Заключение

Ранние 1930-е годы знаменуют конец эпохи интенсивного взаимодействия России с внешним миром на границах гражданства. Эта эпоха началась в 1860-х годах, когда старый режим сознательно повел политику максимального увеличения притока иностранцев в страну, что рассматривалось как часть стратегии модернизации. А закончилась – полвека спустя, когда Сталин ввел изоляционистскую модель экономической модернизации. Сталинский поворот означал торжество соображений безопасности над экономическими, юридическими, национальными, демографическими и политическими соображениями, которое затем, в 1930-х годах и в период Второй мировой войны, лишь усугубилось.

Наблюдение с границы гражданства – с края государственного суверенитета – проливает новый свет на вековые вопросы российской истории. Один из этих вопросов – парадокс российской государственности. Слабой она была или сильной? До 1920-х годов протяженные государственные границы страны едва ли имели важное значение для контроля за передвижениями. Наиболее эффективный миграционный контроль, в том числе и после отмены крепостного права, осуществлялся на местном уровне – посредством системы коллективной ответственности и внутренних паспортов. Приблизительно четверо из каждых пяти эмигрантов покидали страну нелегально, без документов, и делали это довольно открыто и легко. К началу века миллионы мелких торговцев, бродяг и трудовых мигрантов ежегодно посещали Российскую империю и покидали ее, не предъявляя документов для проверки.

Мировая война и революция значительно усилили стремление государства контролировать внешние границы и с научной точностью и полнотой документировать, регистрировать и контролировать передвижения в страну и из страны, а также статус российского и советского гражданства. С 1914 по 1930 год государство с невероятной быстротой наращивало способность контролировать границу гражданства и использовать ее как инструмент демографической политики. Однако ответить на вопрос, демонстрирует ли это силу или слабость государства, не так-то просто. Некоторые определяют слабое государство как такое, которое не может достичь желаемого результата без принуждения. В этом смысле колючая проволока, патрулируемые и расчищенные приграничные полосы, вербовка секретных сотрудников и информантов среди местного населения, крайнее недоверие к иностранцам и профилактические операции против населения, сохраняющего связи с зарубежьем, показывают, что государство удивительно мало верит в свою способность удержать людей от отъезда. Принудительные массовые денатурализации и натурализации первых десятилетий советской власти можно рассматривать либо как впечатляющее проявление государственного контроля над границей гражданства, либо как знак того, что государство не имело уверенности в своей способности ассимилировать население, «привлекать и удерживать» его и добиваться от него лояльности.

Изучение границы гражданства также проливает свет на демографическую политику имперских и советских властей. Политика гражданства и миграционная политика влияют на состав населения и на то, какие подгруппы в него входят, – контролируя или по меньшей мере оказывая воздействие на того, кто въезжает в страну, покидает ее, остается, натурализуется или денатурализуется и уезжает навсегда. Исходя из предположения, что богатство создается населением, а Россия, чтобы провести модернизацию, отчаянно нуждается в большем количестве людей, технологиях и торговле, цари создали богатую традицию эффективных мер, позволяющих «привлекать» людей и «удерживать» их в границах государства. Эта традиция была сильнее и сохранялась дольше, чем в большинстве других стран. Она продолжала существовать – и немалое время – даже в конце имперского периода, в эпоху национализма и перенаселенности в сельской местности.

Однако старый режим использовал политику гражданства еще и как фильтр, позволяющий влиять на этнический баланс населения. Так, евреям было запрещено иммигрировать и натурализоваться, а свободу покинуть страну им официально предоставили гораздо большую, чем представителям других групп населения. В то же время некоторым группам мусульман было запрещено возвращаться, если они решатся на отъезд. В противоположность Австро-Венгрии и Германии, которые решали проблему перенаселенности в сельской местности, облегчая массовую заокеанскую эмиграцию представителям коренной национальности, Россия стремилась удержать славянское население в стране, до самого конца старого режима сохраняя и усиливая анахронический набор ограничений на эмиграцию. С другой стороны, она отчасти легализовала эмиграцию евреев и представителей других меньшинств и ввела политику натурализации и денатурализации, затруднявшую для них возвращение или поддержание связей с соотечественниками, оставшимися в Российской империи. Статистика поражает. Этнические русские, то есть приблизительно половина населения империи, давали лишь 2 % от общего количества эмигрантов до 1914 года, тогда как евреи, то есть менее 5 % населения империи, в этот период составили более 40 % эмигрантов. По сравнению с русским, вероятность эмигрировать для немца и поляка была выше в 50 раз и более, а для еврея – в 184 раза.

