Университетский вопрос

Годовые обзоры бывают иногда неудобны тем, что началом для них приходится брать внешний факт – 1 января данного года, между тем как главы современной истории распределяются независимо от календаря. Это неудобство сильно дает себя чувствовать в нынешнем году как раз по университетским делам: в жизни университетов наступил капитальный поворот гораздо раньше 1 января 1908 года. Поворот этот нельзя приурочить к определенной дате, хотя всего удобнее считать его приблизительно с весеннего семестра 1907 года. По содержанию этот фазис развития университетской жизни отмечен определенными чертами. Увлечение политической борьбой и беспокойство, при котором невозможны были последовательные занятия, прекратились, и наступила пора серьезной академической работы.

Выяснилось, что необходимые реформы придется добывать не натиском, а упорным трудом; выяснилось, в частности, для студенчества, что главные задачи университета – ученая и культурная, что без науки и образования немыслимо мечтать об общественном прогрессе. При этих условиях созданный Высочайшим повелением 27 августа 1905 г. гуманный строй возымел, наконец, свое благодетельное влияние: в университетах пошла полным ходом оживленная работа, профессорские корпорации в общем удачно применились к новому складу своей автономной жизни, неизбежные уклонения и недочеты стушевывались в общей картине правильного и быстрого оздоровления.

Но наперекрест этому благодетельному движению выступило другое влияние– давление политической реакции. Забыв о недавнем банкротстве, о своих грехах и поражениях, правительство выступило в роли непогрешимого и немилосердного судьи, а все группы русской Земщины попали на скамью подсудимых. Естественно, и университетская жизнь попала в полосу «подтягивания» и начальнического устроения. Господство этого течения приходится как раз приурочить к определенной новогодней дате, к 1 января 1908 года, когда вступил в должность новый министр народного просвещения, бывший профессор Московского университета А. Н. Шварц263.

Первым признаком перемены курса было враждебное отношение к благородному начинанию А. Шанявского264, завещавшего капитал на устройство в Москве вольного университета, предназначенного служить задачам распространения университетского образования. Министерство народного просвещения в этом деле следовало своей исконной антипросветительской политике. С рвением, достойным времен Д. Толстого и Делянова, были подрезаны крылья нового учреждения, отнята возможность образовать сеть филиальных курсов вне Москвы, введена цензура программ чтений попечителем учебного округа, и все дело едва не погублено проволочками и возражениями265.

По отношению к государственным университетам политика нового министерства определилась в циркулярах 16 мая и 14 июля266. Один из этих циркуляров объявлял незаконными применявшиеся при предшественнике А. Н. Шварца меры по приему сторонних слушателей и в частности допущение к слушанию лекций женщин. Не возбуждая даже вопроса о том, насколько обоснованы возражения против их приема, можно ограничиться указанием, что резкая перемена министерской политики не должна была ни в каком случае иметь ретроспективного характера: нельзя было выгонять из университетов слушательниц, доверчиво отнесшихся к данному им при предшествовавшем министре разрешению проходить университетский курс. Между тем министерство А. Н. Шварца не задумалось поступить именно так и исключило всех уже поступивших вольных слушательниц. Второй циркуляр касался студенческих организаций и собраний и был направлен главным образом против представительства студенческих групп, даже разрешенных. Помимо возражений по существу против этих распоряжений, ими возбуждался общий вопрос о дальнейшем ходе университетской жизни, так как министерство вмешивалось непосредственно в заведование учебным бытом, возложенное повелением 27 августа на заботу и ответственность университетских коллегий. Выходило, что, по мысли новых руководителей министерства, совет и выборные ректоры и деканы должны были выступать не в роли членов самоуправляющихся коллегий, а исполнителями указаний центрального учреждения. Московский университет весной, а Петербургский – осенью высказались в том смысле, что они считают такого рода вмешательство министерства несогласным с Высочайшим повелением 27 августа и потому незаконным.

Семена, брошенные циркулярами 16 мая и 14 июля, дали обильные всходы. Петербургский университет очутился лицом к лицу с задачей уничтожения допущенного им ранее в целях облегчения сношений между профессорами и студентами центрального представительства студенчества267. Во всех университетах стоял вопрос об участи вольных слушательниц. Профессорам было сделано напоминание о необеспеченности их положения: от тех из них, которые в качестве членов первой Думы подписали Выборгское воззвание, потребовали отречения от враждебных правительству партий268. И среди профессоров, и среди студентов распространилось понятное беспокойство: в мерах министерства видели нападение на университетское самоуправление и опасались за его дальнейшую судьбу.

