Иллюзии и искажения памяти

Кинорежиссер Эррол Моррис в цикле статей об иллюзии, написанных для New York Times, цитирует слова специалиста по социальной психологии Дэвида Даннинга о неистребимой тяге человека к «обоснованному суждению». Сам Даннинг говорит о том, как «люди умудряются убедить самих себя в истинности близких им умозаключений при решительном отрицании тех, что им чужды»[68]. (Британский премьер-министр Бенджамин Дизраэли когда-то отозвался о своем политическом противнике в том смысле, что совесть была ему не руководителем, а пособником.) Наши системы № 1 и 2 может сбить с пути истинного очень многое: иллюзии восприятия, подобные тем, что знакомы летчикам; ложные описания; искажения памяти; неумение распознавать новый тип проблемы, требующий нового решения; а также свойственные людям разные когнитивные искажения. Далее мы опишем некоторые из этих опасностей. А затем расскажем о приемах, которые помогут вам мыслить в соответствии с реальностью в тех ситуациях, когда требуется «следить за показаниями приборов».

На то, как мы воспринимаем окружающий мир, влияет свойственная человеку страсть к сюжетному творчеству. Она проистекает из дискомфорта, вызванного неопределенностью и произвольностью событий. Когда происходит нечто необычное, мы пытаемся найти этому объяснение. Потребность прояснить неопределенность бывает удивительно мощной — даже когда сам предмет «прояснения» незначимый и несущественный. Участникам одного эксперимента было сказано, что во время исследования будет оцениваться их умение понимать прочитанное и решать анаграммы. Пока люди выполняли задание, был задействован отвлекающий фактор — телефонный разговор, который шел фоном. Часть испытуемых слышала лишь одного участника разговора, а другая часть — обоих. Не подозревая, что подлинным предметом исследования является как раз влияние отвлекающего фактора, участники пытались игнорировать чужой диалог, сохраняя сосредоточенность на чтении текста и решении анаграмм. Вот что показали результаты: люди, которые слышали лишь одного из собеседников, отвлекались сильнее, к тому же они лучше второй группы испытуемых запомнили непреднамеренно подслушанные фразы. Почему? Потому что неосознанно они тратили очень много внимания на попытки достроить диалог, восполнить смысловые пробелы. Как подчеркивают авторы исследования, это помогает объяснить, почему чужие телефонные разговоры в общественных местах так раздражают нас. Еще результаты исследования демонстрируют, насколько непреодолима наша тяга найти рациональное объяснение всему, что происходит вокруг.

Неопределенность и произвольность как источники дискомфорта играют примерно одинаковую и очень существенную роль в нашем стремлении к рациональному постижению собственной жизни. Мы отчаянно стремимся выстроить ее события в связный сюжет — и таким образом объяснить условия, в которых мы живем, переживания, выпадающие на нашу долю, и любой сделанный нами выбор. У каждого из нас своя история, в которую вплетено немало «ниточек» нашей общей культуры и общечеловеческого опыта. Но есть множество уникальных предпосылок, объясняющих каждое событие нашего личного прошлого. Все эти элементы опыта влияют на мысли, возникающие у нас в той или иной ситуации, и на сюжет, с помощью которого мы придаем смысл всему происходящему. Почему я первый, кто в нашей семье получил высшее образование? Почему отцу так и не удалось преуспеть? Почему мне никогда не хотелось работать в корпорации? Или наоборот: почему я ни за что не соглашусь быть самому себе хозяином? Мы тяготеем к сюжету, который наилучшим образом объясняет наши эмоции. Таким образом, сюжет нашей жизни сливается с воспоминаниями. Осмысленным образом организованные воспоминания оказываются более устойчивыми. Сюжет не только придает смысл воспоминаниям, но и формирует мысленную схему, куда будут откладываться результаты будущего опыта и значимая для нас информация. Сюжет оформляет новые воспоминания таким образом, чтобы они вписывались в уже выстроенные нами картины мира и самих себя. Предложи любому читателю объяснить мотивы решений героя романа — и он неизбежно окрасит описание внутреннего мира персонажа, исходя из собственного опыта. Успех фокусника или политика, как и успех романиста, зависит от его умения выстроить убедительный сюжет и от готовности аудитории поверить в предлагаемые обстоятельства. Больше всего это проявляется в политических спорах: люди, придерживающиеся сходных взглядов, объединяются в онлайн-сообществах, на митингах и в СМИ, чтобы сформулировать сюжет, который кажется им наилучшим объяснением их же собственных представлений об устройстве мира, о поведении людей в целом и политиков в частности.