Этническая и демографическая политика внезапно и резко перестала играть ведущую роль в формировании стратегий присвоения гражданства и в разработке миграционной политики – это произошло, когда в марте 1917 года был издан декрет Временного правительства, отменявший все ограничения и всякую дискриминацию на основании национальной или религиозной принадлежности. Советские власти, если уж на то пошло, сменили ценности национальной и демографической политики старого режима на прямо противоположные, проведя массовую денатурализацию, коснувшуюся сотен тысяч этнических русских, и приветствуя обратную миграцию евреев и немцев.

Но посредством политики гражданства советская власть подталкивала демографическую политику к новым крайностям, на этот раз предполагающим использование скорее классовых, чем национальных критериев. Она запретила иммиграцию и натурализацию среднему и высшему классам, разрешив ту и другую лишь представителям рабочего класса. В начале советского периода сформировалась категория людей, которые, оставаясь гражданами страны, были лишены прав гражданства (лишенцы), тогда как великая денатурализация бывших российских подданных за рубежом и другие стратегии имели целью позволить классовым врагам покинуть сообщество граждан и жителей Советского Союза – или вынуждали их это сделать. На деле из-за высокой безработицы, общего подозрительного отношения к иностранцам и передачи контроля за осуществлением политики гражданства в ведение ОГПУ результаты этой политики были с самого начала ограниченными. Власти так никогда и не разрешили классовым врагам свободно покинуть границы страны и быстро подтвердили заново принцип, согласно которому денатурализация за границей не разрешалась. Старая формула «Привлекай и удерживай» сократилась до «Удерживай».

Интенсивность взаимодействий на границе гражданства достигла верхней точки накануне Первой мировой войны, с более чем десятью миллионами официально документированных пересечений границы в обоих направлениях и еще миллионами нелегальных перемещений через нее. К 1930 году такие случаи исчислялись уже только тысячами, и эти немногие пересечения границы были лишены спонтанности, интерактивности и содержательного обмена. Мелкие торговцы столкнулись со строгими ограничениями количества товаров и валюты, которое могли провезти через границу, как в одну, так и в другую сторону, а политический надзор сделал свободный обмен идеями откровенно опасным. Советский Союз совершил самый решительный поворот в истории гражданства, какой когда-либо совершала какая-либо крупная страна[703]. «Великий перелом» Сталина отрезал страну от остального мира, а также означал разрыв с более ранними, исторически сложившимися российскими традициями гражданства.

Граница гражданства с 1930-х годов по настоящее время

В последовавшие за 1930-ми годами десятилетия советской эпохи границу гражданства пересекали миллионы людей. Однако делали они это почти исключительно экстраординарными способами – в результате войны или в иных нестандартных обстоятельствах, – а не упорядоченным путем, который частное лицо могло бы выбрать в нормальной ситуации. В повседневной жизни человеку было необычайно трудно выехать или въехать в страну либо получить разрешение отказаться от советского гражданства.

Эмиграция оставалась нелегальной, и уже в 1930-х годах способы осуществления этого запрета были устрашающими. Сталин ввел ряд приграничных зон, где было запрещено проживать людям определенных категорий, включая группы, считавшиеся неблагонадежными из-за национальной принадлежности. Физические препятствия на границе тоже быстро становились все более серьезными – там появлялись колючая проволока, сторожевые вышки, траншеи, стены, нейтральные полосы и щедро финансируемая пограничная стража. Погранвойска прославлялись советской пропагандой, а в малонаселенных районах, где границы были укреплены не так серьезно, к их охране привлекались местные жители: за поимку лиц, нелегально пересекавших границу, полагалась награда.