На этой почве возникли грандиозные студенческие беспорядки, принявшие в октябре форму общестуденческой забастовки. Получилось положение, выгодное для крайних партий, – для революционеров и реакционеров. Масса студенчества на некоторое время пришла в сильное возбуждение и прибегла к средству, от которого уже немало пострадали русские университеты. Занятия были прекращены, хотя было ясно, что это прекращение отзовется прежде всего на самих студентах, а не на высшем учебном начальстве, которое в университеты не заглядывает и мало смущается той ненавистью, какую выражают ему студенты. Одно время казалось, что в новой смуте суждено погибнуть только что зародившейся университетской автономии, и притом, – что особенно обидно, – погибнуть столько же от горячности и непонимания учащихся, сколько от злорадной враждебности учебного начальства. К счастью, однако, дружным усилием профессоров и влиянием более благоразумных среди студенчества удалось прекратить забастовку. Вторая половина семестра прошла при нормальном течении занятий.

Между тем по возбужденным весной вопросам происходили очень характерные для русских условий неожиданности. За исключением вольных слушательниц из университетов последовало допущение их в университеты советом министров, правда, на удивительных условиях269. Им разрешалось посещать университетские здания, но не студенческие лекции, слушать курсы профессоров, но не те курсы, которые были организованы для университетских слушателей, а другие, особо устроенные для небольших групп вольных слушательниц. Иначе говоря, последние допускались к занятиям, которые фактически невозможно было вести. Этой «комедии ошибок» был положен конец Высочайшим повелением, допустившим вольных слушательниц к окончанию предпринятых ими занятий270.

По вопросу о студенческом представительстве совет министров также вынес довольно неопределенную резолюцию, которою однако открывается путь к восстановлению этого полезного звена в университетском быту271.

Допущено было избрание старост или представителей для отдельных групп студентов, хотя совет настаивает на запрещении каких бы то ни было центральных или объединяющих учреждений. Форма при этом соблюдена, хотя не видно, каким образом можно будет воспрепятствовать соглашениям между легализированными представителями групп, да к тому же эти соглашения, несомненно, представляют шаг вперед сравнительно с хаотическими формами так называемых «частных собраний», т. е. сходок.

Несмотря на эти частные уступки, конец года ознаменовался двумя грозными для университетов событиями, а именно разъяснением сената по вопросу о пределах университетской автономии272 и выработанным в министерстве проектом университетского устава. Перенесение вопроса об автономии в сенат было ответом министерства на протесты университетов против известных циркуляров, которыми министр вмешивался в руководство учебной жизнью в этих заведениях. «Разъяснение» сената стремилось сузить понимание Высочайшего повеления 27 августа. Намечавшееся трехлетней практикой толкование, в силу которого самоуправляющиеся университеты действовали по крайнему разумению и за своей ответственностью, а министр имел возможность и обязанность следить за законностью их распоряжений и оказывать в утверждении важнейших из них, если они представлялись ему нецелесообразными, не было принято. Взамен его сенат разъяснил самоуправление в смысле исполнения непосредственных указаний министерства советами и выборными ректорами и деканами. В такой постановке дела коренится несомненное противоречие и источник слабости, потому что нельзя ожидать от университетов ревности в исполнении мероприятий, продиктованных им свыше и противоречащих, быть может, взглядам самой университетской среды. Нельзя ожидать и возрастания авторитета университетских коллегий при отречении их, по приказанию министерства, от мер, которые они сами установили. Остается ожидать, насколько пожелает министерство воспользоваться приобретенной им благодаря определению сената позицией.

Судя по выработанному в министерстве проекту нового устава, даже это определение представляется недостаточным для искоренения университетского самоуправления. Планы руководителей русского просвещения идут гораздо дальше и уже снискали полное сочувствие собранных в совете министра деятелей эпохи Делянова. Проект предполагает просто упразднить совет как главный орган университетского управления и делать ректора директором, а по отношению к студенчеству диктатором. Министерство будет призвано направлять учебную и воспитательную деятельность университетов путем непосредственных распоряжений, а студенты вновь окажутся отдельными слушателями государственных школ. Все их собрания и общества передаются на милостивое попечение общей администрации. Говорят, у проекта в этом виде мало шансов пройти даже в совете министров и даже в третьей Думе. Указывают на одобренный первым учреждением устав донского политехнического института, который ограничивается подчинением студентов общей участи российских граждан, но не уничтожает выборной системы управления273. Ссылаются на то, что министры и законодатели постесняются вызвать принятием проекта скандал на всю Европу. Поживем – увидим. Во всяком случае, людям свойственно надеяться даже в самые тяжелые минуты. Пожелаем же университетам, чтобы новый год не принес им такого положения, при котором люди, преданные делу высшего образования, были бы принуждены покинуть это дело, как безнадежное при существующих гражданских условиях.