Чайный павильон

Для европейского архитектора, воспитанного на традициях каменного и кирпичного строительства, наш японский подход к возведению домов из дерева и бамбука вряд ли покажется достойным места в архитектуре. Только совсем недавно один знающий свое дело студент архитектурного факультета западного высшего учебного заведения признал величие и оценил достоинства выдающегося совершенства наших знаменитых храмов [21] . При таком отношении к нашей классической архитектуре нам вряд ли стоит рассчитывать на достойную оценку европейцем утонченной красоты чайного павильона, ведь принципы его обустройства и украшения радикально отличаются от признанных на Западе подходов.

Чайный павильон (сукия) представляет собой не более чем простую беседку – как мы ее зовем, соломенный шалаш. Исходное значение иероглифов, из которых состоит слово «су-кия», – «обитель воображения». Позже мастера чайной церемонии стали заменять по собственному усмотрению китайские иероглифы согласно своему личному представлению чайного павильона, поэтому слово «сукия» может превращаться в «обитель пустоты» или в «обитель асимметрии». Он может служить «обителью воображения» в виде временной конструкции, сооруженной специально для воплощения поэтических порывов. Он может являться «обителью пустоты», поскольку лишен убранства, но там разрешается кое-что разместить ради эстетического удовольствия. Он – «обитель асимметрии», так как посвящен поклонению несовершенству, и в нем специально некоторые вещи оставляют в незавершенном виде ради того, чтобы их дорисовало воображение [22] . Идеалы тиизма с XVI века до такой степени повлияли на нашу архитектуру, что крайняя простота убранства японского интерьера с его строгостью и целомудренностью кажется иностранцам практически бессодержательной.

Первый отдельно стоящий чайный павильон считается плодом творения величайшего мастера чайной церемонии Сэнно Соеки, всемирно известного под именем Рикю, который в XVI веке при содействии Тайко-Хидэёси [23] разработал и довел до высшей степени совершенства ритуалы чайной церемонии. Пропорции чайного павильона до него определил знаменитый мастер чайной церемонии XV века Сёо. Древний чайный павильон представлял собой всего лишь угол обычной гостиной, отделенный ширмами специально для участников чаепития. Эта часть гостиной называлась «какои» (камера), и данное название до сих пор в ходу для чайных павильонов, встроенных в жилой дом, а не представляющих собой отдельно стоящее сооружение. Сукия состоит из собственно чайного павильона на пять человек и не больше (как в поговорке «больше, чем граций, но меньше, чем муз»); прихожей (мизуя), где моют и готовят чайные принадлежности перед тем, как их внести в павильон; галереи (матиаи) для гостей, ожидающих приглашения пройти в чайный павильон; и садовой тропинки (родзи), соединяющей матиаи с чайным павильоном. Внешне чайный павильон выглядит весьма непритязательно. Он меньше самого маленького японского домика, а строительные материалы, использованные для его возведения, должны служить намеком на изысканную бедность. Причем следует помнить о том, что все это представляется результатом глубоко продуманных художественных замыслов и что все детали проработаны даже с большей тщательностью, чем изыски, украшающие самые богатые дворцы и храмы. Достойный чайный павильон стоит дороже обычной усадьбы, так как подбор для него материалов, а также мастерство ремесленников требуют громадного внимания и точности исполнения замысла. На самом деле плотники, к услугам которых прибегали мастера чайной церемонии, составляли совершенно определенное и глубокоуважаемое сословие ремесленников, ведь их ремесло считалось практически таким же тонким, как искусство мастеров лакированной мебели.