Иностранцам без документов и регистрации в местном отделении милиции стало еще сложнее проживать на советской земле. Декабрьский декрет 1932 года и апрельский – 1933-го положили начало кампании по обеспечению населения внутренними паспортами, приведшей к более масштабному документообороту, надзору и контролю как в городах, так и на приграничных территориях и привязавшей сельских жителей к местам их проживания так крепко, как не бывало со времен крепостного права[704]. Жители городских, промышленных, стратегических и приграничных районов, МТС и госхозов должны были зарегистрироваться и получить внутренние паспорта. Жители сельской местности, находившейся за пределами этих зон, внутренних паспортов не получали, и им было фактически запрещено переезжать в регионы, где паспорта выдавались. Система привела к разделению населения на не имеющих паспортов (сельские жители, кочевники и представители меньшинств), которым было запрещено свободно переезжать и селиться там, где они пожелают, и на «граждан», обеспеченных паспортами, – они имели право переезжать и селиться где угодно, но все еще были обязаны регистрироваться в милиции во время любого переезда с места на место[705]. До 1976 года паспорта сельским жителям и кочевникам не выдавались, но даже после отмены этого ограничения система прописки продолжала сходным образом контролировать свободу передвижения[706]. Более того, Министерство внутренних дел и ОГПУ контролировали эту систему, продолжая запрещать поселение тем или иным лицам в административном порядке или отдавая указания в каждом конкретном случае. Система внутренних паспортов оказала глубокое воздействие и на горожан, создав «сложную иерархию привилегий и ограничений, недопущения, частичного недопущения и дифференцированного принуждения к передвижению, касавшуюся всего советского населения», и ранжировала права переезжать и селиться на новом месте – ранжировала, основываясь на «абсурдно точных определениях тех социальных и этнических групп, которые вожди считали более или менее лояльными»[707].

Возросшее значение регистрации и обеспечения документами всех проживающих в Советском Союзе привело также к тому, что для иностранцев уклонение от выявления и регистрации стало гораздо более сложной задачей. Закон о гражданстве 1931 года подтвердил, что, когда гражданский статус человека оказывается под сомнением, его следует считать советским гражданином[708]. Иностранцы обнаружили, что реализовать одно из наиболее существенных прав, которые давал им их статус, – право уехать к себе на родину – становится все труднее. В 1930-х годах все иностранцы должны были ходатайствовать о выдаче загранпаспортов, а их получение часто оказывалось дорогим предприятием, полным волокиты и задержек. Бывшие подданные Российской империи, натурализовавшиеся за границей, сталкивались с особенно мощным давлением, вынуждавшим их принять советское гражданство. Многие иностранные рабочие, которым платили в неконвертируемых рублях, не имели достаточно денег для возвращения. Высокие и все повышавшиеся пошлины за обновление вида на жительство и другие стратегии вынуждали иностранцев натурализоваться. Наконец, согласно Тиму Цулиадису, советские власти использовали всевозможные увертки (включая прямую кражу паспортов), чтобы лишить иностранцев гражданского статуса и возможности уехать[709].

Конституция 1936 года упразднила категорию граждан, лишенных прав гражданства (лишенцев). В принципе, это тоже было отказом от многообразия прав и обязанностей различных категорий граждан и означало движение к единому для всех статусу гражданина. Разумеется, не следует переоценивать значение данного шага: он был сделан накануне Большого террора, а лица, принадлежавшие ранее к категории лишенцев и определенным этническим группам, оказывались жертвами последнего чаще, чем другие[710]. Более того, дифференциация в доступе к работе, образованию, продвижению по службе и вероятность быть поставленным на учет в милиции продолжали зависеть от классового происхождения, национальности и вероисповедания. Закон о гражданстве от 19 августа 1938 года еще больше укрепил границу гражданства, отменив практику дарования иностранным гражданам, принадлежавшим к рабочему классу, избирательных прав[711]. Это подталкивало иностранных рабочих, оставшихся в Советском Союзе, к натурализации, поскольку от наличия избирательных прав зависели многие другие права и привилегии социального обеспечения. Закон этот также сделал следующий шаг к единому статусу гражданина, упразднив практически все отсылки к гражданству «республиканского уровня» или к «союзному гражданству» и заменив их монопольным использованием термина «советское гражданство».

Вторая мировая война подняла множество важных вопросов о гражданстве, еще дожидающихся своего исследователя. За произошедшей в сентябре 1939 года аннексией Восточной Польши/Западной Украины последовала всеобщая натурализация всех лиц, находившихся на этой территории на 1 и 2 ноября того же года, без права оптации в иной статус или гражданство[712]. Эти новые граждане вряд ли могли похвастаться теми же правами, что и остальные их сограждане. Серия проведенных НКВД операций увенчалась депортацией более миллиона людей и семей из данного региона в лагеря и специальные поселения во внутренних районах Советского Союза. То же повторилось во время оккупации Прибалтики в 1940 году. За коллективной натурализацией снова последовали жесткие массовые депортации новых граждан. Есть сообщения, что беженцы из оккупированной Германией Польши, пытавшиеся отказаться от паспортов и сохранить польское (или иное) гражданство, чаще всего подвергались аресту и отправке в лагеря[713].

