Немного о себе

(Начало творческой биографии – важность чтения – мысли о преподавании – педагогические открытия и замечания по поводу занятий с детьми актерским мастерством – развитие памяти – важный контакт между педагогом и ребятами – постановка творческой задачи – контакт – главный критерий в занятиях – тетрадь прекрасного)

Я, Немешаев Валерий Борисович, педагог по актерскому мастерству и профессиональный актер Киностудии детских и юношеских фильмов им. М. Горького, что на улице С. Эйзенштейна, что в городе Москве, где я и живу. В жизни меня зовут: г-н Немешаев, еще зовут – Валерий Борисович, еще – Валерий, чаще – Валера, запанибрата – Немешайкин, любовно – Валерик. Все принимаю – люди, окружающие меня. разные и, соответственно, я для них разный, пусть как хотят, так и кличут. Я очень люблю свою фамилию, а главное, я во всем стараюсь ей соответствовать. Написали при рождении в метрике: Не-Мешать, вот я никому никогда, ничего ни с чем и никого ни с кем Не-Мешаю. Никому Не мешать – значит быть скромным. Я – скромный. Очень трепетно отношусь к Букве – любой – что закона, что алфавита, поэтому стараюсь отличать «Я» от «А», «ТЫ» от «ВЫ»; заглавную строчку всегда пишу с большой буквы, а в конце каждого предложения непременно пытаюсь поставить восклицательный знак – вот так! После окончания театрального института (ГИТИС им А.В. Луначарского) по профессии актер театра и кино, мастерская В.П. Остальского (педагоги: С.А. Баркан, Е.Н. Козырева, Т.Н. Семечева), меня пригласил М.Я. Али-Хусейн, режиссер театра «Современник», на главную роль – «брат ТА» в пьесе А. Казанцева, «Великий Будда, помоги им». Правда, не в театр, а на его учебную сцену. Не долго думая, я согласился, да и особого выбора у меня не было. Столичные театры не звали, провинциальные хоть и звали, но сам не ехал.

Я уже был в российской провинции, я родился там и возвращаться назад мне не велели глупость, гордость и мама с папой. Надо сказать, что все тогда было другое – и время, и страна. Середина 80-х прошлого столетия (красиво звучит!); свободные улицы и проспекты столицы; яркие флаги, свисающие с крыш зданий до самых тротуаров; свободные и чистые станции метрополитена; приветливые лица людей, даже в колбасных отделах продуктовых магазинов; продажа алкоголя до 19.00; мороженицы в белоснежных фартуках; повсеместный, веселящий общностью дефицит на все; и квас, квас из желтых, нарядных бочек по 3 копейки за пол-литровую кружку… Я не ошибаюсь… По 3 копейки!

Посещение театра – сродни празднику, и наоборот. Советские праздники – сплошь театрализованное шоу. С музыкой, маршами, портретами вождей, вермутом, портвейном, шарами, панибратством и под занавес – танцами в парках культуры и отдыха, разбросанных по всем городам и весям нашей необъятной тогда Родины. Вальсы, шейки, твисты, буги, хороводы, лезгинки, чего только не было… В общем, другое время было.

В Москву я приехал в 1982 году из города Челябинска, что на Южном Урале и на реке Миасс. Приехал один, с маленьким, чеховским чемоданчиком, полный страха, отчаяния и надежд. Приехал менять свою судьбу, а может, по велению судьбы, разбери сейчас. Я бросил Политехнический институт, кафедру механико-технологического факультета, бросил специальность – электросварку в вакууме и под водой (вдумайтесь – под водой!). Бросил отца, мать, младшего брата – спортсмена Константина, и строгую девушку Уралочку, так и не успевшую меня полюбить, – все бросил и уехал в никуда. В столицу СССР, в г. Москву. Вот так. Уехал я неожиданно и быстро. Даже для самого себя. Рассчитался в неделю из института и купил билет в Москву. Родственники сначала вообще не поверили. Отец раскричался, что я полный идиот, с пустой головой, а мать молча плакала, глядя на мои плацкартные билеты в никуда. Родственников и знакомых в Москве не было.

– Авантюрист! – кричал мне отец, когда подавленный я закрывал дверь нашей квартиры, – погибнешь под забором!