Личный сюжет моментально активизируется для объяснения эмоций. Чтобы убедиться в этом, достаточно прочесть в Интернете статью, автор которой выражает свою позицию по любому вопросу. Ну, предположим, это — заметка о пользе тестирования при обучении. Просмотрите комментарии читателей: одни рассыпаются в комплиментах, другие брызжут ядом, и каждый вспоминает собственный опыт, поддерживающий или опровергающий главную мысль автора. Психологи Ларри Джейкоби, Боб Бьорк и Колин Кили, подытоживая результаты исследований в области иллюзий восприятия, компетентности и запоминания, заключают: человек практически не способен вынести суждение, не опирающееся на его субъективный опыт. Люди доверяют объективному описанию минувшего события не более, чем собственным субъективным воспоминаниям о нем. Они поразительно глухи к тому обстоятельству, что наша картина ситуации существует исключительно для нас самих. Таким образом, сюжет, написанный памятью, становится определяющим для интуитивной оценки наших решений и действий[69].

Вот, однако, парадокс: непостоянство памяти не только искажает наше восприятие, но и дает возможность учиться. Всякий раз, обращаясь к памяти, мы укрепляем энграммы — то есть пути в мозге, ведущие к нужному воспоминанию. Именно благодаря способности укреплять, дополнять и изменять память мы углубляем знания и строим связи между ними и действиями, которые можем совершить. Действие памяти во многом напоминает алгоритм поисковой системы Google: чем больше связей вы установите между новым и уже имеющимся знанием, чем больше протянете к нему ниточек-ассоциаций (например, соотнеся новое знание с визуальным образом, каким-то местом или более общим сюжетом), тем больше создадите памятных зацепок. Эта способность расширяет нашу возможность действовать и успешно решать жизненные задачи. В то же время, поскольку память — слуга трех господ (эмоций, допущений и жизненного сюжета) и все время пытается примирить их конкурирующие требования, полезно помнить, что ни в чем нельзя быть уверенным на сто процентов. Даже самые сокровенные ваши воспоминания, возможно, не вполне точно описывают событие.

Очень многое способно исказить память. Мы интерпретируем любой сюжет в свете своих знаний о мире и выстраиваем его в «своем» порядке, даже если никакой логики в нем нет. Любая память — не более чем реконструкция. Невозможно помнить событие до мельчайших деталей, и мы запоминаем только те, что сильнее всего затронули нас эмоционально. Пробелы же мы заполняем подробностями собственного измышления, согласующимися с нашим сюжетом, но совершенно не обязательно — с действительностью.

Люди запоминают детали, не названные прямо, но предполагающиеся. Был проведен маленький эксперимент. Одной группе людей дали прочитать абзац о попавшей в беду девушке по имени Хелен Келлер^{9}. Позднее они ошибочно утверждали, что в тексте о ней говорилось как о «слепоглухонемой». Эта ошибка практически не наблюдалась в другой группе, читавшей тот же абзац с единственным изменением: девушка именовалась Кэрол Харрис[70].

Феномен инфляции воображения заключается в том, что человек может принять за действительное то событие, которое ярко себе представил. Группу взрослых людей спрашивали: «Случалось ли вам когда-нибудь разбить окно рукой?» И впоследствии многие из них сообщали, что вроде бы когда-то с ними такое происходило. Сам вопрос заставлял людей представлять это событие. Они переживали его в воображении, и в результате многим этот случай казался реальным. А в другой группе такого результата не было, потому что там испытуемым не давали повода о таком подумать.

Если мы ярко представим себе гипотетические события, они могут так прочно утвердиться в наших воспоминаниях, что мы будем считать их реальными. Например, как иногда случается при подозрении на сексуальное насилие в отношении несовершеннолетнего. Ребенка начинают расспрашивать, задавать наводящие вопросы, и он может вообразить себе описываемый опыт. И, возможно, позднее «вспомнит», что это в самом деле с ним случилось[71]. (К большому сожалению, многие детские воспоминания о насилии — не выдумка. Особенно это касается тех случаев, о которых дети сообщают вскоре после произошедшего.)