Типичный чайный павильон не только отличается от любого серийного порождения западной архитектуры, но он к тому же совершенно не похож ни на один объект классической архитектуры самой Японии. Наши древние величественные сооружения, причем как светские, так и церковные, заслуживают почитания хотя бы из-за самого их размера. Немногие из тех, что сохранились и не сгинули в гибельном пламени веков, все еще волнуют нас своей величественностью и богатством убранства. Громадные деревянные колонны от 60 до 90 сантиметров в поперечнике и высотой от 9 до 12 метров служат опорой для громадных балок, несущих на себе тяжесть покрытых черепицей покатых крыш. Сам материал и методы его скрепления при всей своей пожарной опасности доказали стойкость в условиях землетрясений и прекрасную приспособленность к своеобразному климату нашей страны. Заслуживающими упоминания примерами долговечности нашего деревянного зодчества служат золотой храм Хорюз-ди и пагода Якусидзи. Эти здания сохранились практически в первозданном виде на протяжении почти двенадцати веков. Интерьеры старинных храмов и дворцов Японии отличаются пышным убранством. В храме Бёдо города Удзи, упоминавшегося еще в X веке, можно до сих пор любоваться тонкой работы пологами и золочеными балдахинами, украшенными зеркалами и перламутром, а также сохранившимися картинами, в свое время покрывавшими стены, и деревянными статуями. Дальше, в замке Никко и Нидзё города Киото, мы видим, как красоту строительства приносят в жертву богатству убранства, которое по цвету и тонким деталям не уступает пышности арабских или мавританских творений.

Простота и чистота стиля чайного павильона происходит от аскетизма монастыря дзен-буддистов. Монастырь дзен-буддистов отличается от храмов остальных буддистов тем, что служит просто жилищем для монахов. Такой храм предназначен не для отправления обряда поклонения или паломничества. Он служит помещением для занятий, где собираются ученики на семинары и для освоения тайны медитации. Этот зал выглядит пустым, но он снабжен нишей, расположенной по центру за алтарем, в которой находится статуя основателя дзен-буддизма по имени Бодхидхарма или изваяние Шакья-Муни со статуями первых патриархов дзен-буддизма Кашьяпы и Ананды [24] . На алтарь приносят цветы и ладан в знак признания того великого вклада в дзен-буддизм, который в свое время сделали эти мудрецы. Мы уже говорили о существовании ритуала монахов дзен-буддистов, положенного в основание чайной церемонии. Он заключался в употреблении чая по очереди из одной чаши перед образом Бодхидхармы. К сказанному можно добавить, что алтарь храма дзен-буддистов послужил прототипом токономы – почетного места в японском чайном павильоне, где размещаются цветы и назидательные рисунки для гостей.

Все наши великие мастера чайной церемонии принадлежали к числу последователей дзен-буддизма, и они попытались привить его дух реалиям жизни. Таким образом, помещение и все остальные атрибуты чайной церемонии отражают основные постулаты дзен-буддизма. Площадь пола традиционного чайного павильона, составляющая четыре с половиной циновки татами (7,5 м²), определена в одной из сутр Викрамадитья. В этом занимательном труде Викрамадитья приглашает достославного Манджушри [25] с восьмьюдесятью четырьмя тысячами поклонников буддизма в помещение именно такого размера, и эта аллегория служит доказательством теории отсутствия пространства для по-настоящему просвещенных буддистов. Вернемся к родзи, или тропинке в саду, которая ведет от матиаи к чайному павильону и означает первую ступень медитации, то есть переходу в состояние просвещения ума. Родзи предназначалась для разъединения связи с внешним миром и обретения свежего предвкушения всеобъемлющего восторга от эстетики, царящей в чайном павильоне. Тот, кто ступал по этой садовой тропинке, навсегда запоминает, как его дух, когда он шел в сумраке вечнозеленых растений по неровности, мощенной камнем, под которой лежали сухие сосновые иголки, проходил мимо заросших мхом гранитных фонарей, воспарял над повседневными заботами. Можно находиться посредине большого города и в то же время ощущать себя в лесу, вдали от пыли и шума цивилизации. Велика была изобретательность мастеров чайной церемонии, когда они придумывали такие средства создания ощущения безмятежности и чистоты. Природа таких ощущений, пробуждающихся при ходьбе по родзи, зависела от замысла мастера чайной церемонии. Кое-кто из них, например Рикю, ставили целью вызвать ощущение абсолютного одиночества и утверждали, будто тайна появления родзи заключается в старинной песенке:

Я выглянул наружу

И не нашел ни цветов,

Ни изменивших свой цвет листьев.

На берегу моря

Стоит одинокий домик

В унылом свете

Приближающейся осени.

Другие из них, как, например, Кобори Энсю, рассчитывали на несколько иной эффект. Энсю сказал, что замысел садовой тропинки можно отыскать в следующих виршах:

Рощица летних деревьев,

Скромный вид на море

И бледная вечерняя луна.

