Глава 5 Двигатель эволюции

Что, кроме волчьего клыка, столь четко тешет летучие члены антилопы? Что, кроме страха, окрыляет птиц, кроме голода, что гранит самоцветы глаз великого ястреба?

Робинсон Джефферс. Кровавый пращур[35]

Одно из чудес эволюции – это азиатский гигантский шершень: разновидность хищной осы, особенно распространенная в Японии. Трудно представить себе более пугающее насекомое. Это самый крупный шершень в мире длиной с большой палец взрослого человека с пятисантиметровым туловищем, украшенным зловещими черными и оранжевыми полосками. Шершень оснащен жуткими челюстями, позволяющими хватать и убивать насекомых, а также жалом полусантиметровой длины, которое способно нанести смертельный укус (ежегодно жертвами шершня становятся несколько десятков местных жителей). Размах крыльев у шершня составляет 6,5 см, благодаря чему он может развить скорость полета до 40 км/ч (т. е. гораздо быстрее, чем мы бегаем) и за день пролететь расстояние почти 100 км.

Это насекомое не только свирепо, но и прожорливо. Личинки шершня, толстые и ненасытные, едят как автоматы и без устали колотятся головой о стенки улья, сообщая, что голодны, и требуя мяса. Чтобы прокормить такое жадное потомство, взрослые особи нападают на осиные и пчелиные гнезда.

Одна из основных жертв шершня – это интродуцированная европейская медоносная пчела. Шершни устраивают на пчелиные гнезда настоящие налеты с безжалостной массовой бойней, каким в природе мало равных. Для начала шершни отправляют разведчика-одиночку на поиски пчелиного гнезда. Шершень-разведчик метит обреченное на погром гнездо, выделяя из брюшка каплю феромона у входа в жилище пчелиной колонии. Остальные шершни находят объект грабежа по запаху, и отряд из 20–30 особей нападает на колонию численностью до 30 000 пчел.

Однако у пчел нет шансов спастись. Шершни врываются в улей и с помощью мощных челюстей обезглавливают пчел одну за другой. Поскольку каждый шершень убивает по сорок пчел в минуту, через несколько часов сражение окончено и улей усеян мертвыми пчелиными телами. Ни одной пчелы в живых не остается. Затем шершни принимаются делать запасы пищи. В течение следующей недели они систематически наведываются в разоренный улей, поедая мед и перетаскивая беспомощных пчелиных личинок к себе в гнезда, где их вкладывают в вечно разинутые рты вечно голодного потомства шершней.

Это и есть «Жестокая Природа с окровавленными когтями и зубами», как выразился поэт Альфред Теннисон{23}. Шершни – устрашающие машины-охотники, перед которыми интродуцированные из Европы пчелы беззащитны. Однако существуют пчелы, способные дать отпор гигантским шершням: коренные обитатели Японии, местные медоносные пчелы. Их способность защитить себя поразительна и являет еще одно из чудес адаптивного поведения. Когда шершень-разведчик впервые наведывается в улей японской пчелы, все медоносные пчелы, находящиеся на входе в улей, проворно прячутся внутрь и подают собратьям сигнал тревоги, а вражеского разведчика заманивают внутрь. В это же время сотни рабочих пчел собираются у входа в улей изнутри. Как только шершень-разведчик попадает внутрь, целая туча рабочих пчел тотчас облепляет его плотным шаром. Вибрируя брюшками, пчелы быстро повышают температуру внутри этого шара до 47 °C. Пчелы при такой температуре выживают, но шершни ее не выдерживают. Какие-нибудь 20 минут – и шершень-разведчик зажарен насмерть, а улей, как правило, спасен. Мне не приходит в голову никаких иных примеров (если не считать испанской инквизиции), когда животные убивали бы врага, зажаривая его живьем{24}.