Иллюзии памяти другого типа вызываются внушением. Оно подчас может заключаться в самой форме задаваемого вопроса. Вот пример. Испытуемые просматривали видеозапись автомобильной аварии: машина, пересекая стоп-линию, выезжала на перекресток и сталкивалась с другой машиной, двигавшейся в поперечном направлении. Впоследствии одной группе задали вопрос: «Оцените скорость автомобилей в момент, когда они соприкоснулись». Большинству показалось, что средняя скорость была 32 мили в час. При работе с другой группой в аналогичном вопросе использовалась фраза «врезались друг в друга». Тут уже скорость машин оценили в среднем в 41 милю в час. Скорость на месте аварии была ограничена 30 милями в час, так что вопрос свидетелям, заданный во второй формулировке, вылился бы в обвинение водителя в нарушении скоростного режима. Конечно, сотрудники правоохранительной системы знают, как опасно задавать свидетелям «наводящие вопросы» (подталкивающие к определенному ответу), но совсем избежать их очень трудно, ведь механизм внушения работает чрезвычайно тонко. Кстати, в вышеописанном примере две машины действительно «врезались друг в друга»[72].

Иногда жертвам преступления, которые пытаются вспомнить детали того, что с ними произошло, советуют отпустить мысли на свободу и высказывать все, что им приходит в голову, даже если это всего лишь догадки. Однако, строя догадки о возможном событии, люди привносят в него отсебятину, и, если их не поправить, впоследствии они могут перевести ее в разряд воспоминаний. Это одна из причин, почему люди, давшие показания после сеанса гипноза, не имеют права свидетельствовать в суде практически всех североамериканских штатов, а также канадских провинций. Гипноз раскрепощает поток мыслей свидетеля, и есть надежда, что при этом он сообщит информацию, которую иначе не смог бы вспомнить. Но попутно такие свидетели выдают много ложной информации. Конечно, они получают инструкцию говорить лишь то, что они помнят из действительности. Но, как показали исследования, высказанные под гипнозом догадки искажают подлинные воспоминания свидетелей. Они «помнят» события, порожденные собственным воображением во время сеанса гипноза, словно произошедшие в действительности, даже если достоверно известно (при тестировании в лабораторных условиях), что ничего подобного не было[73].

Память может исказить интерференция воспоминаний о другом событии. Предположим, полицейский предлагает свидетелю коротко рассказать о преступлении и показывает фотографии подозреваемых. Проходит время, и полиция ловит подозреваемого — одного из тех, кто был на фотографии. Если теперь предложить свидетелю рассказать о событии, он может ошибочно «вспомнить», что видел на месте преступления того подозреваемого, чье фото ему показывали. Особенно яркий пример этого процесса в действии — случай с австралийским психологом Дональдом М. Томсоном. Жительница Сиднея около полудня смотрела телевизор и услышала стук в дверь. Когда она открыла ее, в дом ворвался преступник, напал на женщину, связал ее и оставил лежать без сознания. Придя в себя, она вызвала полицию и дала описание нападавшего. Начался розыск. Полицейские заметили Дональда Томсона, когда он переходил улицу. Поскольку он соответствовал описанию, его задержали. Но у Томсона оказалось железное алиби: в то самое время, когда произошло нападение, он давал телевизионное интервью в прямом эфире. Полиция не поверила и затребовала данные у руководства телеканала. Слова Томсона подтвердились. Вскоре выяснилось, что именно передачу с Томсоном и смотрела женщина, когда в дверь постучали. А описание, которое она дала полиции, оказалось описанием человека, которого она только что видела на телеэкране, Дональда Томсона, а вовсе не преступника. Реакция системы № 1 — быстрая, но порой ошибочная — выдала ложное описание, вероятно, из-за сильного эмоционального потрясения[74].

Проклятие знания — пак психологи называют нашу склонность недооценивать время, необходимое другому для овладения знаниями или навыками, которыми мы сами уже владеем. Этим грешат многие учителя. К примеру, преподаватель математического анализа может считать свой предмет элементарным и искренне не понимать, почему он вызывает такие проблемы у первокурсников. У проклятия знания обычно много общего с эффектом знания задним числом, с пресловутым «я так и знал!» или «все мы задним умом крепки»: после того как событие произошло, оно кажется нам более предсказуемым, чем оно было на самом деле. Эксперт рынка ценных бумаг в вечернем выпуске новостей с уверенным видом объяснит, что днем акции поднялись или упали, потому что и не могли повести себя иначе. А ведь еще утром он вряд ли сумел бы предсказать поведение рынка[75].