По окончании войны возникли новые проблемы, касавшиеся миллионов советских военнопленных, беженцев и рабочих, угнанных национал-социалистическими властями с советской территории, – все эти люди остались за границами Советского Союза, но на пространстве, оккупированном Красной армией[714]. Сталинский режим надавил на союзников, чтобы гарантировать принудительную репатриацию советских граждан в СССР. Ряд противоречивых решений, принятых в Ялте, свидетельствует о том, что союзники согласились репатриировать советских граждан, содержавшихся в лагерях на их, союзнической, территории. В общей сложности властями союзников было репатриировано приблизительно два миллиона советских граждан, некоторые – добровольно, другие – против воли. Многие по возвращении оказались в сибирских лагерях. У еще большего количества в документах остались пометки о неблагонадежности, а впереди были годы дискриминации в повседневной жизни и на работе. Те перемещенные лица, которым удалось избежать принудительного возвращения и найти убежище, смогли покинуть Советский Союз в составе самой большой волны эмиграции в советской истории со времен Гражданской войны. Но после Второй мировой граница снова оказалась на замке и эмиграция стала еще сложнее, чем раньше. У тех, кто очутился в Советском Союзе, было мало шансов уехать. Важным исключением из этого правила стало соглашение с Польшей, позволившее примерно четверти миллиона бывших польских граждан, находившихся на советской территории, перебраться в коммунистическую Польшу. Примерно 25 000 из них были евреями, многим из которых впоследствии позволили эмигрировать в Израиль. Однако эта группа была вынуждена ожидать окончания сталинской эпохи, прежде чем в 1950-х годах им позволили отправиться в путь[715].

С 1930-х и до 1950-х годов иммиграция и обратная миграция в страну случались очень редко – за немногими эпизодическими исключениями, каким было, например, возвращение двух третей из 300 000 бывших советских жителей Средней Азии, бежавших в 1930-х годах от коллективизации и голода в китайскую провинцию Синьцзян. В постсталинскую эпоху репрессивный режим смягчился, программа освоения целинных земель потребовала рабочих рук, в Китае же усилились националистические настроения, а в провинции Синьцзян начались социальные волнения. В результате примерно 200 000 бывших граждан были натурализованы советскими консульскими чиновниками за рубежом и получили разрешение иммигрировать[716]. Однако такие случаи широкомасштабной иммиграции были немногочисленны, а если происходили – процесс постоянно ограничивался и тормозился бюрократической системой и отношением властей, очень затруднявшим иммиграцию и натурализацию. Даже когда, казалось бы, складывались благоприятные условия для перехода к политике поддержки иммиграции – после войны, при серьезной нехватке рабочей силы и резком подъеме стандартов жизни в Советском Союзе, резком росте его престижа благодаря победе в войне и технологическим достижениям (от ядерного оружия до космических исследований) – все равно иммиграция в Советский Союз оставалась сравнительно редкой и незначительной для страны такого размера и такого уровня экономического развития.

После Второй мировой войны Советский Союз принудил восточно-европейские страны избрать коммунистический путь развития и получил союзников в лице множества новых независимых государств третьего мира, появившихся в результате национальных антиколониальных движений. Целый ряд затруднений, возникших вследствие этого в политике гражданства, требует дальнейшего изучения. Внутри коммунистического мира путешествия, трудовая миграция, переселение и даже натурализация и денатурализация стали намного проще, чем те же действия, предполагавшие пересечение границы с капиталистическим миром. В период с 1960-х по 1980-е годы значительное число граждан стран социалистического лагеря приезжали в Советский Союз учиться, работать или отдыхать. Ограничения на путешествия и обучение в Советском Союзе для граждан капиталистических стран были также существенно ослаблены в 1960-е годы, и количество путешествий с пересечением границы заметно возросло. Общее число посетителей Советского Союза выросло с полумиллиона в 1956 году до двух миллионов в 1970-м и пяти миллионов – в 1980-м, причем более 60 % приезжало из социалистических стран. Количество зарубежных путешествий советских граждан росло практически сходным образом и в сопоставимых масштабах[717]. Экономическое и научное сотрудничество между Советским Союзом и Западом также ширилось[718].

