Вопросы национальности в английской публицистике

В современной политической литературе Англии естественно развился за последнее время большой интерес к проблеме национальности. Не так давно, лет 20 или 30 тому назад, политические вопросы обсуждались почти исключительно с точки зрения народного хозяйства, классовых противоположностей и государственной организации. В работах Бэджета527 или Спенсера528 вопросы о национальных особенностях и требованиях племенной психики не играют роли. Конечно, благодаря развитию торговых интересов и международным политическим отношениям Англии, среди ее публицистов всегда были отдельные писатели, которых столкновение с чужеземным бытом наводило так или иначе на оценку этнографических особенностей. Назову для примера мисс Дэргам (Miss Durham)529 с ее изучением Албании и Ноэля Бекстона (Noel Buxton)530 с его работами об Армении. Но общее течение английской публицистики, повторяю, шло в другом русле. В высшей степени любопытно поэтому отметить ряд литературных явлений, на которых сильнейшим образом отразился интерес к фактам национальной психологии.

Замечательный пример представляет в данном случае Ситон Ватсон [131] 531, шотландец, посвятивший много сил и энергии изучению австрийских и балканских славян [132] . Работы эти начались за несколько лет до современного кризиса. Поводом к ним послужило разочарование в романтическом представлении о мадьярской народности, сменившееся затем негодованием против мадьярского ига, наложенного на словаков, хорватов и сербов. Как, естественно, настоящая огромная война находит себе ряд предшествующих явлений в жизни замешанных в ней государств, так и книги Ситона Ватсона посвящены как раз одной группе таких явлений. Но главный расцвет этнографической публицистики относится, конечно, ко времени переживаемой нами войны. Отмечу мимоходом попытку связать националистические проблемы с общим ростом демократии в свободном обзоре «Демократия и война»(The war and democracy)532, составленном Зиммерном533, С.Уатсоном, Довер Уильсоном534 и Грин[в]удом535 (Greenwood). Весьма интересна также небольшая книжка Л.Б.Немьера536 о Германии и Восточной Европе (L. В. Namier, Germany and Eastern Europe537). Автор ее – молодой галицийский еврей, переселившийся в Англию и получивший образование в Оксфордском университете; он представляет любопытный образчик еврейского писателя, проникнутого враждебностью к немецкой ориентации международных отношений. Талантливо написанная книжка освещает, с этой точки зрения, успехи и опасности «Drang nach Osten»538 в применении к Восточной Европе и, между прочим, к России. Все упования автора связаны с переворотом общественного мнения, в котором решающую роль играет освобождение России от немецкой традиции.

Эти замечания я делаю мимоходом. Главное же внимание читателя мне хочется обратить на чрезвычайно интересную книгу молодого ученого Тойнби539 «Национальность и война» (Nationality and the war, by Arnold J. Toynbee, London, 1915). Автор – сын покойного Арнольда Тойнби540, известного своей капитальной работой о промышленном перевороте (Industrial Revolution)541.

Книга, о которой идет речь, основана на очень детальном разборе географических и племенных условий Европы и прилегающего к ней бассейна Средиземного моря. Нельзя сказать, чтобы метод или заключения ее отличались строгой научностью. Временами смелые попытки автора перетасовать все существующие государственные отношения с точки зрения национальных элементов не могут не вызвать улыбки. Но как показатель настроений и стремлений английского прогрессивного общества – эта работа заслуживает полного внимания. Автор не дает точного определения начала национальности, но в различных местах его книги имеется достаточно указаний на то, как он понимает дело. «Современная „нация“ представляет собой цельный и неделимый организм». «Национализм оказался достаточной силой, чтобы вызвать войну, которой мы не хотели… Он самым ужасным образом доказал свое существование не как нечто снаружи созданное, а как жизнеспособная сила, с которой нужно считаться. Национальные моменты оказываются на континенте сильнее социальных… Ирландия заставила нас задуматься над национальной проблемой. Как все великие силы в человеческой жизни, народность не есть нечто материальное или механическое, а субъективно-психологическое чувство в живых людях. Это чувство может быть вызвано наличностью одной или различных групп факторов: общее государство, в особенности если оно представляет собой резко очерченное физическое целое, вроде острова, речного бассейна, горного хребта; общий язык, в особенности если на нем выросла литература; общая религия; и еще более неуловимая сила – общность традиций или воспоминаний прошлого. Но невозможно сделать заключение априори542 при наличности одного или даже некоторых из этих факторов о существовании нации; они могут быть налицо в течение веков и все-таки не вызвать обсуждаемого явления. Точно так же выводы из одного случая неприложимы к другому: действие одной и той же группы факторов может создать народность в одном случае и пройти совершенно бесследно в другом. Великобритания – нация, созданная географическими условиями и традициями, несмотря на то, что значительная часть ее населения в Уэльсе и на шотландской возвышенности говорит по-кельтски и не понимает господствующего английского языка. Ирландия же – остров значительно меньший и более компактный, к тому же объединенный почти всецело доминирующим английским языком, ибо кельтский говор здесь несравненно реже слышен, чем в Уэльсе.