Угадать значение этих строк совсем несложно. Кобори стремился создать ощущение пробуждения души, все еще остающейся в смутных объятиях мечтаний прошлого, но уже погружающейся в сладкую неосознанность мягкого душевного света в ожидании свободы, находящейся в окружающем пространстве.

Подготовленный всем этим антуражем гость безмолвно приближался к святыни, и если он числился самураем, то должен был оставить свой меч на стеллаже под карнизом, так как чайный павильон считался храмом мира. Потом он должен был низко поклониться и проникнуть в помещение через дверцу не больше 92 сантиметров высотой. Эта процедура считалась обязательной для всех гостей (как высокопоставленных, так и простых без разбора) и предназначалась для пробуждения смирения. Очередность согласовывалась на основе взаимности во время ожидания в матиаи. Потом гости один за другим должны были без шума войти внутрь и занять свои места, предварительно проявив почтение картинам или аранжировке цветов в токономе. Хозяину полагалось входить в помещение только после того, как все гости усаживались, и воцарялась тишина. Полную тишину мог нарушать только бурлящий в железном чайнике кипяток. Чайник приятно пел, ведь листочки железа располагались на его дне так, чтобы производить особую мелодию, в звуках которой можно было услышать шум ливня, приглушенный тучами, и плеск морских волн, разбивающихся где-то вдали о скалы, и шорох дождя в бамбуковом лесу, и шелест сосен на холме вдалеке.

Свет в помещении даже в дневное время делался приглушенным, так как низкий карниз покатой крыши пропускал совсем немного солнечных лучей. Оформление павильона от потолка и до пола выполнялось в сдержанных тонах. Сами гости с тщательностью подбирали одежду неброских цветов. Все вокруг служило подтверждением выдержанности веками, все, что напоминало о недавних приобретениях, подлежало запрету. Можно было разве что отметить, как резко выделяется на общем фоне бамбуковый черпак и льняная скатерть безупречно белого цвета и новая. Какими бы выцветшими ни выглядели интерьер помещения и чайные предметы, они поддерживались в абсолютной чистоте. Ни одной пылинки даже в самом темном углу не допускалось, ведь, если она там окажется, хозяин лишался звания мастера чайной церемонии. Одной из первых предпосылок для признания человека мастером чайной церемонии считалось умение наводить порядок: подметать, мыть и чистить. С самого начала существовало искусство наведения чистоты и протирания пыли. При этом древние металлические изделия совсем не требовалось драить с бескрайним рвением, присущим голландской домохозяйке. Капающую из цветочной вазы воду вытирать не следовало, ведь она наводила на мысль о росе, свежести и прохладе.

По этому поводу сохранился рассказ о Рикю, служащий прекрасной иллюстрацией понимания чистоты, достойной мастера чайной церемонии. Рикю наблюдал за своим сыном Сёаном, подметавшим и смачивавшим водой садовую дорожку. «Чисто, но не совсем», – сказал Рикю, когда Сёан вроде бы закончил выполнение порученного ему задания, и приказал ему все переделать. Потратив на утомительную работу еще целый час, сын обратился к Рикю: «Отец, здесь больше нечего делать. Ступени я помыл три раза, каменные фонари и деревья щедро спрыснул водой, мох и лишайник светятся свежей зеленью. Ни веточки, ни прутика, ни листика на земле не осталось». – «Юный глупец, – проворчал мастер чайной церемонии, – садовую дорожку надо чистить по-другому». Сказав это, Рикю вошел в сад, потряс дерево и рассыпал по саду золотые и темнокрасные листья, выглядевшие как обрывки осенней парчи! Ведь Рикю требовал не только чистоты, но и естественной красоты.