Теперь – понимаете? – ставки были сделаны очень высокие – только столица, только Москва. Только этим мог я оправдать свой немотивированный побег с Урала. Поэтому после ГИТИСа, куда я поступил от страха погибнуть под забором, я остался в Москве, у режиссера Михаила Али Хусейна, в пьесе А. Казанцева, в подвале возле театра «Современник», с большой надеждой перебраться и в сам театр. Итак – 1987 год!

В стране перестройка. В театре много экспериментального, многие режиссеры и актеры ищут и пробуют новое, то, что еще недавно категорически запрещалось. Свобода пьянила всем голову. Кругом раздавалась критика советских догм, устоев общества. Поиски правды – разной правды – эстетической, неэстетической – на сцене театров и в кино захлестнули страну. Все что-то искали; какую-то истину, какую-то суть, какую-то единственность; кто-то ее нашел, кто-то нет, так всегда бывает, но ручейками, сливающимися в реки, с театральных подмостков родины полилась, порой неоправданная, не красивая, грустная и бескультурная – театральная чернуха. Радость, боль и возбуждение владели обществом. Каждый должен был что-то сломать, в том числе и в себе. И ломали с удовольствием, заливая обломки водкой и глупой молодостью. А мы были актеры, молодые, дерзкие, жестокие и к себе, и к зрителю, и к профессии.

Я помню, что спектакль «Великий Будда, помоги им» мы, молодые актеры, играли и в темных борделях перед блатными ребятами на окраине Москвы, и в театре «Ленком» перед искушенной публикой, и в Кремлевском дворце съездов перед какими-то боссами, и, прости Господи, в полуразрушенных церквах, при свечах, за отсутствием света, бабушкам и дедулям с авоськами. А в спектакле были и откровенные сцены изнасилования, и чистая, человеческая любовь. Был и зрительский успех. Но как часто бывает, по необъяснимым причинам проект, при его зрительском успехе, не пошел; то ли Валентину Гафту с Галиной Волчек не понравился, то ли еще что-то… В общем, спектакль мы еще какое-то время играли, но в «Современник» меня не пригласили. Правда, в театральном мире я засветился и меня заметил молодой режиссер Петр Кротенко из театра на Малой Бронной. Заметил и пригласил в театр – я, естественно, пошел. В театре актерам всегда платят мало. В советских и постсоветских театрах молодым актерам платили очень мало.

На Малой Бронной я получал 90 рублей в месяц. Ну еще несколько дополнительных рублей за сверхурочные репетиции. Ну, 97 рублей, и все. И я, альтруист-провинциал, без акцента был этим доволен. Я-то доволен, но жена, родившаяся дочка Александра, жилье, дорожающая еда, окружающая красивая жизнь, запросы молодости и прочее – все требовало средств… Вопрос: где актеру всегда хорошо платили? Ответ: в кино. В разном кино – в плохом кино, в хорошем кино – всегда платили хорошо. Мне как начинающему актеру, еще студенту, в своей дебютной картине «Алый камень», в день (с репетиционными) платили 9 рублей 50 коп. Подумав пару ночей, я приободрился решением. И как-то утром, хорошо побрившись, спрыснув себя «Де Жееном», надев модную рубашку из все более дружественной ФРГ, я отправился на киностудию им. М. Горького, что на улице С. Эйзенштейна, в Актерский отдел, к его начальнику – Николаеву С.С.

Исторически в актерский штат киностудии набирали молодое пополнение из ВГИКа. Попасть в святая-святых – штат (к В. Тихонову, В. Милляру, М. Пуговкину…) даже очень талантливым, но не очень известным вгиковцам было архисложно. Я был не «блатной», не вгиковец, правда, прошедший конкурс в 105 человек на место, в ГИТИС, правда, с Урала, правда, не имеющий права на ошибку, но все же для киностудии человек далекий. С этим я шел к Николаеву С.С., начальнику актерского отдела. Он меня не знал, я его тоже, но разговор нам предстоял нелегкий – у него были свои аргументы, у меня свои.

Сергей Сергеевич Николаев долго слушал мой рассказ про стареющие хребты Южно-Уральских гор, про гордых орлов, парящих под низкими облаками, про честные и суровые характеры уральских мужиков, про грузди в тарелках и костянику в банках… на его неподвижном мужественном лице отражалась внутренняя борьба… Сергей Сергеевич оказался порядочным мужчиной, через 3 месяца меня зачислили в штат киностудии им. М. Горького, актером 2-й категории.