И все-таки отсутствие общих традиций, усиленное религиозными различиями, способствовало разделению населения этой области на две национальности, в настоящее время резко друг от друга отличающиеся, и нисколько невзирая на тот факт, что национальная их психология совершенно одинакова, в достаточной степени друг другу враждебные. Германия раздроблена религией совершенно так же, как Ирландия, но общность ее традиций значительно сильнее, а географическая связанность достаточно неопределенна – а все-таки она создала так сильно выразившееся в настоящее время национальное чувство в три поколения… Каждый случай должен быть рассматриваем в связи с его данными, и ни один аргумент не является неоспоримым, за исключением твердо установленного желания живого населения, действительно заинтересованного».

III

Установивши такого рода точку зрения, автор задает себе вопрос: как отнесется к национальным элементам тот конгресс или конференция, которой придется по окончании настоящей войны пересмотреть и перемежевать состав и границы современного европейского мира. Допуская, что все соображения на этот счет могут быть лишь гадательными, он считает, однако, что в высшей степени важно политической литературе и общественному мнению заранее выработать не только точки зрения, но и предложения практического характера. «Я касаюсь того, что может быть, – говорит наш автор во введении к книге (стр. 6). „Может быть“, это комбинация того, „что будет“ и „что должно быть“: его содержание меняется со степенью приложимости».

Лучшей иллюстрацией к попыткам Тойнби в указанном направлении послужат некоторые примеры обсуждения конкретных вопросов. Вот, например, задача, поставленная в Эльзасе и Лотарингии. Случай любопытен тем, что материальная этнографическая основа в Эльзасе и в той части Лотарингии, которая тяготеет к реке Сааре, имеет, несомненно, германский характер. Романский отпечаток лежит лишь на западной Лотарингии. Тем не менее, как известно, в населении Имперской области (Reichsland) живы до сих пор стремления присоединиться к Франции. Было бы неосторожно и несправедливо разрешать вопрос сверху на соображениях, которые могут оказаться необоснованными. Лучшее средство прийти к твердому заключению – предоставить отдельным участкам, входящим в состав данной области, определить свое политическое будущее путем народного голосования.

В контрасте с этой постановкой дела является задача реорганизации Польши. Для автора не подлежит сомнению, конечно, что Польша как политический организм должна быть восстановлена, и он считает, что при соблюдении известных условий не может быть сомнения, в какую комбинацию должна вступить эта восстановленная Польша. Несмотря на все частные затруднения, Польша должна примкнуть к России и отделиться от Германии и Австрии.

Но в подробностях размежевания польских округов Тойнби допускает характерные поправки племенного принципа, с точки зрения стратегических и экономических соображений. Он считает, например, совершенно невозможным отхватить всю Познань в состав Новой Польши, потому что это было бы равносильно стратегическому насилию над Германией, с которым последняя никогда не смогла бы помириться. «Никакое соглашение не может быть долговечным, если германская восточная граница будет стратегически и экономически оставлена „на великодушие России“. Пограничные линии должны быть так проводимы, чтобы предоставить возможность разделяемым ими государствам жить независимой и самоудовлетворяющейся жизнью в своих границах. Это первое условие, которому они должны отвечать, если они хотят иметь какое-либо значение: а существенная часть этой „независимости“ заключается в возможности противо [по] ставить вооруженную силу в случае наступления соседа». На том же основании желательно разверстать Силезию таким образом, чтобы западные округа остались за Германией, хотя в них придется при этом включить несколько участков с польским населением. Наоборот, промышленный район «пяти городов» селезского угольного бассейна должен, по его мнению, безусловно, примкнуть к Польше – по экономическим соображениям. Последние выдвигают народнохозяйственный фактор, который, во всяком случае, должен сыграть великую роль во всех государственных переверстках. Он, несомненно, придает значительную силу течениям, привлекающим Польшу к России, наперекор старым раздорам. Индустриальная мощь Польши, конечно, должна выиграть от таможенного соединения с Россией, и начало этой хозяйственной спайки уже намечалось до войны.

В некотором недоумении останавливается наш автор перед вопросом о Висле и Данциге как выходном порте висленской системы. Историко-племенные течения перекрещиваются в данном случае с экономическими и стратегическими, и в результате получается не особенно убедительная комбинация. «Висла, – говорит Тойнби, – река Польши. Истоки ее на польской границе Карпат, обе национальные столицы – Краков и Варшава – расположены на ее берегах, и это главная артерия сообщения в стране. Если нижняя часть реки и многочисленное польское население на этих берегах ее должно остаться вне границы нового политического тела, то нет основания к тому, чтобы польское товародвижение по реке было заграждено таможенной рогаткой. За удержание Восточной Пруссии Германия должна согласиться на одно условие. Она должна предоставить Новой Польше свободную дорогу вниз по Висле к Балтийскому морю и предложить ей открытый Данциг на устье реки как свободный порт»(стр. 76).