В этой изощренной истории содержатся несколько эволюционных уроков. Самый очевидный состоит в том, что шершень замечательно приспособлен, чтобы убивать: с виду он как будто нарочно был создан для массового убийства. Более того, многие черты, присущие этим шершням, также превращают их в машины-убийцы. В число этих черт входят форма тела (крупный размер, жало, смертоносные челюсти, большие крылья), химические вещества (маркеры-феромоны и смертоносный яд в жале), поведение (высокая скорость полета, скоординированные атаки на пчелиные ульи, поведение личинок, которые постоянно и настойчиво сигнализируют взрослым особям, что голодны, и тем понуждают их к нападениям на пчел). Еще один эволюционный наглядный урок – поведение местных японских пчел: то, как согласованно они собираются в шар и затем поджаривают врага. Это, разумеется, эволюционно обусловленная реакция на повторяющиеся нападения шершней. (Вспомним, что подобное поведение генетически закодировано в мозгу, размер которого меньше, чем кончик карандашного грифеля.)

В то же время недавно завезенные в Азию европейские пчелы перед хищными шершнями практически беззащитны. Именно этого и следовало ожидать, потому что эти пчелы развивались на территории, где не водилось гигантских хищных шершней, а потому естественный отбор не снабдил пчел средствами защиты. Однако мы можем предсказать, что если шершни достаточно сильные хищники, то европейские пчелы или вымрут (если их не завезут в Азию заново), или отыщут свой способ эволюционной реакции на шершней, и она необязательно будет такой же, как у местных пчел.

Существуют адаптации, которые порождают еще более зловещие тактические приемы. Среди них пример паразитической нематоды, которая паразитирует на одном виде муравьев, обитающем в Центральной Америке. У зараженного паразитом муравья радикально меняются поведение и внешность. Во-первых, брюшко в норме черное у него делается ярко-красным. Во-вторых, муравей становится вялым, а брюшко он поднимает вверх, словно алый флаг. Тонкая перемычка между брюшком и туловищем делается хрупкой и ослабленной. Кроме того, зараженный паразитом муравей перестает выделять феромоны, когда подвергается нападению, поэтому больше не может подавать сигнал тревоги сородичам.

Все эти изменения вызываются генами червя-паразита и представляют часть его искусного плана размножения. Паразит меняет облик и поведение муравья, который теперь выглядит как лакомая ягода, приманивая тем самым птиц и таким образом навлекая на себя гибель. Красное брюшко муравья, напоминающее спелую ягоду, поднято вверх и хорошо видно всем птицам, а сам муравей становится для них легкой добычей вследствие своей вялости и ослабленной перемычки между брюшком и остальным телом. Птицы склевывают красные брюшки муравьев, полные яиц паразита. Затем птицы разносят яйца нематоды в своем помете, а муравьи собирают этот помет и относят в муравейники, чтобы скормить личинкам. Паразиты вылупляются из яиц уже внутри муравьиных личинок и растут. Когда личинка муравья окукливается, нематоды мигрируют в брюшко муравья и размножаются, откладывая новые яйца. После чего весь цикл начинается сначала.

Подобные поразительные адаптации (то, как многообразно паразиты контролируют своих хозяев, лишь чтобы передать свои гены) как раз и помогают формированию эволюционных воззрений{25}. Естественный отбор, воздействуя на простого червя, заставил его управлять своим хозяином и менять внешность, поведение и строение хозяина, превращая того в привлекательную для птиц псевдоягоду{26}.

Список подобных адаптаций поистине бесконечен. Существуют адаптации, при которых животные выглядят как растения, маскируя себя среди растительности, чтобы спрятаться от врагов. Например, некоторые кузнечики выглядят почти в точности как листья, включая лиственный узор и даже «пятнышки гнили», напоминающие дырочки в листьях. Мимикрия так точна, что даже в маленькой клетке, заполненной листвой, насекомое различить трудно, не говоря уже о естественной среде обитания.

Есть и противоположные случаи: растения, которые мимикрируют под животных. У некоторых видов орхидей цветы искусно подражают пчелам и осам, включая пятнышки, изображающие глаза, и лепестки в форме крыльев. Сходство достаточно сильное, чтобы обмануть многих близоруких самцов насекомых, которые опускаются на цветок и пытаются с ним совокупиться. Пока это происходит, поллинарий[36] орхидеи приклеивается к голове насекомого. Когда недовольный самец снимается с места, не удовлетворив свою страсть, он, сам того не ведая, переносит пыльцу на следующую орхидею, оплодотворяя ее в ходе своей следующей неудавшейся псевдокопуляции. Естественный отбор отточил форму и окрас орхидеи так, чтобы она напоминала поддельное насекомое, потому что растения, привлекающие опылителей подобным образом, имеют больше шансов передать свои гены следующему поколению. Некоторые орхидеи соблазняют своих опылителей еще больше, вырабатывая химические вещества, которые пахнут как половые феромоны пчел.

