь взять домой — спроси разрешения. Мы вместе подумаем и решим, можно это или нельзя. Если можно, на какое время ты заберешь машинку.

Тогда сработало. К тому же речь шла об игрушках. А это настоящая кража. Чужой кошелек. Учительский!

Сколько раз я слышала эту историю: пока учительница выгораживала на педсовете очередного оболтуса, у нее из сумки вытащили кошелек с зарплатой. И вот она сидит в пустом классе и плачет. А в рыданиях — такое типичное для школьной жизни: «Для вас же, сволочи!»

В. М. — наш учитель музыки. Добрый беззащитный человек, кормит двух больных женщин. Обед приносит с собою в баночках: рис и морковка. То ли суровая диета, то ли бедность непроходимая.

— Неприятность-то главная в чем? Паспорт там был, понимаете? Может, хоть паспорт вернут? За вознаграждение. Восстанавливать — это, знаете, морока какая… А деньги… Да бог с ними, с деньгами-то…

И я обещаю, обещаю содействовать розыску, повесить объявление, поставить в известность школьного охранника, опросить свидетелей…

В понедельник. Все, что от меня зависит, сделаю в понедельник. Ах, это классическое «Доживем до понедельника»!

Суббота

Снова звонок. На этот раз от одной из мам.

— Вы знаете, Марина Семеновна, моя Алина очень взволнована. Они с Наташей обратили внимание на то, что Леля что-то уж очень странно вела себя в буфете: всех угощала пирожными и предлагала купить, кто чего хочет. А ведь раньше деньги у нее как будто не водились. (Да вы и сами все про их семью знаете.) Раньше она сама всех просила: купи мне да купи. Девочки стали ее спрашивать, что это она вдруг разбогатела. Она им сначала сказала, что деньги ей подарили. А потом сказала, что кошелек нашла. И показала им кошелек. А девочки говорят, что это кошелек учителя музыки вашего. Леля-то отпиралась, говорила, не знает, чей кошелек. Да они видели — в кошельке паспорт лежит.

Пришли домой — и давай друг к другу бегать, все обсуждать. И так возмущались, так возмущались. Говорят, у В. М. и так денег мало — это все знают. Вот и попросили меня позвонить. Хотя и боялись чего-то. Может, что на них подумают? Но не промолчали. Так что вы уж сделайте что-нибудь…

— Сделаю, сделаю. Спасибо большое.

Значит, все-таки мои… Леля. Папа Лели на инвалидности. Зарабатывает на жизнь мать. Оба — активные участники классной жизни: спектаклей, походов. Неприятно их расстраивать. Надо как-то тактично сказать…

Одна радость, что деньги нашлись так легко. И паспорт этот многострадальный. Если, конечно, его не выбросили для конспирации.

Звоню Лелиной маме.

— Ольга Владимировна! У нас произошел очень неприятный случай. У В. М. пропал кошелек. Говорят, его видели у Лели. Поговорите с дочкой, только осторожно и без лишней нервозности. Не думаю, что вам стоит делать из ситуации далеко идущие выводы. Единичные случаи детского воровства — это, в общем-то, явление в пределах нормы. Если отреагировать быстро и правильно, то пройдет и забудется. Главное, чтобы кошелек вернулся к хозяину. Я не думаю, что в Лелином случае стоит выносить происшествие на общественное обсуждение. Полагаю, вы сами прекрасно с этим разберетесь.

Лелина мама встревожена, но демонстрирует полное понимание. Вот и ладно…

Воскресенье

Лелина мама перезвонила.

— Кошелек нашли. Паспорт на месте. Истраченные деньги возместили. Завтра все вернется к В. М., не беспокойтесь.

Хорошие люди — Лелины родители. Значит, и правда доживаем до понедельника.

Понедельник

В понедельник В. М. забежал сообщить мне, что все утряслось. Радости особой он при этом не испытывал: три года учил Лелю на скрипочке играть — и вот тебе результат воздействия святого искусства! Я попыталась сказать ему какие-то слова — мол, бывает, не надо абсолютизировать. Но, видно, он переживал не столько потерю денег, сколько унижение. Надеюсь, это как-нибудь заживет.

А в общем понедельник нормально прошел. Как обычный понедельник…

На выходе из школы меня поджидает Лелин папа, говорит медленно и членораздельно:

— Мы вернули кошелек, (нажим на слове «вернули»), но мне бы хотелось посмотреть в лицо родителям этой девочки — Наташи, которая так ловко «провела» расследование!

— Что такое? В чем дело? — я уже расслабилась и не сразу понимаю, о чем речь.

— Вы думаете, кошелек стащила Леля? Вовсе нет! Она мне все рассказала! Это Наташа его стащила. А Леле на хранение отдала, чтобы следы замести! И еще все шутила: давайте паспорт выкинем, чтобы никто ни о чем не догадался!

Господи Боже мой! Наташка? Вот ведь противная девчонка! Недаром у меня в последнее время с ней столько неприятностей: опаздывает, домашнее задание не сделает — и врет! Но это не для Лелиного папы. Для Лелиного папы вопрос:

— А Леля-то, Леля зачем взяла кошелек?