Семья, потребности, дочь Александра – все получало свое практическое удовлетворение. Я стал киноартистом. На студии я проработал 18 лет, с 1987 по 2005 год. Пока стал не нужен. Пока многое стало не нужным.

Я очень люблю хорошее детское кино, просто детское кино. Я очень люблю Киностудию детских и юношеских фильмов им. М. Горького, что на улице С. Эйзенштейна, и мне, к сожалению, очень горько видеть, как в нынешние времена из-за элементарной человеческой бесхозяйственности и бессовестности погибает этот маленький мир детского кино. Живет и погибает Славное дело многих Великих людей. Для наших детей…

Я достаточно снимался в кино, особенно в советский и постсоветский период; много, почти каждодневно занимался озвучанием и дубляжом. Кинолегенды помогали мне определяться в сложной кинопрофессии. Не хочу показаться нескромным, – я скромный (вспомним фамилию), – мне удалось пообщаться с удивительными в творческом и человеческом плане людьми. Режиссер С.И. Ростоцкий – я снимался у него в небольшой роли в фильме «Из жизни Федора Кузькина». (Режиссеры: В. Чеботарев, Ю. Кара, В.М. Токарева, В. Гусаров; великолепные актеры: Леонид Куравлев, Борис Галкин, Сергей Юрский, Леонид Броневой, Юрий Назаров, Борис Невзоров, Георгий Милляр, Вячеслав Тихонов, Юрий Саранцев, Михаил Пуговкин…) Какие имена!!! Учась у них, проходил я свои сложные творческие университеты. Так познавал я профессию – актер. Профессию сложную, внутренне-драматичную, часто горькую и несправедливую, но,– профессию честную и мудрую, эмоциональную и, к сожалению, пожизненную…

Но с чего все началось? Как я, провинциальный, среднеэрудированный мальчик, особенно ничем не выделяющийся, мог попасть в российскую киноиндустрию и в ее эпицентр – в Москву? Элементарно! С книг. Вернее – с любви к ним.

Мои мама и папа, технари по образованию. Мама – крановщица козлового крана, это тот, что на четырех ногах ползает по рельсам в окрестностях г. Челябинска и перевозит какие-то страшно тяжелые блоки. Мать – женщина смелая, отчаянная, честная, но, к сожалению, не читающая в рабочих перерывах поучительные наставления К.С. Станиславского ученикам; папа – все время строил уральские дороги и мосты, строил хорошо – до сих пор стоят, но по вечерам не имел привычки поучать меня воспоминаниями Леонида Сулержицкого и Михаила Чехова.

Кино я познавал исключительно через кинотеатр и черно-белый экран телевизора. Театр – интуитивно, через русскую и советскую литературу. Самостоятельно. Просто читал. И читал ужасно много. Читал все. Читал навзрыд, по-честному, по-уральски, до конца; понятно, не понятно – не важно. Важно – читать, читать, читать. Например, статью В.И. Ленина «Материализм и эмпириокритицизм», которая подкупала меня – 14-летнего, архисложными философскими терминами, через которые моя мысль прогрызалась, словно сквозь стадо огромных, хищных динозавров. Я читал около 6 месяцев. Читал, конспектируя термины, читал, заучивая сложные ленинские фразы. На всю юношескую отдачу, с каждой запятой. Конечно, не понимая абсолютно ничего, но и гордясь этой своей непонимаемостью. Читал бессистемно: Стивенсон, Жюль Верн, Конан-Дойль, Марк Твен, Чуковский, Маршак – с ними путешествовал я по планете Земля, забираясь порой и выше и дальше, чем позволяло мое собственное воображение, чем позволяли существующая политика и непреодолимые границы государства. В обнимку с томиками А.П. Чехова, М. Горького, А. Гайдара, И. Бунина, бросаясь в еще только темнеющие для меня аллеи, познавал я свою первую любовь, первую юношескую страсть. А поэзия – Тютчев, Лермонтов, Пушкин, Блок, Есенин, Ахматова, Твардовский, Окуджава, Высоцкий… – она так сильно заостряла мою подростковую чувственность…