Поиск пищи, как и поиск партнера, нередко требует сложных адаптаций. Хохлатая желна – птица с хохолком, самый большой дятел в Северной Америке – добывает пищу, выдалбливая дырки в деревьях и вытаскивая из древесины насекомых, в частности муравьев и жуков. Помимо удивительной способности определять наличие добычи под корой (возможно, на слух или улавливая движение насекомых, в точности не известно), желна наделена целым комплексом черт, которые помогают ей охотиться и долбить деревья. Пожалуй, самая необычная из них – это поразительно длинный язык дятла{27}. Основание языка у желны крепится к челюстной кости, далее язык поднимается через одну ноздрю, полностью огибает затылок и возвращается в клюв снизу. Большую часть времени язык у желны втянут, но птица может запускать его, чтобы извлекать муравьев и жуков. Язык желны заостренный и покрыт липкой слюной, что помогает вытаскивать лакомых насекомых через продолбленные отверстия. Кроме того, свой клюв хохлатая желна использует, чтобы выдалбливать дупла под гнезда и барабанить по дереву, призывая самцов и защищая территорию.

Дятел представляет собой отбойный молоток, созданный самой природой. Невольно возникает вопрос: как такая маленькая и нежная птица способна долбить древесину, не нанося себе повреждений? (Представьте себе, какая сила удара нужна, чтобы вбить в дерево гвоздь.) Нагрузка, которую получает череп хохлатой желны, неимоверна: когда птица выстукивает сигналы для себе подобных, то способна наносить до 15 ударов в секунду, и каждый удар порождает воздействие такой силы, как если бы вы стучали головой в стену со скоростью 26 км/ч. На такой скорости можно покорежить автомобиль. Дятел подвергается настоящей опасности: под таким воздействием у него может повредиться мозг или выскочить глаза.

Чтобы избежать повреждений мозга, череп желны имеет особую форму и укреплен дополнительной костью. Клюв держится на хрящевой подушке, а мышцы вокруг клюва сокращаются за мгновение до каждого удара, чтобы перевести силу удара от мозга в укрепленное основание черепа. При каждом ударе веки у дятла закрываются, чтобы глаза не выскочили из орбит. Кроме того, ноздри дятла прикрыты веером из маленьких перышек, поэтому птица не вдыхает опилки и древесную труху, когда долбит ствол. Чтобы удержаться на дереве, желна опирается на очень прочные и твердые хвостовые перья, а также надежно держится за ствол четырехпалой лапой в форме буквы Х (два пальца впереди, два сзади).

На что ни взглянешь в природе, везде увидишь животных, которые, как может показаться, замечательно сконструированы, чтобы вписываться в окружающую среду, будь то физические параметры, такие как температура и влажность, или взаимодействие с другими организмами – соперниками, хищниками и добычей, – с которыми животным приходится иметь дело. Неудивительно, что самые первые натуралисты верили, будто животные были созданы верховным Богом-творцом, чтобы исполнять каждое свою роль.

Дарвин в «Происхождении видов» опроверг это представление. В одной-единственной главе он полностью заменил века убежденности в идее божественного творения новой идеей неразумного материалистического процесса, естественного отбора, который мог дать тот же результат. Трудно переоценить эффект, который это откровение оказало не только на биологию, но и на мировоззрение человечества. Многие до сих пор не оправились от потрясения, и идея естественного отбора до сих пор вызывает яростные и иррациональные протесты.