Название «обитель воображения» применяется к помещению, предназначенному для удовлетворения личной художественной потребности. Чайный павильон служит конкретному мастеру чайной церемонии, а не наоборот. Потомкам его никто передавать не собирается, и поэтому он выглядит явлением сиюминутным. Истина того, что каждый человек должен пользоваться собственным домом, коренится в старинном обычае японского народа, а синтоистским поверьем предопределяется так, что обитателей жилища следует выселять со смертью его главного жильца. Быть может, для такого установленного порядка даже существовала непознанная санитарная норма. Еще по одному древнему обычаю, каждой паре, заключающей брак, полагалось строить новый дом. Как раз в силу данного обычая в древние времена наблюдалось такое частое перенесение столицы империи из одного места в другое. Примером подобных древних ритуалов, которые сохранились до наших дней, можно привести строительство заново каждые двадцать лет синтоистского святилища богини Аматэрасу в храме города Исэ. Соблюдение древних традиций представлялось возможным только в условиях распространения деревянного зодчества, когда строения можно было без особого труда разобрать и относительно просто возвести снова. Более долговечный архитектурный стиль строительства с применением кирпича и камня оказался бы для переселения народа нерациональным, и его внедрение началось после завершения периода Нара, когда в моду вошло заимствование у китайцев неподвижных и массивных строений.

С укоренением в XV веке индивидуализма дзен-буддистов в японском обществе в качестве господствующей идеологии, однако, древние представления обогатились более глубоким значением, и это чувствуется в интерьере чайного павильона. Дзен-буддисты, вооруженные теорией мимолетности, с их воззрением верховенства духа над материей считали дом только лишь временным прибежищем тела. Само тело представлялось шалашом в пустынном пространстве, зыбким прибежищем, сооруженным из связанных между собой растущих вокруг трав. Когда ослабнут связывающие их веревки, они снова распадутся и обратятся в первозданное ничто. Тщетность бытия в экстерьере чайного павильона иллюстрируется тростниковой крышей, хрупкостью тонких колонн, легкостью бамбуковых подпорок, а также демонстративной небрежностью применения пользующихся широкой популярностью материалов. Незыблемое следовало только в самом духе, который, воплощенный в этом незатейливом пространстве, украшал его нежным светом своей утонченности.

То, что чайный павильон надо было сооружать отнюдь не ради удовлетворения чьего-то индивидуального вкуса, навязывалось принципом жизненной силы искусства. Ценность искусства при этом заключалась в правдивом отображении современности. Это не значит, что можно забыть об интересах грядущих поколений, просто надо стремиться к более полному наслаждению настоящим. Дело не в том, чтобы отказываться от творений прошлого, а в том, чтобы постараться приучить к ним свое сознание. Рабское подчинение традициям и чужим формулам сковывает выражение индивидуальности в архитектуре. Остается разве что только лить слезы по поводу бессмысленного копирования европейских зданий, расплодившихся на территории современной Японии. Нас поражает, почему архитектура самых прогрессивных западных государств настолько лишена оригинальности и настолько переполнена повторениями отживших свое стилей! Можно предположить, что мы переживаем период демократизации искусства и одновременно ждем пришествия великого мастера, способного провозгласить новую династию. Быть может, мы больше любили древность, а повторяли их достижения все меньше?! Ведь было сказано, что греки достигли величия потому, что отказались черпать вдохновение в античности.

Под термином «обитель пустоты», кроме передачи смысла теории даосов о всеобщей содержательности, подразумевается представление о непрекращающейся потребности в изменении мотивов декора. Чайный павильон не заставляется практически ничем, кроме того, что можно туда внести на время для поддержания скоротечного эстетического настроения. На этот случай в него вносят кое-какие подходящие произведения искусства, а все остальное подбирается и расставляется таким образом, чтобы усилить красоту основной темы. Человеку не дано наслаждаться несколькими музыкальными произведениями одновременно, и истинное восприятие прекрасного представляется возможным только лишь через сосредоточение на каком-то центральном мотиве. Следовательно, при желании можно увидеть, что система убранства нашего чайного павильона радикально отличается от той, что принята на Западе, где жилые интерьеры домов часто превращаются в музейные экспозиции. Японцу, привыкшему к простоте убранства и частой смене декоративных приемов, интерьер западного дома, постоянно набитого самыми разнообразными картинами, статуями и просто безделушками, представляется примитивным выставлением напоказ своего богатства. Требуется бескрайнее знание предмета, чтобы по достоинству оценить неизменность вида даже рядового шедевра, и на самом деле требуется беспредельный объем художественного чутья у тех, кому приходится изо дня в день существовать среди такого изобилия цвета и формы, которое мы часто видим в домах европейцев и американцев.