Утверждения, которые звучат знакомо, порождают ложное чувство знания и кажутся нам правдой. В этом одна из причин того, что обещания политиков (и рекламы), не соответствующие действительности, но настойчиво повторяющиеся, завоевывают поддержку у публики. Успех обеспечен, если при этом затрагиваются еще и эмоции людей. Услышав нечто такое, что уже слышали прежде, мы испытываем приятное чувство от встречи с чем-то знакомым. Мы словно бы знали это прежде: с точностью вспомнить не можем, но поверить уже готовы. В мире пропаганды на этом основан прием «большой лжи»: даже наглая, явная ложь, повторенная многократно, будет считаться правдой.

Иллюзия свободного владения порождается нашей манерой путать беглое чтение текста со свободным владением его содержанием. Например, если вы прочитаете особенно ясное изложение сложной темы, то вам может показаться, что и сам предмет ясен и прост. Более того — вы уже знаете его назубок! Как уже отмечалось, для студентов, избравших в качестве метода обучения перечитывание лекций и книг, это частая ошибка. Беглость, наработанную многократными прочтениями одного и того же текста, они часто принимают за подлинное овладение знаниями, которые легко будет извлечь из хранилищ памяти. Так эти студенты переоценивают свои будущие результаты на экзамене.

Наши воспоминания подвержены еще и влиянию социальной среды, то есть «подлаживаются» под воспоминания окружающих. Если в компании вы начнете вспоминать прошлое и кто-то добавит к рассказу выдуманную подробность, вероятно, вы включите ее в свои воспоминания. В следующий раз событие вы «припомните» уже с ошибкой. Это проявление так называемой конформности памяти, или социального заражения: ошибка, допущенная одним, способна «заразить» память другого. Разумеется, влияние социальной среды — это не всегда плохо. Ведь если кто-то в разговоре о вашем общем опыте упомянет деталь, несколько поблекшую в вашей собственной памяти, это освежит ваше воспоминание. Теперь оно будет точно соответствовать прошлому событию[76].

Наблюдается и эффект, обратный влиянию социальной среды, — так называемый эффект ложного консенсуса: мы предрасположены считать, что окружающие разделяют наши убеждения. Чаще всего мы даже не осознаем, насколько субъективны наши интерпретации событий, да и вообще представления о мире. Они могут кардинально отличаться от взглядов других людей. Сплошь и рядом, обсуждая с другом положение дел в любой сфере, мы с изумлением открываем, что он придерживается совершенно иного взгляда на самые очевидные предметы, по которым «двух мнений быть не может». Это касается общемировых проблем вроде изменения климата, контроля над распространением оружия или добычи газа гидроразрывом пласта. И частностей это касается тоже: участвовать ли в облигационном займе на строительство школы, опротестовывать или поддерживать строительство торгового центра в родном районе[77].

То, что вы уверены в своих воспоминаниях, вовсе не является показателем их точности. Можно хранить невероятно живые, чуть ли не поминутные воспоминания о некоем событии. В справедливости их у вас может никогда не возникнуть ни малейших сомнений, — и все-таки однажды вы рискуете убедиться, что они насквозь ложны. Трагедии национального масштаба — такие как убийство президента Джона Кеннеди и уничтожение башен-близнецов — порождают то, что психологи называют воспоминаниями-вспышками. Это яркие и выразительные картинки, врезавшиеся в память: где мы находились, когда услышали ужасную новость, откуда узнали о событии, что почувствовали, что сделали. Они кажутся незабываемыми. И действительно, самая общая информация о подобных катастрофах из СМИ запоминается хорошо, но память о ваших личных обстоятельствах в этой связи необязательно точна. Этому феномену посвящено великое множество научных изысканий, в том числе исследование воспоминаний о трагедии 11 сентября, в котором приняли участие 1500 респондентов. Их опрашивали через неделю после катастрофы, через год, через три года и через десять лет. Самые эмоциональные воспоминания респондентов о личных обстоятельствах в момент, когда они узнали о трагедии, казались самим респондентам наиболее достоверными. Но парадоксальным образом именно эти воспоминания сильнее всего изменились у них с годами, а не столь эмоционально окрашенные подробности сохранились[78].