Однако естественный отбор еще и поставил перед биологией ряд вопросов и нерешенных задач. Каковы доказательства того, что он действует в природе? Может ли естественный отбор и впрямь объяснить адаптации, включая сложные? Дарвин в своих построениях в основном полагался на аналогию: широко известный успех сельскохозяйственных производителей, которые преображали животных и растения в организмы, пригодные для пищи, содержания в домашних условиях и для декоративных целей. Но на тот момент у Дарвина было очень мало прямых доказательств в пользу того, что естественный отбор работает в природных популяциях. И поскольку, как предполагал Дарвин, естественный отбор работает крайне медленно, изменяя популяции за тысячи или миллионы лет, трудно было бы проследить его в действии в течение одной человеческой жизни.

К счастью, благодаря усилиям полевых и лабораторных биологов теперь у нас есть доказательства естественного отбора – и в изобилии. Как обнаруживается, естественный отбор действует везде и во всем, он тщательно исследует каждую особь, выбраковывает непригодных и сохраняет гены более приспособленных. Естественный отбор способен порождать сложные адаптации, и иногда за удивительно короткий срок.

Естественный отбор представляет собой ту часть дарвинизма, которую чаще и больше всего понимают неверно. Чтобы увидеть, как он работает, давайте рассмотрим простую адаптацию: окрас шерсти у хомячков. У «классического» берегового хомячка (Peromyscus polionotus) шубка коричневая, а водится он в почве темных тонов. Но в дюнах на побережье Флоридского залива, состоящих из светлого песка, обитает разновидность того же вида под названием пляжный хомячок, у которого окрас светлее, почти белый с едва заметной коричневой полоской вдоль хребта. Этот более светлый окрас представляет собой адаптацию, призванную замаскировать хомячка от хищников, таких как ястребы, совы и цапли, которые охотятся в дюнах белого песка. Откуда мы знаем, что это адаптация? Простой (хотя и несколько жестокий) эксперимент, проведенный Дональдом Кауфманом из Университета штата Канзас, показал, что хомячки лучше выживают в природе, если их шерсть соответствует цвету почвы, в которой они живут. Кауфман выстроил два больших загона на открытом воздухе и в один поместил темную почву, а в другой светлую. В каждый из загонов он посадил равное количество хомячков темного и светлого окраса. Затем он запустил в каждый из загонов по очень голодной сове, а через некоторое время проверил, какие хомячки уцелели. Как он и ожидал, хомячки, чей окрас наиболее сильно контрастировал с почвой, стали совиной добычей быстрее остальных, тем самым доказав, что замаскированные хомячки, сливающиеся с окружающей средой, выживают лучше. Этот эксперимент также объясняет общую закономерность, наблюдаемую в природе: в более темной почве живут хомячки более темного окраса.

Поскольку пляжные хомячки со своим светлым окрасом уникальны, то, вероятнее всего, они развились из коричневых континентальных хомячков, возможно, сравнительно недавно, около 6000 лет назад, когда их белые дюны были впервые изолированы барьерами от материка. Вот тут и начинает действовать естественный отбор. Окрас континентального хомячка варьирует, и среди тех, кто переселился в светлые дюнные пески, шансы на выживание выше у хомячков со светлым, а не с темным окрасом, поскольку темных хомячков быстрее замечают хищники. Нам также известно, что между темноокрашенными и светлоокрашенными хомячками есть генетические различия: пляжные хомячки несут «светлые» формы нескольких генов пигментации, которые в совокупности и придают светлый окрас их шерсти. Темные континентальные хомячки – носители «темных» альтернативных форм тех же генов. Со временем вследствие дифференцированного хищничества светлоокрашенные пляжные хомячки передали бы больше копий своих «светлых» генов (у них выше шансы на выживание и размножение), и если бы этот процесс продолжался поколение за поколением, то окрас у популяции пляжных хомячков эволюционировал бы от темного к светлому.

Что здесь произошло? Естественный отбор, воздействуя на окрас животного, просто изменил генотип популяции, увеличив пропорцию «светлых» аллелей генов, которые повышают шансы на выживание и воспроизводство. И, хотя я написал, что естественный отбор действует, но выразился не вполне точно. Отбор – не механизм, навязанный популяции извне, скорее, это процесс, описание того, как частота встречаемости генов, которые порождают лучшие адаптации, со временем увеличивается. Когда биологи говорят, что отбор действует на какой-то признак, они используют это выражение для краткости и подразумевают, что данный признак проходит процесс естественного отбора. В том же смысле биологические виды не пытаются адаптироваться к своему окружению: тут не вовлечена чья-либо воля или желание, нет сознательных попыток. Адаптация к окружению неизбежна, если у вида есть правильный тип генетической изменчивости.