Однако границы между капиталистическим и социалистическим мирами строго охранялись. Эмиграция без разрешения воспринималась как вариант измены и наказывалась крайне сурово. Те, кто уезжал, будь то легально или нелегально, часто публично порицались. Семью, коллег и знакомых уехавшего человека ставили перед необходимостью его осуждать[719]. Туристов, приезжавших в страну, держала под наблюдением система «Интуриста», минимизируя их неконтролируемые контакты с советскими гражданами; сложная система контроля существовала и для советских людей, путешествовавших за рубежом[720]. Советским гражданам мешали эмигрировать даже после заключения брака с иностранцем[721]. Такие выдающиеся личности, как Михаил Барышников, Мстислав Ростропович и Александр Солженицын, были лишены гражданства in absentia или при выезде из страны, и им запретили возвращаться[722].

Более того, хотя в сравнении с крайней изоляцией периода с 1930-х до начала 1950-х годов такие перемены выглядят как весьма значительные, они оказываются совсем небольшими при сопоставлении со взрывом международных миграций и взаимодействий той великой волны глобализации, что охватила Запад после войны. Сталинская автаркия была создана в 1930-х годах, когда иммиграция ограничивалась по всему миру, когда вводились пошлины, торговые ограничения и другие меры сдерживания курса на глобализацию, которому мир следовал в предшествующие пятьдесят лет. На этом фоне контраст между Советским Союзом и остальным миром в послевоенные десятилетия становится ярче. Например, в 1970 году Советский Союз зарегистрировал 2,1 миллиона иностранных туристов – лишь 1 % от глобального туризма и менее 2 % от всех, кто посетил Европу. В том же году в два раза больше людей посетило Югославию, и в четыре – Австрию[723].

Самым важным исключением в ситуации закрытых границ опять стала эмиграционная политика в отношении евреев. Так же как царский режим отчасти легализовал еврейскую эмиграцию в 1892 году, позволив Еврейскому колонизационному обществу открыть в стране информационные бюро и сообщать евреям о возможности эмиграции, так и Советский Союз с 1968 года и на протяжении 1970-х сделал эмиграцию возможной для ограниченного числа евреев – хотя сама процедура была очень сложной, дорогостоящей и рискованной. В то десятилетие примерно четверть миллиона советских евреев получили разрешение уехать (около 10 % из насчитывавшихся в стране в 1970 году 2,2 миллиона)[724]. Причины, по которым власти разрешили эту эмиграцию, все еще остаются предметом научных дискуссий[725]. Она в значительно меньшей мере была частью демографической политики (как это происходило в конце имперского периода) и имела более тесную связь с внешними факторами: разрядкой, подъемом советской внешней торговли (в особенности импорта зерна), подписанием Хельсинкских соглашений и других международных договоров, обязывавших Советский Союз уважать право на эмиграцию. Радиостанция «Голос Израиля» сообщала советским евреям об израильских успехах, включая историю ошеломительной победы в войне 1967 года.

Еврейская эмиграция из Советского Союза 1970-х годов была важным отступлением от его общей политики сохранения запрета на эмиграцию. Но до эпохи Горбачева она оставалась скорее исключением, чем новым правилом. Даже позволив четверти миллиона граждан эмигрировать, власти прикладывали все усилия для сохранения границы гражданства. Они чинили серьезные финансовые, административные, политические и социальные препятствия на пути эмиграции, и, как только выдавалась выездная виза, становилось более чем ясно, что то был билет в один конец – без права возвращения. Это было важно, поскольку из всех подгрупп советского населения евреи имели самый высокий уровень образования; кроме того, так же как и армяне, они представляли нацию с рассеянной по всему миру диаспорой, у которой было больше всего возможностей стать новым средством связи с внешним миром. Но до конца 1980-х власти эффективно предотвращали подобные взаимодействия. Вплоть до распада Советского Союза в 1991 году граница его гражданства оставалась более строгой, чем почти где бы то ни было в мире.

Крах 1991 года стал водоразделом в долгой истории контроля над границей гражданства. Накануне распада СССР Российская Федерация приняла в высшей степени либеральные законы о гражданстве, основанные на инклюзивном принципе почвы. Он автоматически давал гражданство всем лицам, постоянно проживавшим в Российской Федерации, а в 1992 году позволил любому бывшему советскому гражданину, у которого не было определенного постоянного места жительства, ходатайствовать о получении гражданства по «упрощенной процедуре». Вместе с этой либерализацией границы гражданства Российская Федерация начала процесс отмены системы прописки, определявшей право каждого гражданина на проживание в одном конкретном регионе, и гарантировала всем гражданам право свободно передвигаться в пределах всей страны. Наконец, эти права были утверждены 27-й статьей принятой в 1993 году Конституции Российской Федерации[726]. Либерализация законодательства достигла кульминации в 1996 году – с принятием эпохального закона, который впервые в российской истории сделал право въезжать и покидать страну основополагающим правом российского гражданина, получившим юридическое определение[727]. Более пяти миллионов российских граждан в 1990–2010-х годах эмигрировали в страны, находящиеся за пределами бывшей советской территории[728]. Как и в эпоху империи, на национальные меньшинства пришлась непропорционально большая доля эмигрантов, причем на немцев и евреев – более половины эмигрантов, покинувших страну в 1989–2002 годах. И тем не менее этнические русские составили 36 % эмигрантов, сделав последние два десятилетия первым периодом значительной русской эмиграции со времени двух мировых войн[729].