— Как зачем? Вы же знаете: у нее с ребятами сложные отношения. Ей хочется, чтобы девочки с ней дружили. А это — такое доверие! Общая тайна! И они ведь, девчонки эти — Наташка и другая какая-то — еще ей говорили: «Ты возьми и подержи у себя, пока нам деньги не понадобятся! А мы с тобой дружить будем, секреты всякие рассказывать». Так вот, я хочу в лицо этим родителям посмотреть, папе этой Наташи… Это как же они дочь воспитывают, что она готова другого заложить?

В лицо своему папе Наташка, может, тоже хочет посмотреть, но ей — как и вам, дорогой — это в ближайшем будущем не удастся (я отчего-то сильно раздражаюсь), потому как этот папа от ее мамы три месяца назад ушел. И вот Наташка дома плачет, не учится, плохо спит, а потом опаздывает и обманывает, что кот тетрадки описал.

— Не думаю, что сейчас нужно устраивать очные ставки между родителями. Завтра я поговорю с обеими девочками.

И кто это придумал, что нужно дожить только до понедельника?

Вторник

И как я только дотерпела до конца урока? Давно не испытывала такой злости.

— Прошу всех погулять в коридоре. Леля и Наташа! Мне надо с вами поговорить.

Сели. Они рядом. Я напротив.

— Я вас слушаю!

Технике допросов меня не учили. Но, наверное, это делается именно так: наехать, навалиться всем своим существом, эдак сверху вниз, смотреть неотвратимо, пронзительно…

— А что, что вы слушаете?

Это Наташка.

— Слушаю историю о том, как Наташа отдала на хранение Леле чужой кошелек.

— Я так и знала! Я так и знала!

И сразу в слезы. Это ее обычная реакция в последнее время.

— Что ты знала?

— Что вы не поверите! Не надо было мне ничего говорить! Но В. М. было жалко! У него и так денег нет!

Это все — сквозь ужасные рыдания. Значит, не Наташка?

— Леля?!

Пауза.

— Я тебя слушаю.

— Я не брала… (Наташка начинает рыдать еще сильнее.)

— Леля?!

— Я взяла кошелек. Когда не было никого в классе, вошла и взяла.

— Какого же черта ты наплела своему отцу всю эту гадкую чушь?

Обнимаю рыдающую Наташу, глажу ее по голове: бедное, бедное существо. Сколько же она должна была пережить за эти дни! Она «знала, что я ей не поверю»? Вот ужас-то. И надо сдерживаться, чтобы не разорвать на клочки эту глупую… нет — эту жуткую Лельку! Это надо же — придумать такую изощренную версию получения кошелька! Вот уж кому не откажешь в развитии воображения…

— Я считала, что можно не рассказывать ребятам о кошельке. Я думала, ты, мама и папа поговорите о случившемся дома, и этого будет достаточно, чтобы ты никогда больше так не делала. Но эта ситуация с Наташей… Это хуже, чем сама кража. Это предательство. Понимаешь? Предательство! Взять и подставить другого человека! Какая гнусность!

Я уже не могу выключиться. Я похожа на чайник со свистком. Как плохо, что у человека нет крышечки, которую можно отвинтить и выпустить пар!

Звонок. Заходят дети. Любопытство сменяется напряженным ожиданием.

— Пожалуйста, сядьте на ковер.

Все важные разговоры происходят у нас на ковре. Там и много хорошего происходит. А иногда — вот такое. Тут просто необходимо, чтобы все сидели в кругу на полу. И я тоже, на уровне всех остальных. Это род народного вече.

— У нас в классе произошло неприятное событие. Сначала я не хотела никому ничего рассказывать. Мне казалось, так будет лучше. Но обстоятельства изменились, и нужно чтобы вы знали: у нас в классе произошла кража…

Дальше я излагаю сюжет с подробностями. Наташа закрыла лицо руками. А Леля улыбается. Такой легонькой улыбкой висельника. Она сидит прямо напротив меня. Совпадение? И я теряю логику. Перестаю соображать. Начинаю нести откровенную чушь:

мы все виноваты в краже,

потому что с Лелей никто не хочет стоять в паре,

потому что мы все безобразно учимся (почему, собственно, «мы»?),

потому что в мире много обездоленных людей,

потому что мы не привыкли никого беречь,

потому что наши родители — у них есть свои, взрослые переживания и болезни,

потому что я не могу работать в классе, где можно ради выгоды заложить другого человека, предать за наклейку, за сладости к завтраку…

Я вообще уже больше ничего не могу.

Читать не могу, объяснять не могу, смотреть вокруг не могу. Я тоже живой человек, и что же мне, говорить с ними про прекрасное, доброе, вечное, если кругом такое дерьмо…

* * *

— Ты так и сказала — «дерьмо»? — интересуется сын, когда вечером за ужином я пытаюсь пересказать свой монолог.