Естественный отбор создает адаптацию, опираясь на три основных условия. Первое – изначальная популяция должна быть изменчивой: так, хомячки внутри популяции должны как-то различаться по вариантам окраса. Иначе данный признак не сможет эволюционировать. В случае с хомячками мы знаем, что это так, потому что хомячки в материковой популяции проявляют изменчивость окраса.

Второе условие осуществления процесса адаптации таково: вариация должна опираться на изменения генов, т. е. у нее должен быть генетический базис (наследуемость). Если бы между светлоокрашенными и темноокрашенными хомячками не было генетической разницы, то светлые бы все равно лучше выживали в дюнах, однако разница в окрасе не передалась бы следующему поколению и эволюционные изменения не произошли бы. Мы знаем, что генетическое условие в случае этих хомячков также соблюдено. На самом деле нам в точности известно, какие именно два гена больше всего влияют на разницу между темным и светлым окрасом. Один из них называется Agouti (агути), и это тот же самый ген, мутации которого порождают черный окрас у домашних кошек. Второй ген называется Mc1r, и одна из его мутантных форм у людей, особенно часто встречающаяся в ирландской популяции, порождает веснушки и рыжие волосы{28}.

Откуда берутся эти генетические вариации? Мутации – случайные изменения в последовательности нуклеотидов ДНК, которые обычно возникают как ошибки, когда молекула копируется во время деления клеток. Генетическая изменчивость, вызванная мутациями, широко распространена: например, мутантные формы генов объясняют вариации нашего цвета глаз, групп крови и значительную часть нашей (и не только нашей, но и других видов) изменчивости таких признаков, как рост, вес, биохимия и множество других.

Основываясь на многочисленных лабораторных экспериментах, ученые пришли к заключению, что мутации происходят случайно. Термин «случайный» здесь имеет особое значение, которое даже биологи зачастую понимают неверно. Он означает, что мутации происходят независимо от того, будут ли они полезны данной особи. Мутации – это просто ошибка в репликации ДНК. Большая их часть вредна или нейтральна, но некоторые могут оказаться полезными. Полезные мутации становятся сырьем для эволюции. Однако нет никакого известного науке биологического способа повысить вероятность того, что мутация будет отвечать текущим адаптивным нуждам данного организма. Хотя для хомячков, обитающих в дюнах, лучше иметь светлый окрас, их шанс заполучить такую полезную мутацию не выше, чем у хомячков, живущих в темной почве. В таком случае, вместо того чтобы называть мутации случайными, точнее будет назвать их нейтральными: шанс, что мутация появится, не зависит от того, будет ли она полезной или вредной для данной особи.

Третье и последнее условие естественного отбора заключается в том, что генетическая изменчивость должна влиять на шансы данной особи оставить потомство. В случае хомячков эксперименты Кауфмана с хищниками показали, что лучше замаскированные хомячки оставят больше копий своих генов. Таким образом светлый окрас пляжных хомячков отвечает всем трем критериям развития в качестве адаптивного признака.

Следовательно, эволюция путем естественного отбора представляет собой комбинацию случайности и закономерности. Это процесс сначала случайный (или нейтральный) – появление мутаций, которые порождают набор генетических вариантов, как плохих, так и хороших (в нашем примере с хомячками это варианты нового окраса шерсти); а затем «закономерный» – естественный отбор, который распоряжается этими вариациями, сохраняя хорошие и отбрасывая вредные (при обитании в дюнах частота встречаемости генов светлого окраса увеличивается за счет генов темного окраса).

Отсюда прямой путь к самому распространенному заблуждению, касающемуся дарвинизма: идее, что в эволюции «все происходит случайно». Это распространенное утверждение, несомненно, совершенно ошибочно. Ни один эволюционист, и уж точно не Дарвин, никогда не заявлял, что естественный отбор основан на случае или стечении обстоятельств. Совсем наоборот. Мог ли совершенно случайный процесс сам по себе породить дятла, долбящего дерево, или изощренную орхидею, напоминающую пчелу, или закамуфлированного кузнечика и пляжного хомячка? Конечно, нет. Если бы эволюцию внезапно заставили зависеть только от случайных мутаций, виды бы вскоре выродились и вымерли. Случайность сама по себе не может объяснить чудесное соответствие между особью и ее окружением.