Как и после Первой мировой войны, десятки миллионов человек обнаружили, что оказались в странах, которые не соответствовали их происхождению, идентичности или родственным связям. Распределение национальностей и гражданств между пятнадцатью государствами – наследниками СССР стало длительным и спорным процессом, продолжающимся и по сей день. Он происходил не так, как аналогичный процесс в начале 1920-х годов. Договоры об оптации и массовая денатурализация 1920-х имели целью предотвратить двойное гражданство и сформировать лояльное население желательного классового происхождения. В 1990-е же годы натурализация была сравнительно простой, без определенных сроков и, следуя глобальным тенденциям, власти оказались очень лояльны к двойному гражданству. Бывшим гражданам Советского Союза, проживавшим за пределами Российской Федерации, позволили получить гражданство по упрощенной процедуре, которая сводилась всего лишь к заполнению простой формы. Для этого им даже не нужно было въезжать в Российскую Федерацию. Подобное удивительно открытое определение государства типично для революционных властей, но во многих отношениях постановления российского руководства были даже радикальнее, чем ранние законы времен Французской революции, поскольку недвусмысленно разрешали двойное гражданство[730].

Такая политика позволила избежать появления лиц без гражданства – серьезной проблемы, в 1920-е годы коснувшейся миллионов людей. Однако в результате множество граждан Российской Федерации проживает за границами своей страны. Это привело к ряду конфликтов между Россией и странами, где проживают ее граждане, что в особенности касается Латвии, Эстонии, Грузии, Молдовы, Приднестровья и Крымского региона Украины[731].

С 2000 года Россия резко отказывается от либеральных тенденций, начиная стремиться к более точному определению границы, разделяющей гражданина и иностранца, и к более тщательному надзору за ней. Во-первых, истекший в 2000 году срок действия закона, позволявшего бывшим советским гражданам получить гражданство Российской Федерации по упрощенной процедуре, так и не был продлен. Затем, в 2002 году этот закон обновили, но на более ограниченном основании принципа почвы – теперь включающем лишь тех из бывших советских граждан, кто родился на территории Российской Федерации. С этого момента другие бывшие советские граждане с точки зрения закона представлялись лицами, ничем не отличающимися от прочих иностранцев[732]. Вместо подачи простого заявления бывшие советские граждане теперь должны были предоставлять справку о доходах, демонстрировать знание русского языка, оформлять вид на жительство, а затем постоянно проживать в Российской Федерации на протяжении пяти лет и только после этого обретали право ходатайствовать о получении гражданства[733]. Одним из важнейших результатов этих нововведений стало то, что они ясно давали понять: наконец, спустя одиннадцать лет после распада Советского Союза, период, когда всех бывших советских граждан приглашали получить гражданство Российской Федерации, завершился[734]. В некоторых отношениях это означало отказ от политики сохранения преемственности между Российской Федерацией и Советским Союзом – бывшая советская территория была теперь разделена между взаимно исключающими друг друга сообществами граждан разных стран. Закон 2002 года довольно откровенно был нацелен на ограничение числа лиц иных национальностей, которые могли получить российское гражданство. Сторонники этого закона особенно пеклись о предотвращении натурализации большого числа таджиков и других выходцев из Средней Азии и с Кавказа, приезжавших в Российскую Федерацию в качестве сезонных рабочих. Однако вскоре стало ясно, что закон 2002 года мешает вернуться и натурализоваться также некоторым представителям желательных групп населения, находящимся за пределами России. Ряд поправок, принятых с 2003 по 2008 год, был направлен на преодоление этой проблемы – разрешением натурализоваться ветеранам российской армии, ветеранам Второй мировой войны и советским гражданам, получившим высшее образование в России после 2002 года. В 2008 году новая программа переселения русских из бывших советских республик (программа переселения соотечественников) позволила правительству разрешить натурализацию по упрощенной процедуре – то есть в обход всех барьеров, установленных в 2002 году, – тем частным лицам и группам людей, которых оно сочло достойными. В результате этих изменений проявилась функция политики гражданства как фильтра: она была призвана привлекать и удерживать этнических русских и предотвращать приток представителей множества национальных меньшинств[735].