— Не уверена. Может, и нет. Надеюсь, что нет. Есть синонимы…

— Попробуй подобрать, — ласково советует другой.

— А вообще-то тебя надо уволить, — подытоживает муж. — Не за «дерьмо», а за отсутствие педагогической выдержки и такта. Ты подумала, как эта девочка — эта Леля — сможет завтра прийти в школу? Каково ей будет жить в твоем классе?

— Но я же не могла по-другому… Что я должна была сделать? Мне казалось, я смягчила, насколько возможно… Господи, какой ужас! Я попробую исправить ситуацию.

— Сомневаюсь, что получится.

Я тоже сомневаюсь… Завтра среда.

Среда

Милый диктофон, диктофончик мой! Техническая палочка-выручалочка! На тебя вся надежда.

А ведь сегодня я опять никого ничему не смогу учить. Через два дня контрольная работа. Наверное, меня и правда надо уволить. А вот и Лелина мама. Ждет меня у школьных ворот. Начинается…

— Марина Семеновна! Я все знаю. Леля рассказала. Мы, конечно, потрясены. Мы очень вас ценим, но Леле, наверное, лучше перейти в другую школу. Вряд ли ребята теперь захотят с ней общаться…

— Не надо торопиться с выводами. Поживем — увидим. Главное, чтобы вы правильно все пережили и осмыслили.

Надо же, я еще могу изображать рассудительность! Бедная Лелина мама. Представляю себя на ее месте… Вхожу в класс.

— Давайте вернемся ко вчерашним событиям. Наверное, каждый из вас об этом думал. Возможно, вы обсуждали что-то со своими домашними. Мне очень важно, чтобы вы высказались. Попробуйте выразить свои ощущения. Только честно. Вы помните: все важные высказывания записываются на пленку. Это архив наших мыслей и переживаний.

Кто первый?

Вот первый:

— Я не понимаю, как можно взять чужое. Взрослых за это сажают в тюрьму. Леле должно быть стыдно.

Звучит прямо, честно, но уж очень правильно. Леле, конечно же, стыдно.

Следующий:

— Я согласна с Петей: воровать стыдно. Но нам всем надо поскорее забыть об этом. Мне кажется, Леля и так наказана. Ей достаточно. Я думаю, она все перечувствовала.

И дальше — как прорыв плотины:

— Очень неприятно, когда на другого наговаривают. Нехорошо. Но со всеми бывает. Надо простить Лелю. Я уверена, она больше никогда так не будет.

— Воровать плохо. Есть еще много плохого. Не давать друг другу руку — тоже плохо. Тот, кто без пары остался, — ему же обидно очень. Оставить человека одиноким — это ж толкнуть его на что-то плохое. Леля плохо сделала. Но она больше так не будет. Не будет никогда. Я уверена.

— Мы в буфете часто вкусности покупаем, потому что нам деньги дают. Но не всем дают. Леле, например, не дают. А некоторые смеются. Выходит, они тоже виноваты в этом — в том, что кошелек стащили. Воровать очень плохо. Но Леля больше не будет.

— Я тоже думаю, что не будет (это Наташа). У В. М. ведь тоже мало денег. Нужно просто поставить себя на место другого человека. Тогда не сделаешь много чего плохого. А Леля не будет больше. И мы будем с ней дружить, потому что мы себя тоже на ее место поставить можем.

Леля больше не улыбается. Она вот-вот заплачет (я, впрочем, тоже). Значит, живем дальше? Кризис миновал? Пожалуй, я даже смогу почитать им сегодня что-нибудь «доброе и прекрасное».

— Я рада, что каждый из вас высказал свое личное мнение. Спасибо. Признаюсь, вчера мне было очень плохо от всего, что произошло, будто я сама что-то своровала или кого-то оговорила. Я не могла смотреть на Лелю — из-за Наташи. Но я ругала себя за это чувство. Я знаю, что Леля ко всем нам очень привязана, и она не хочет поступать плохо. Я тоже хочу, чтоб мы больше не вспоминали об этом. Мы все получили урок. В этом я с вами согласна.

Теперь надо улучить момент и обнять эту поганку Лельку: она очень в этом нуждается. Впрочем, я, кажется, не одинока в своих намерениях, и сегодня Леле достанется в буфете много вкусностей. Будто она именинница. Похоже, она и впрямь заново родилась…

* * *

— Знаете, я решила пока не увольняться, — сообщаю я за ужином своей семье (явно разочарованной этим известием). — Я лишний раз убедилась, что у меня в классе учатся люди.

— Люди? Прямо уж — люди? И как же ты это вдруг определила?

— Мне кажется, я сформулировала критерии измерения человечности.

— И…

— Люди — это отдельные представители вида homo sapiens, у которых ослаблено желание съесть живьем такого же, как они, по моральным соображениям.

— Это и есть те принципы гуманизма, которым ты обучаешь детей? Может, тебе все же нужно уволиться, пока не поздно?

Ну уж нет! Извините. А кто будет отвечать за результаты контрольной по математике?

Данный текст является ознакомительным фрагментом.