Растасовка австрийских областей приводит также к несколько рискованным результатам. Тойнби надеется, что будущий конгресс приведет к разделению Австрии на две независимые друг от друга половины.

Восточные области с Венгрией во главе и с включением южно-славянского триединого королевства, Великосербской державы, Румынии и Болгарии, должны составить, по его мнению, балканско-дунайский таможенный союз, причем составные части этого союза сохранят полную государственную самостоятельность. Нет надобности настаивать на трудности такого разрешения вопроса – невольно припоминаются слова: «В одну телегу впрячь не можно коня и трепетную лань»543. Как это мудрено мыслить: Мадьярское королевство в трогательном согласии с Сербией и Хорватией. Но дело, впрочем, не в практической осуществимости подобных замыслов, а в том направлении мысли, которое они раскрывают. С этой точки зрения, не менее характерно определяется судьба западной половины Австрии. Как убежденный националист, Тойнби не останавливается перед идеей предоставления этой западной половины, за исключением, конечно, итальянских округов, виновнице всех современных бедствий – Германии. «Мы лишили Германию Эльзаса-Лотарингии, Шлезвига, польских областей с общим населением в 5,21 миллиона. В компенсацию мы отдаем Германии часть низведенной Австрии с населением в 16 миллионов»(стр. 269).

«Можно избежать необходимости особых „гарантий“ предоставлением всей Австрии в границах, к которым мы ее низвели, вступления как одного целого в Германскую империю, под условием, что последняя предоставит областную автономию чешской национальности. Чехи, составляя более Уз общего населения и усиленные национальным самоуправлением, легко отстоят свою самостоятельность в рамках австрийского целого, которое, в свою очередь, представляя пропорционально интересы всех своих составных частей, не растворится среди Германской империи. При таком устройстве чешская национальность проявит себя в совместной работе со своим германским соседом, а не в борьбе с ним»(стр. 266).

В вопросе о судьбе турецких областей внимание русского читателя, естественно, останавливается на судьбе проливов и Константинополя. Наш автор проектирует решение, которое сам считает чистой утопией. Оно настолько характерно, что нельзя не привести в данном случае его подлинных слов. «Если мы после этой войны будем поддерживать турок лицом к лицу с победоносной Россией, мы вызовем как раз результаты, которых мы так стремимся избежать. Это свойственное человеческой природе явление, что когда людям не дают мирным путем овладеть тем, что им принадлежит по праву, они, применив насилие, захватят не только по праву им принадлежащее, но и значительно больше этого.

Если мы не хотим, чтобы в следующем поколении Россия возбудила европейскую войну за обладание проливами и всеми за ними лежащими балканскими землями, мы должны безотлагательно обеспечить ей свободу плавания в проливах» (стр. 363).

Это приводит нас к неизбежному вопросу о роли России в текущих событиях и о вероятных последствиях ее усиления в результате войны. Вопрос этот более или менее открыто обсуждается всеми английскими группами. Все мыслящие люди понимают, что от хода событий в этом направлении зависит в значительной степени не только исход борьбы, но и обеспечение прочного порядка в будущем. Отношение Тойнби, как представителя прогрессивной части английского общества, заслуживает полного внимания. Он признает и живо чувствует справедливость тяжелых обвинений, которые предъявляются России с точки зрения подвластных национальностей. Тем не менее он убежденный сторонник России будущего и готов резко осудить политику Англии в прошлом за ее русофобство. «В сущности идея, воодушевляющая Германию против России, тождественна с мыслью, сидевшей когда-то в наших головах. Они чувствуют себя „поборниками европейской цивилизации“, делу которой Англия „постыдно изменила“ – против многоголовой гидры панславизма, „которой помогать толкнула Англию зависть“. Для них Россия – главный противник, а мы просто ее прислужники: поражение Германии означает для них повержение цивилизованной Европы перед варварским русским началом… Если скандальные злоупотребления Турецкой империи по отношению к многочисленным подвластным народностям обязаны своим существованием германской политике, то целью Германии являлось не столько создание рынка для германских предприятий, сколько закрытие южнорусского замечательного военного порта.

Этот последний пример нам особенно поможет понять ход мыслей Германии, ибо если бы мы сами не стояли на этой неблагородной страже Турции в течение всего девятнадцатого века, то Германия была бы неспособна занять наше место в двадцатом… Аргументы, которыми мы оправдывали наше поведение тогда, вполне совпадают с таковыми Германии теперь… Со стыдом касаемся мы этих аргументов, которых мы сейчас не хотим признать. Лак идеализма, наложенный на них школой государственников эпохи Виктории544, облинял, и мы можем видеть под ним грубый металл невзрачного эгоизма. Наша собственная ошибка в прошлом поможет нам найти извинение и поправки к сильнейшему и наиболее существенному мотиву в психике Германии в настоящее время» (стр. 278 сл.).