Поворот к ограничениям не означал конца попыток натурализовать стратегически значимые группы населения на бывшей советской территории – совсем наоборот. Летом 2002 года Российская Федерация начала спорную программу натурализации жителей Южной Осетии и Абхазии – регионов Грузии. Затем, в 2008 году, во время войны с Грузией, Россия объявила о своем праве защищать интересы российских граждан в Абхазии и Южной Осетии. Грузия яростно протестовала против подобных натурализаций, заявляя, что в 1993 году провела процедуру оптации, дав всем жителям региона шесть месяцев на то, чтобы формально отказаться от грузинского гражданства. Если они не воспользовались этой возможностью, то автоматически считались грузинскими гражданами и по законам Грузии не могли без особого разрешения получать второе гражданство. Независимый доклад Европейского союза, подготовленный под руководством Хайди Тальявини, подтверждал, что коллективное присвоение российского гражданства этому населению противоречило как грузинскому, так и международному праву[736]. Для России случай Грузии стал решительным разрывом с давней традицией практики оптаций и приверженностью территориальным принципам, признающим право любого государства определять гражданский статус лиц, находящихся на его территории. Но после войны 2008 года Россия занялась коллективной натурализацией в Крыму, Приднестровье и других регионах. Проблема не разрешена и остается в высшей степени напряженной[737].

Другой важный аспект обращения к ограничительному подходу касался беженцев, которые уезжали в Российскую Федерацию из бывших советских республик, спасаясь от тех или иных конфликтов. Закон 1993 года создал категорию «вынужденных мигрантов», чтобы описать это – по большей части русскоговорящее – перемещенное население. Этой привилегированной категории иммигрантов предоставлялись доступ к здравоохранению, пенсии и другие формы социального обеспечения; для них создавались федеральные программы, призванные помочь населенным пунктам на долгий срок предоставить жилье людям, имеющим статус «вынужденных мигрантов». Для них была введена одна из наиболее действенных и щедрых программ, нацеленных на помощь бывшим советским гражданам с миграцией в Российскую Федерацию и последующей интеграцией. Однако срок действия большинства этих программ истек в 2001 году. Более того, закон требует, чтобы выгодополучатели являлись гражданами Российской Федерации. До принятия закона 2002 года лицам, претендующим на статус «вынужденных мигрантов», было легко в течение короткого времени получить российское гражданство, но после – это превратилось в гораздо более сложное предприятие. Результатом стало резкое сокращение числа «вынужденных мигрантов»: с 782 215 человек в начале 2001 года до 168 300 – в начале 2006-го[738]. В плане изменения отношения властей к таким мигрантам символичны были расформирование Федеральной миграционной службы, созданной в 1992 году прежде всего для предоставления социального обеспечения, и передача ее функций Министерству внутренних дел – в 2002-м. Наблюдатели отметили, что вследствие этого произошло быстрое смещение фокуса с социального обеспечения и интеграции на контроль за соблюдением правил. Таким образом, с 2002 года даже самая привилегированная категория иммигрантов – «вынужденные мигранты», которые уже получили российское гражданство и чаще всего были русскоговорящими и/или этническими русскими, – принималась с меньшей охотой и сталкивалась со все более заметным сокращением возможности мигрировать в Российскую Федерацию и поселиться в ней[739].

