Молитва озорства

Поверь мне, Боже, я хочу быть серьезной, солидной и сосредоточенной. Может, со временем это и придет, но пока – не могу. Все солидное и серьезное меня смешит, не верю я в него, не доверяю. Торжественные речи, клятвы, проповеди, даже похороны – Господи, ты только посмотри на их мины, на эти надутые, лживые и глупые рожи (прости, Господи, что я так при Тебе выражаюсь). Если так редко молюсь, то, честное слово, это они виноваты. Их молитва – или бессмысленное щелканье четками, или хитрое желание провести Тебя, обмануть, выклянчить, выманить что-нибудь ценой лицемерных вздохов и покрасневшего носа.

Я не могу быть неискренней. Поэтому признаюсь: Боже, я Тебя не ведаю. И сдается мне, что, прежде чем Тебя, человек сам себя должен как следует познать и найти. А я блуждаю, не понимаю себя, пытаюсь разгадать себя, как загадку, решить, как трудный пример по алгебре. Ерунда, что я не такая, какой меня считают и взрослые, и сверстники, но я ведь и не такая, какой сама себя считаю. Я веселая, но все же… Капризная, но ведь… Неопытная, угу, наивная – а все ж таки. Знаю одну вещь, а о сотне догадываюсь. И этих притворщиков я ох как знаю! Если бы они хоть на малую толику так нас знали, было бы нам лучше, а может, и хуже?

Хорошая я или плохая? И да, и нет. В чем-то хорошая, а в чем-то плохая. Но и плохая, и хорошая по-другому, но по-своему, не так, как они думают. Наверное, даже не так, как я сама думаю. Мне кажется, что всю эту родительскую любовь, любовь к родине, к ближним и к Тебе – все эти почести и уважение взрослые выдумали для самих себя, а мы имеем право на собственные чувства и на свою любовь. В молитве молодых должны быть смех, танец, шутка, каприз, неожиданность, что-то от языческих камланий и диких культов. Ведь Ты, Боже, не только в слезе человечьей, но и в аромате сирени, не только в небесах, но и в поцелуе. Но после каждого пустого озорства приходят грусть и тоска. А в тоске – как во мгле – и лицо матери, и шепот родины, и горе ближних, и Величие Твоей Тайны.

Ну вот смотри: я хочу быть с Тобой искренней, но ведь, ясное дело, что не смогу, не сумею сказать всего. Смотрю на звезды и говорю себе: миллиарды звезд, миллиарды миль. Ну и что, когда этого не чувствую. Я знаю, что Ты – Великий, Всемогущий, Бессмертный и так далее, но ведь только знаю, а больше-то ничего. А я, случается, так люблю звезды, как эти ханжи не могут, хоть бы не знаю как надувались, пыжились, выпендривались и шмыгали носами. А почему я звезды люблю, не скажу; вот просто не могу, не умею сказать, почему.

Вот моя молитва… Разве она умная? Нет. А можно ли назвать ее глупой? Сумбурная она, потому что и я сумбурная. Беда Тебе со мной, Боже; а подумай только, как мне с самой собой беда.

Я вот что хочу Тебе предложить.

Ты меня пока оставь, какая я есть. Подожди. Ты сам по себе, и я сама по себе, будто мы с Тобой не знакомы. Я постараюсь никого не огорчать, не смеяться, не шутить, даже молитвы буду читать, только вот без закатывания глаз, поклонов, без вздохов и постных мин. Не знаю, сколько это будет длиться: пока не «остепенюсь». Я даже не могу обещать, что постараюсь приблизить этот момент. Потому – зачем? Он сам придет.

Совсем неожиданно, внезапно мы встретимся. Не знаю, где, как, но вдруг я Тебя увижу, покраснею, сердце застучит сильнее, и я уверую. Уверую, что Ты другой, что им Ты не брат и не сват, что Тебе скучно с ними, что Ты их презираешь, что понимаешь меня, что хочешь со мной искренне и серьезно поговорить. Ты скажешь мне: «Я знаю, что они тебя от Меня отвратили, что ты не хотела верить в то, во что верят они». Ты скажешь: «Я знаю, что они Меня обманывают и лгут». Скажешь, что Ты одинок, покинут, обижен и, как и я, полон тоски и свободен, свободен, как сокол.

И станем мы соратниками: Ты и я, прыснем им смехом в глаза, возьмемся за руки и помчимся что есть духу. А они начнут нас звать, возмущенно вопить, что так не годится. А мы тогда на секундочку остановимся, один раз обернемся и покажем им язык: и Ты. И, хохоча до упаду, исчезнем у них из виду. И будем есть снег горстями.

Любимый, любимейший Боже, Ты ведь можешь себе это позволить, один-единственный только раз. Ух-х-х, какие же они скучные, фальшивые, за их грешки ждет их наказание.