Я плакал над любимыми строфами, недоумевая, как – как? – можно создавать на бумаге такое тайное, духовное великолепие. Что это? Юношеское безумие? – Нет. Наверное, это было своего рода затворничество, бегство, в выстроенный вместе с авторами моих книг детский, наивный, утопический, но прекрасный мир. Сейчас я бы назвал это – неосознанное бегство в будущее. Конечно, будущее не было таким безоблачным и безпроблемным, как рисовалось в детстве, но скажу одно, книга – это настоящий, проверенный, мудрый и сильный друг. Без предательства. Навсегда! Не знаю почему, еще с какого-то неосознанного возраста я Боготворил Слово. Любое слово: умное, глупое (хотя, если исключить смысл, глупых слов не бывает), матершинное (табуированное), корявое, слово-паразит и слово-архаизм.

Я не понимаю, как могут быть лишними слова? Просто надо чувствовать, где и как произносить то или иное слово, но главное – слово надо любить, любое слово, любить и его форму, и значение, и красоту произношения. Ведь оно (слово), срываясь с наших губ, живет секунду, долю секунды, далее запечетлевается смысл, а красота звучания пропадает. Навсегда. Слово – оно живое, оно всегда единственное – произносимое, напечатанное, выгравированное – оно всегда имеет элемент случайности, импровизированности, и так же легко врастает в нашу жизнь, как легко и исчезает. Слово – оно как женщина, может тебя полюбить, а может и предать, и бросить, и ты, покинутый, выбросишь в отчаянии его из своего лексикона, и вроде бы навсегда, и насовсем, но иногда, в тишине ночи, оно будет посещать тебя, тайно даже от тебя самого, и ты, вытянув полуразбуженные губы, будешь незамеченно вытягивать его, в полусинхроне со смыслом, радостно приближаясь к его звуковому соблазну. Вот какое оно, слово! Наверное, поэтому с детства я люблю читать, говорить, писать, петь, а профессию писателя считаю наравне с педагогами и врачами самой почетной, благородной и чистой. Мне кажется, что любовь к слову, в итоге, предопределила всю мою жизнь. Слово – книга – искусство – театр (кино) – педагогика. Как-то так.

С 2003 года я предпринял первые попытки поделиться своим педагогическо-творческим опытом с людьми. Сначала это были взрослые бизнесмены: юристы, риелторы, менеджеры, торговые представители – разные господа. Психология взаимоотношений, коммуникативность, развитие цепкой памяти, непосредственность, да просто умение разнообразно и интересно общаться – такие задачи ставили мне мои взрослые ученики. Да это же мастерство Актера, я же это проходил на 1–2–3-м курсах театрального института! Это же 2+2! Я решился, и вроде бы получилось – ученики остались довольны: менеджмент их повысился.

Так стал осваивать я педагогические твердыни. Вслепую, на ощупь, осторожно продвигаясь в неизвестное. Любую профессию надо любить, в педагогике этого маловато, здесь нужна взаимность, нужно добиться каким-то чудом ответной любви. Каким? Трудом? Да. Фанатичной преданностью? Да. А что же еще? Несколько лет искал я ответ на этот вопрос, пока один очень хороший детский режиссер и педагог, Светлана Русских, не спросила меня: а ты не пробовал работать с детьми? У меня своих двое, подумал я, но вопрос запал внутрь. Несколько раз сходил я на занятия в ее детскую студию и посмотрел, как тонко, грамотно, легко и как-то по-взрослому общается она со своими 6–7–8–9-летними учениками. А самое главное, я увидел, что она вкладывает в них все, что имеет и знает, абсолютно все, и вкладывает с любовью. Вот и ответ, подумал я на репетиции Светланы Русских с детьми. И ушел домой. И несколько лет носил в себе какую-то нерешительность и неудовлетворенность. И помогал развиваться взрослым. Но снились репетиции с детьми. И вот 3 года назад, когда собственный сын Никита стал входить в незнакомый и трудный подростковый возраст, я вдруг перестал его понимать, а он меня. Он ребенок (глупый), а я взрослый (умный) – сын и отец, и ничего общего, вдруг – пустота. Я мучился, пока меня не осенило! Чтобы понять его (ребенка), надо самому стать ребенком, увидеть его мир его глазами. Всё. Тогда мы станем равными, перед всеми обстоятельствами, он и я.