Для «обители асимметрии» предназначается еще один сегмент схемы убранства. Западные критики многократно обращали внимание на отсутствие в японских произведениях искусства симметрии. Это тоже результат воплощения идеалов даосизма в реальность через дзен-буддизм. В конфуцианстве с его укоренившейся идеей двойственности и в северном буддизме с поклонением триединства отсутствует какое-либо противопоставление симметрии. На самом деле при исследовании древних бронзовых китайских изделий или религиозного искусства династии Тан, а также периода Нара напрашивается вывод о необходимости признания постоянного стремления человека к симметрии. Убранство наших классических интерьеров отличалось предельной геометрией расположения предметов. Однако представление о безупречности у даосов и дзен-буддистов сложилось иначе. Динамичным характером их философии основной акцент переносится на сам процесс, посредством которого достигается совершенство, а не на совершенство само по себе. Истинную красоту может открыть только тот, кто в своем воображении дорисует незавершенное произведение. Зрелость жизни и искусства наступает через наличие перспективы для роста. В нашем чайном павильоне каждому гостю предоставляется право в собственном воображении дорисовать суммарный эффект в переложении на свое «я». Поскольку дзен-буддизм воспринимается основой образа мысли, носители искусства предельного Востока специально избегают симметрии как выражения не только завершенности, но и повтора. Единство замысла считалось смертельно опасным для предохранения свежести творческой фантазии. Таким образом, любимыми объектами для воспроизведения стали пейзажи, птицы и цветы, а не человеческая фигура. Причем последняя предстает в личности самого зрителя. Мы очень часто выступаем в качестве свидетелей всего, как оно есть, и вопреки нашему тщеславию даже эгоизм надоедает своей монотонностью.

В чайном павильоне ощущается постоянное присутствие страха повторения пройденного. Разнообразные предметы для украшения любого помещения надо подбирать таким образом, чтобы не повторялся ни один цвет или сюжет. Если у вас уже стоит живой цветок, никаких рисованных цветов добавлять уже нельзя. Если вы пользуетесь круглым чайником, тогда кувшин подберите граненый. Чашка, украшенная черной глазурью, не смотрится с коробкой для чая из черного лака. Решив поставить вазу на курильницу в токономе, постарайтесь ее немного сдвинуть в сторону, дабы не получилось так, что пространство разделилось на две равные половины. Чтобы предотвратить любой намек на единообразие помещения, опору токономы следует заказать из дерева другой породы, тогда она будет отличаться от других опор.

Здесь снова японский принцип внутреннего убранства отличается от принципа европейского, которым предусматривается симметричное расположение предметов на каминной полке и где бы то ни было еще. В западных домах нам часто встречаются предметы в их внешнем бессмысленном повторении. Мы находим это настоящей пыткой, когда приходится разговаривать с человеком на фоне его же портрета в полный рост, уставившегося на нас нарисованными глазами. У нас возникает путаница, кто из них настоящий: тот, что изображен на картине, или тот, что ведет с нами беседу. При этом появляется забавное ощущение того, что один из них может оказаться мошенником. Множество раз, когда мы садились за праздничный стол и рассматривали картины, в нашем пищеварении происходил сбой от изобилия изображений съестного на стенах гостиной. К чему эти изображения жертв погони и стрельбы, утонченных изгибов рыб и блеска фруктов? К чему демонстрация фамильных столовых приборов, напоминающих нам о тех, кто на них трапезничал и давно умер?

Простота чайного павильона и его достоинство без малейшей вульгарности делает его настоящим святилищем, куда не проникает томление внешнего мира. Здесь и только здесь можно сосредоточиться на безмятежном обожании красоты. В XVI веке в чайном павильоне можно было позволить себе роскошь отдохнуть от трудов и беспощадным воинам, и вельможам, занятым объединением и восстановлением Японии. В XVII веке после установления власти строгого формализма династии Токугавы в нем появлялась единственная возможность для свободного общения носителей художественного духа. Перед великим творением искусства все были равны – даймё (средневековый японский феодал), самурай и простолюдин. В наши дни индустриализации настоящая утонченность становится все труднее доступной по всему миру. Разве нам не нужен чайный павильон больше, чем когда бы то ни было?

Более 800 000 книг и аудиокниг! 📚

Получи 2 месяца Литрес Подписки в подарок и наслаждайся неограниченным чтением

ПОЛУЧИТЬ ПОДАРОК