«ФЕАТР ЧРЕЗВЫЧАЙНЫХ ПРОИСШЕСТВИЙ»

Книга эта, изданная в Петербурге в год выхода в свет радищевского «Путешествия из Петербурга в Москву» (1790), имеет, по обычаю времени, длиннейшее многословное название: «Феатр чрезвычайных происшествий истекающего века, открыт и представлен очам света в следующих созерцаниях: Проказы езуитов и францисканских монахинь; Странное приключение одного маркиза при целовании папского туфля; Гибельная участь дочери французского купца; Злость священника; Невинно повешенный, получивший жизнь; Бродящее мнимое приведение по ночам; Посрамленное легковерие ученых; Уничтоженная гордыня гишпанца на Руси; Разврат учителя француза; Плоды коварства; Храбрость росса; Посрамление невежды и проч.»

Далее стоят какие–то непонятные инициалы: «Т… П… О…» и идут выходные данные книги: «С дозволения управы благочиния, во граде св. Петра, печатно при императорской типографии 1790 года»1.

Года через два после того, как я приобрел эту книгу, я встретил другой экземпляр этой же книги, несколько отличный от имеющегося у меня первого. Книга была напечатана на лучшей бумаге, и вместо непонятных инициалов на заглавном листе на обороте его значилось: «Издание Главного Народного Санктпетербургского училища учителя Павла Острогорского».

Кроме того, вслед за заглавным листом, шли еще два листа добавочных, не имеющихся в первом моем экземпляре. На этих двух листах было напечатано пышнословное посвящение книги генерал–аншефу графу Ивану Петровичу Салтыкову, «истинному любителю и покровителю науки и упражняющихся в оной».

Было ясно, что передо мной особый, «подносной» экземпляр этой книги. То, что он отпечатан на лучшей бумаге, меня не удивило: так и должно было быть. Но почему автор с общего тиража снял свою фамилию, а также «посвящение», — показалось необычным.

Решил заняться этой книгой, тем более, что библиограф Битовт, описавший «Феатр» (без расшифровки имени автора) в каталоге библиотеки К. М. Соловьева, снабдил описание примечанием, что книга — «редкость, не бывшая в продаже на нашем антикварном рынке»2.

Фамилия автора книги мне стала теперь известна, но сведения о нем, которые давал «Словарь» Г. Н. Геннади, были весьма скудными: «Острогорский Павел Петрович, учитель логики и красноречия в юнкерской школе при Сенате». Все! Сочинений у Острогорского по словарю Геннади, оказалось всего два: переведенная с немецкого книжка «Испытание свойств чая и кофе» (1787 г.) и этот самый «Феатр», с расшифрованными инициалами «Т… П… О…» — это значит «Трудами Павла Острогорского». В сноске Геннади давал драгоценное указание: «О нем упомянул Н. Греч в своих записках». Искать стало уже много легче.

Были положены на стол «Записки» Греча, из которых выяснилось, что сам автор записок учился в Юнкерской школе у Пяти углов и что директором в ней был в 1801 году А. Н. Оленин.

«В третьем классе, — пишет Греч, — преподавал логику и красноречие Павел Петрович Острогорский, человек неглупый, умевший красно говорить и внушавший ученикам уважение и необходимый страх. Мы его очень боялись, хотя он не был суров, ни даже строг. Острогорский в молодости вздумал быть писателем и напечатал в 1790 году книгу под заглавием «Феатр чрезвычайных происшествий»….Карамзин отделал ее по заслугам в «Московском журнале». Несмотря на это, она вышла в 1793 году вторым тиснением. Острогорский никогда не говорил о ней. Мы вздумали было представить ему в числе школьных работ выписки из этой книги и просить его мнения о них, но побоялись»4.

Самым ценным в воспоминаниях Греча было, конечно, указание на рецензию Карамзина в «Московском журнале». На существование ее указывал и Губерти, но он назвал «Феатр» сборником «грязных, пошлых и вполне бессмысленных нелепостей» и писал, что книга «превосходит кажется прочие одного с ней рода, как цинизмом содержания, так и множеством опечаток». После этого не хотелось читать рецензию Карамзина.

Но тут я вспомнил, что сам Губерти был реакционных взглядов и писал, например, о Радищеве как о человеке «вызвавшем справедливое негодование». Это заставило меня заглянуть в «Московский журнал» Карамзина, проверить — что там написано о «Феатре»5.

Рецензия Карамзина о «Феатре» оказалась много сдержаннее, но в общем мало чем отличалась от вышеприведенных высказываний Губерти. Карамзин главным образом обрушивался на язык автора, который якобы не позволил ему «прочитать и пяти страниц сей книги».

Однако в этой рецензии мое внимание остановило сообщение Карамзина, что «присланные в Москву экземпляры сей книги почти все в один день были проданы».

Это было чрезвычайно важное сообщение. Очень немногие книги в то время так быстро раскупались. Разговор о «циничности» сочинения Острогорского оказался значительно преувеличенным, да и, кроме того, ряд книг примерно того же времени и действительно «клубничного» характера, вроде сочинения Г. Громова «Нежные объятия в браке и потехи с любовницами продажными» (Спб., 1799), отнюдь не раскупались в один день.

Тут явно было что–то другое, не только сделавшее книгу «раскупаемой в один день», но и заставившее автора снять свое имя с общего тиража и выбросить посвящение ее генерал–аншефу Салтыкову.

С книгой несомненно что–то случилось, что–то доставило ей скандальную известность, до смерти перепугавшую автора. Даже и через десять лет после этого он не терпел о ней никакого упоминания.