И не объясняет. Да, сырье для эволюции – различия между особями – в самом деле появляется вследствие случайных мутаций. Эти мутации происходят произвольно, ненамеренно, невзирая на то, вредны они для особи или полезны. Но адаптации порождает нечто другое: фильтрование этой изменчивости естественным отбором, а естественный отбор определенно не случаен и не произволен. Это мощная формирующая сила, накапливающая гены, у которых шанс быть переданными потомкам гораздо выше, чем у других, и тем самым помогающая особям еще лучше приспособиться к окружению. Следовательно, именно уникальное сочетание мутации и отбора, случайности и закономерности, показывает нам, как адаптировались организмы. Самое точное определение естественного отбора дал Ричард Докинз – «неслучайное выживание случайных вариантов».

Теория естественного отбора совершает огромную работу – крупнейшую в биологии. Ее задача состоит в том, чтобы шаг за шагом объяснить, как та или иная адаптация развилась из черт, которые ей предшествовали. Сюда входят не только форма тела и окрас, но и особенности на молекулярном уровне, которые лежат в основе всего. Отбор должен объяснять эволюцию сложных физиологических характеристик: свертывания крови, метаболических систем, преобразующих пищу в энергию, чуда иммунной системы, которая распознает и уничтожает тысячи чужеродных белков. А нюансы самой генетики? Почему пары хромосом разделяются, когда формируются яйцеклетки и сперматозоиды? Почему мы вообще наделены половым размножением вместо того, чтобы размножаться почкованием, как некоторые виды? Отбор должен объяснять поведение особей – как кооперацию, так и антагонизм. Почему львы объединяются и охотятся стаей, но, когда самцы-захватчики вытесняют постоянных самцов из социальной группы (прайда), почему захватчики убивают всех львят, которые уже отлучены от матери?

Естественному отбору приходится особым образом формировать все эти черты. Во-первых, отбор должен их создать на основе предшествующих, чаще всего постепенно, шаг за шагом. Как мы уже убедились, каждый вновь появившийся признак возникает как модификация более раннего. Например, конечности наземных позвоночных представляют собой просто-напросто модифицированные плавники. И каждый шаг этого процесса, каждое усовершенствование адаптации должно обеспечивать своему обладателю репродуктивное преимущество. Без этого естественный отбор не сработает. Каковы были преимущества каждого шага на пути от плавника, приспособленного для плавания, к приспособленной для хождения ноге? Или на пути от бескрылого динозавра к такому, у которого были и крылья, и оперение? «Пути под уклон» в эволюции адаптаций не бывает, потому что естественный отбор по самой своей природе не может создать шаг, который будет не на пользу особи. В мире адаптации мы никогда не встретим дорожный плакат – сущее проклятие всех водителей на скоростных автострадах: «Приносим извинения за временные неудобства, зато потом будет удобно».

Если адаптивный признак появился в результате естественного отбора, а не был создан актом творения, мы можем выдвинуть некоторые прогнозы. Так, мы должны быть в принципе способны представить себе правдоподобный пошаговый сценарий эволюции, которую прошел этот признак, причем каждый шаг должен повышать приспособленность (т. е. среднее количество потомства) его обладателя. Для некоторых признаков представить такой сценарий легко: например, в случае постепенного изменения скелета, которое превратило наземных животных в китов. Применительно к другим чертам представить пошаговый сценарий сложнее, особенно в случае биохимических изменений, которые не оставляют никаких следов в палеонтологической летописи. Возможно, мы никогда не накопим достаточно информации, чтобы реконструировать эволюцию многих признаков или даже в случае вымерших видов точно понять, как именно эти признаки функционировали. (Скажем, для чего именно служили костяные пластины на спине стегозавра?) Однако о многом говорит тот факт, что биологи пока не обнаружили ни одной адаптации, для эволюции которой обязательно требовался бы промежуточный этап, снижающий приспособленность особей.