Все эти ограничения вводились по мере того, как Россия совершала националистический поворот – подальше от иностранцев, меньшинств и глобализирующих реформ 1990-х годов. Самой острой дилеммой для развития российского гражданства в будущем станет конфликт между этим курсом и усугублением хронической нехватки рабочей силы. Противостояние данных факторов часто играло и играет центральную роль в истории гражданства различных стран по всему современному миру – было оно важно и в эпоху, рассматриваемую в этой книге. Но глубина подобного конфликта в России последнего десятилетия почти не имеет себе равных. Очевидно, что стране нужно больше рабочих. Несмотря даже на то что в период с 1992 по 2008 год в Россию иммигрировало на 6 миллионов больше людей, чем из нее эмигрировало, в тот же период смертность в стране превысила рождаемость на 12,6 миллиона, приведя к сокращению населения на 6,6 миллиона человек. Принимая во внимание демографические тенденции и прогнозируемое резкое сокращение количества двадцатилетних россиянок в следующем десятилетии, надо признать, что особых надежд на стремительный рост рождаемости, по-видимому, нет – демографы предсказывают резкое сокращение трудоспособного населения в стране[740]. Как и в предреволюционную эпоху, власти готовы на многое, чтобы побудить этнических русских оставаться в России, обзаводиться детьми и жить на Дальнем Востоке, что предотвращало бы угрозу демографического доминирования азиатского населения. Но используемые стратегии оказываются не слишком эффективны, и демографы относятся к ним скептически. Сравнительно высокие зарплаты привлекли миллионы работников в Россию ради временного или долгосрочного трудоустройства. Однако, как и под конец имперского периода, власти вынуждают гастарбайтеров следовать правилам, которые затрудняют их натурализацию, сохраняя тем самым временный, маргинальный статус прибывших. Эти ограничения могут оказаться тормозом для будущей рабочей иммиграции, особенно в том весьма вероятном случае, если экономики родных стран иммигрантов начнут работать лучше, чем российская[741]. Даже если приток гастарбайтеров не уменьшится, все равно будет наблюдаться значительная нехватка рабочей силы. Многие аналитики делают вывод, что единственным реалистическим решением проблемы является поощрение массовой иммиграции[742].

Но за последние два десятилетия Россия уже приняла больше иммигрантов, чем составляла чистая иммиграция в Российской империи с 1828 по 1914 год[743]. За те же два десятилетия более пяти миллионов человек эмигрировали, включая беспрецедентное количество этнических русских. Все это произошло в период интенсивных политических и социальных поисков российской национальной идеи и создания российской национальной идентичности. Общественные настроения не успевают приноровиться к этой беспримерной эпохе массовой эмиграции и иммиграции с той быстротой, с какой растет спрос на рабочую силу, – и проявляется мощная негативная реакция, которая может затруднить будущую иммиграцию[744]. Проблема обостряется тем, что больше всего в Россию хотят приехать мусульмане с Кавказа и из Средней Азии или уроженцы Азии на Дальнем Востоке – и те и другие являются мишенью для российских националистов и объектом широко распространенных предрассудков. В обоих случаях иммигранты представляются угрозой безопасности – из-за их предполагаемых симпатий к исламскому экстремизму или из-за страха россиян, вызываемого целями Китая на Дальнем Востоке и значительным перевесом населения по другую сторону российско-китайской границы[745]. Политическая и национальная напряженность вокруг иммиграции, по всей видимости, не снижается, а потому проблема натурализации и обращения с большими группами иммигрантов и гастарбайтеров-иностранцев, скорее всего, на долгое время останется центральной для российской политики гражданства.

Эта дилемма, возможно, станет еще более острой, если мы будем говорить не о неквалифицированном низкооплачиваемом труде, а о привлечении квалифицированной рабочей силы и инвесторов и увеличении интенсивности взаимодействия между национальной и глобальной экономиками. По окончании экономического кризиса 1998 года множество разнообразных представителей иностранного сообщества – инвесторов, работников, студентов и др. – покинули страну. Тогда Владимир Путин отказался от попыток 1990-х годов привлечь зарубежные инвестиции и заявил о государственном контроле над ключевыми предприятиями в нефтегазовом секторе – как о следствии их ренационализации и приобретения лояльными олигархами. Эта модель удовлетворительно работала при росте цен на природные ресурсы, но большинство экономистов согласны с тем, что даже только сохранение такой экономики – недиверсифицированной, ориентированной на экспорт ископаемого топлива – будет затруднительно без возвращения к экономике более открытой. Политика гражданства является малой частью этого длинного ряда решений, но – точно как в 1860-е и 1920-е годы, когда ее изменение было прямым результатом более глобальных преобразований, предпринятых в рамках экономической политики, – так и будущая политика гражданства и миграционная политика в Российской Федерации будут тесно связаны с общим экономическим курсом. Итак, если смотреть с точки зрения более широкой перспективы, Россия продолжает решать фундаментальную дилемму глобализации. Обратится ли она к политике, принятой в 1860-х годах и проводившейся вплоть до начала Первой мировой войны, или изберет модернизированный вариант изоляционистского курса? Вот один из важнейших вопросов, на который должна ответить страна. Как и было на протяжении всей российской истории, ее политика гражданства и миграционная политика будут определяться ответами на эти, более общие вопросы.