Прочитав внимательно книгу, я многое понял. По содержанию «Феатр» представляет собою типичный сборник различных коротеньких историек–анекдотов на самые различные темы. Таких сборников насчитывалось немало в XVIII и начале XIX века. Частично это были переводы, частично собственные сочинения автора–составителя.

Однако подбор этих коротеньких рассказов в книге «Феатр чрезвычайных происшествий» оказался весьма тенденциозным. Вне всякого сомнения, автор принадлежал к вольнодумно настроенным людям.

Правда, литературный талант Павла Острогорского, как и вольнодумство его, были не на очень большой высоте, но если он в 1790 году писал в своей книге о духовенстве, что «пока обуявшее суеверие допустит царствовать этой бесплодной праздности, пока не водворится в человечестве беспристрастный светильник ума, пока, говорю, просвещением не разодрана будет завеса невежества и не сбросится постыдная для рода человеческого личина…» — то такого рода высказывания для своего времени нельзя не признать безусловно мужественными.

Если человек пишет о «прислужниках святейшего папы», что они — «те пресмыкающиеся твари, которые только знают «дай», а что значит «отдай» совсем недоумевают», если мы находим в книге слова, что «богачи — жадная пучина, пожирающая все сокровища мира, желающая себе всего, а другим ничего», если видим, что автор книги негодует против испанского лекаря, посмевшего заявить, что–де «русским языком только с попугаями говорить можно», то и Карамзин и, тем более, Губерти не убедят нас, что такая книга была раскуплена в один день только якобы из–за «циничности» ее содержания.

Остальные «созерцания» «Феатра» типичны для целого ряда книг того времени. Здесь и осуждение «французского воспитания», и борьба с космополитизмом, выражающимся в уродливом преклонении перед заграницей, и многое другое.

Основное направление книги Острогорского было антиклерикальным, что и вызвало ее преследование со стороны Екатерины II, считавшей попов и монахов опорой трона. Много позже того, как я догадался о судьбе этой книги, я прочитал в обзоре собрания редких книг Библиотеки Академии наук такое сообщение Е. И.Бобровой о «Феатре»:

«…было запрещено сочинение П. Острогорского, хранящееся в Отделе рукописей и редкой книги, изданное в Петербурге в 1790 году: «Феатр чрезвычайных происшествий». Книга состоит из пятнадцати отдельных рассказов, излагающих самые разнообразные приключения, куда включены эпизоды из жизни распутных монахов и священников. Книга эта была очень быстро распространена, и в XVIII веке она уже считалась большой редкостью»6.

Год 1790-ый, год появления в свет великой книги Радищева, был грозным годом для литературы. Неудивительно, что когда вышли первые, еще «подносные» экземпляры «Феарта», то сведущие люди, посмотрев книгу, предупредили автора, что ничего хорошего для него от этого сочинения получиться не может. Перепуганный Острогорский снял свою фамилию и посвящение с напечатанного тиража. Книгу быстро расхватали, и на долю цензуры, арестовавшей ее, осталось не так много экземпляров.

По–видимому, уже через три года (в 1793), ситуация несколько изменилась, и Острогорский (а может его издатели) сумели выпустить второе издание, буквально повторяющее первое. Ни имени автора, ни каких–либо посвящений в книге второго издания тоже не было. Очевидно, Острогорский навсегда распростился с литературой и предпочел карьеру педагога. Никаких других книг, подписанных его именем, я уже нигде не нашел.

Зато мне удалось разыскать его книгу, вышедшую раньше «Феатра чрезвычайных происшествий». Она называется «Анегдоты или достопамятнейшие исторические сокровенные деяния Оттоманского двора. Сочинены членами парижской академии наук».

Вышла книга «Во граде святого Петра» в 1787 году «на иждивении трудившегося в преложении». В книге такое же пышнословное «посвящение», на этот раз — графу А. С. Строганову. Подписано оно инициалом «П… О…»7

По слогу и характеру книги видно, что это тот же Павел Острогорский. Книга как–то проскочила мимо библиографов, зарегистрировавших ее, как «перевод неизвестного автора».

Содержание книги ничем не отличается от ряда других таких ясе книг с описаниями «тайн оттоманского двора», но в предисловии переводчика мое внимание остановила следующая сентенция:

«Государство, управляемое властью, порабощенную страстям, не может иметь постоянного спокойствия. Государь, удовлетворяя собственным страстям, не радит о выгодах подданных. Часто без нужды общественной возбуждаются войны, сопровождаемые пагубными следствиями для народа; а иногда междуусобное возмущение, отвергающее скипетр правления, возгорается».

Хотя это и было сказано по адресу Оттоманской империи, но легко могло быть отнесено к Екатерине П. Тут намеки и на обилие ее «собственных страстей», и на «войны, сопровождаемые пагубными следствиями для народа», и на «междуусобное возмущение, отвергающее скипетр правления», весьма похожее на только что с трудом подавленное ею крестьянское восстание.

Хотел этого Павел Острогорский или не хотел, но сентенция эта для своих лет прозвучала более чем смело.

Недаром и эта книга тоже сейчас мало известна. Издание осталось незаконченным, и вряд ли судьба его была благополучной. Напуганный грозой, разразившейся над головой автора «Путешествия из Петербурга в Москву», П. П. Острогорский раз и навсегда бросил свои литературные упражнения.

Я рад, что попытался вырвать из забвения его имя. Мне кажется, оно стоит этого.