Существует и другое требование. Адаптация должна эволюционировать путем повышения репродуктивной производительности своего обладателя. Ведь именно размножение, а не выживание определяет то, какие гены будут переданы следующему поколению и обусловят эволюционный процесс. Конечно, чтобы передать ген, особи для начала необходимо дожить до того возраста, когда она может дать потомство. В то же время ген, который выводит особь из игры по истечении репродуктивного возраста, не является в эволюционном смысле негативным фактором. Он сохранится в генофонде. Следовательно, у гена больше шансов сохраниться, если он помогает особи дать потомство в юности, но убивает ее в старости. По сути дела, накопление подобных генов путем естественного отбора, по мнению многих, и служит объяснением тому, почему к старости особь во многих отношениях деградирует и дряхлеет (происходит «биологическое старение»). Те самые гены, которые в юности помогают предаваться излишествам, присущим молодости, к старости могут обеспечить вам морщины или увеличение простаты.

Учитывая то, как работает естественный отбор, он не должен бы порождать адаптации, которые помогают особи выжить, но при этом не способствуют репродукции. Приведу в пример ген, который помогает женщинам выживать после наступления менопаузы. Также вряд ли следует ожидать, что у какого-то вида появятся такие адаптации, которые идут на пользу только представителям другого вида.

Последнее предсказание можно проверить, рассмотрев признаки одного вида, которые полезны для представителей другого вида. Если эти признаки появляются путем отбора, можно прогнозировать, что они будут полезны и для другого вида. Давайте посмотрим на деревья тропической акации, которые снабжены толстыми полыми шипами. Эти шипы служат жилищами для целых колоний снабженных жалами свирепых муравьев. Акации также выделяют нектар, а на листьях у них имеются богатые белком выросты, обеспечивающие муравьев пищей. Может показаться, что дерево кормит муравьев и предоставляет им жилье за свой счет. Противоречит ли это нашему прогнозу? Вовсе нет. На деле то, что акация позволяет муравьям селиться на себе, для самого дерева очень и очень выгодно. Во-первых, травоядных насекомых и млекопитающих, которые могут заинтересоваться угощением в виде листьев, отпугивают свирепые муравьиные полчища. Я с прискорбием убедился в этом на собственном печальном опыте, когда, будучи в Коста-Рике, случайно задел тропическую акацию. Во-вторых, муравьи объедают проростки у основания ствола и тем самым не позволяют им расти, а такие проростки впоследствии будут мешать дереву, соперничая с ним за свет и питательные вещества. Легко понять, что акации, способные поселить у себя муравьев, чтобы с их помощью защищаться и от соперников, и от растительноядных животных, будут производить больше семян, чем акации, лишенные такой способности. В каждом случае, когда один вид предпринимает нечто в помощь другому, он всегда помогает и себе самому. Это прямо предопределено эволюцией, и это никак не может вытекать из идеи божественного создания мира или разумного творения.

Адаптации всегда упрочивают приспособленность особи, но необязательно группы или вида. Идея о том, что естественный отбор действует «на благо видов», широко распространена и при этом ошибочна. На самом деле эволюция способна породить черты, которые, помогая отдельной особи, вредят биологическому виду в целом. Например, если какая-то группа львов-самцов изгоняет постоянных самцов из прайда, это зачастую сопровождается кровавой бойней, уничтожением маленьких львят, уже отлученных от матери. Такое поведение вредно для вида, потому что сокращает общее число львов и увеличивает шансы на их вымирание. Однако оно идет на пользу львам-захватчикам, поскольку они получают возможность быстро оплодотворить самок (которые, перестав кормить львят, снова возвращаются в состояние эструса – течки). Получается, что львы-захватчики заменяют убитых львят своим потомством. Легко увидеть (хотя и неприятно), как ген, вызывающий детоубийство, распространяется за счет «хороших генов», которые бы заставили львов-захватчиков просто нянчиться с чужими, неродными львятами. Как и можно предсказать, опираясь на теорию эволюции, в природе не увидишь адаптацию, которая приносит виду пользу за счет отдельной особи, а именно такого явления можно было бы ожидать, если бы организмы были созданы заботливым творцом.