3 года

3 года

Аня говорит лучше по-немецки! М., отводя их в детсадик, слышал, как она сказала Ли-Рою: «Ich habe den Stein gefunden!»

Mein, auch – как были выучены, так и остались, хотя «мой» – короче немецкой параллели и «тоже» – не длиннее.

Смотрели книгу о динозаврах и фильм об Исландии, с вулканами. Всё это им показывал М.; Аня сердится на моё «вулкан», поправляет: volcano; удовлетворилась не столько моим разъяснением, что у папы и мамы разные слова, сколько тем, что lava оказалась и у меня лавой. Получается, забывает, что «папа так говорит, а мама по-другому; папа и мама говорят на разных языках».

Любимые книжки Ани: о динозаврах, о золотой рыбке. Из русских оба просили читать: «Самовар» Хармса, «Курочку Рябу», стишок о козе рогатой, «Репку» – может, потому, что изображаю действия? «Волк и семеро козлят» нравится обоим: можно нажимать на волка-пищик – и искать спрятавшихся козлят на картинке. «Телефон» – скажем так: не вызвал сопротивления, как и восторга тоже. Всегда готовы «читать» книжки с наклейками. Фильм о вулканах (похож на фантазийные экспериментальные фильмы Нормана МакЛарена, хотя вообще-то документальный) – Аня не боится! а мультфильм о монстрах смотреть не хочет, страшно… (Кстати, из русских книжек не хочет видеть «Закаляку».)

После «Закаляки» и «Монстров» началось: «Я боюсь». Боится – крокодила в постели, машин на улице, всего…

Что это? Алек:

«коза» – о воздушном змее в небе;

«хеба» – а хочет чаю.

Необъяснимое.

Загадочные реплики Ани. Анино (теперь излюбленное): «Я боюсь», – потом: «Не надо фильма». Я, без надежды на разговор: «Почему? Что в этом фильме плохого?» – «Машина». – «Какая машина?» – «Гончая!» (По крайней мере, так звучало.) – «Гоночная?» – «Да». Я отошла ошарашенная: этого слова они точно знать не могут, ни я, ни мои родные-знакомые, ни наши фильмы или книжки не называли…

Аня уже и в моём присутствии говорит с братом по-немецки: «Bleib hier!», «Was ist los?»

Алек не только повторяет, но и говорит охотно, выговаривает лучше, обнаруживаются всё новые слова, и немецкие тоже: meine Schuhe, meine Jacke, bleib hier… Но… попытка составить ещё один список Алековых слов, начатая с большими надеждами, закончилась почти провалом: из карточек, которые уже несколько раз «проходили», назвал крайне мало. По-русски – всего несколько слов (фитот = цветок, собака, машина, ведро, дом, банан, лампа; носок – это, правда, когда показала на его собственные носки), ещё меньше по-английски (airplane, boot, book, pot), пару немецких (булун = Luftballon, Hose, Ball). А шапка, рыба, медведь, ягоды, гриб, юла, лист, карандаш, лошадь, молоток, дерево, майка, солнце, лопата, кошка, морковь, нож, птица, любимый телефон – забыл? (Что ж говорить о вещах, которые редко видит…) В основном ждёт подсказки – и ведь слова уже знает! Над ботинками, которые ещё утром сам называл по-немецки, думает – потому что игру начала по-русски? Или память отвратительная? Игрушку-тигра называет… крокодилом; и так далее.

На другой день вечером ещё раз попробовали – на этот раз играл с желанием, не хотел заканчивать (пришлось спрятать карточки, о которых думаю, что слова всё равно не знает) – назвал больше слов. Благодаря повторению?

Русские: птица, киса, ыба, майка, гиб. Английские: sun, horse.

Анина грамматика. Спрашивает меня: «Hast Du купил?» А день назад я ещё радовалась, что она грамматически правильно говорит: «Я мокрая».

Алек просит «хеба» – хочет ножницы. Ни за что бы не догадалась, если б Аня перед тем не требовала «резить» и если б Александр, прося, не показывал на ящик с иголками.

Аня отказывается признать, что написала в кровать. Говорит быстро и горячо: «Не надо ругать… Плакать»… И т. п. Я объяснила, что не ругаю. Чуть позже заходит в ванную, видит описанную простынку – говорит: «Анечка написала». Уменьшительный суффикс – для компенсации стыдного признания? оттого, что стыд пропал? Из жалости к себе, для утешения? Называет себя Анечкой теперь часто.

Каламбур: «Einsteigen… два steigen… три steigen…»

Аня говорит с берлинским акцентом. М. собирает её в детсаду: «Take your pants off!» Аня не слушается, пришлось повторить требование. Как выяснилось, она намеренно дурила: сияя улыбкой, передразнила М., а перед тем добавила: «Habe ick die gesaacht!»[ «Я тебе сказал»] – с берлинским акцентом, предложение явно детсадовского происхождения (от одной из воспитательниц?).

Спор между М. и Аней. М.: «I say apple!» – Аня: «I say Apfel!»

Аня наконец (иногда) более-менее развёрнуто рассказывает о садике. Сообщает (мне слышится упрёк), что в садике ели Stulle (бутерброд с колбаской, что дома есть М. не разрешает), «гуммигэрхен» = Gummib?rchen (желатиновые фигурки медвежат, дома не поощряются) и «сухарики» (предпочитаем давать фрукты и полноценный завтрак-ужин). Иногда говорит, что кто-то дрался. Что приходила Дёрте, танцевали…