«ДОН ПЕДРО ПРОКОДУРАНТЕ»

В сборнике «Советская библиография», выпуск 1 (18) 1940 года, напечатана статья Ю. Масанова «Литературные мистификации». В этой статье термин «литературная мистификация» определяется так: «Это литературные произведения, приписываемые действительными авторами другим реально существующим лицам — писателям или поэтам, фактически не принимавшим никакого участия в данном сочинении, непричастным к его созданию и авторству»1. Далее автор правильно утверждает, что «по самому факту своего возникновения и развития — литературная мистификация есть средство литературной полемики, общественно–политической сатиры и противоцензурной маскировки».

Среди многих примеров литературных мистификаций советскому читателю наиболее знакома книга, напечатанная издательством «Academia» в 1933 году, — «Письма и записки» Оммер де Гелль, француженки, в свое время, действительно, реально существовавшей и якобы встречавшейся с Лермонтовым.

Однако Оммер де Гелль никогда в жизни не писала никаких «Записок» и не имела никакого отношения к Лермонтову. Как было установлено Н. О. Лернером, автором этих записок является П. П. Вяземский, сын поэта Петра Вяземского, друга Пушкина. Даже факсимиле, приложенное к книге под видом подлинного автографа Оммер де Гелль, написано собственноручно автором этой мистификации 2.

Сами по себе «Записки» сделаны настолько искусно, так ловко использованы факты из жизни Лермонтова и самой Оммер де Гелль, что все они долго входили в биографию великого поэта и в романы, ему посвященные.

«Записки» Оммер де Гелль были переведены и на французский язык и изданы во Франции.

Вспоминается другая литературная мистификация — значительно ранее изданная, чрезвычайно редкая, но хорошо известная литературоведам книга. Называется она: «Дон Педро Прокодуранте, или Наказанный бездельник. Комедия, сочинения Кальдерона де ла Барка, с гишпанского на российский язык переведена в Нижнем Новгороде».

Книга без имени переводчика напечатана в Москве в 1794 году и в свое время вызвала не мало шума 3.

Знатоки творений знаменитого испанского драматурга Кальдерона напрасно стали бы искать у него подлинник указанного выше перевода. Они не найдут у него и произведения, похожего на «Дон Педро Прокодуранте», которое могло бы послужить хотя бы канвой для вольной переделки.

Чтобы объяснить появление на свет этой удивительной подделки под Кальдерона, вышедшей, как мы увидим ниже, в одном и том же году в двух изданиях, нам придется углубиться в весьма далекие времена.

«В старину живали деды веселей своих внучат» — так, кажется, поется в «Аскольдовой могиле>. Многие «деды» жили, конечно, в свое время чрезвычайно весело, но далеко не каждому из таких «дедов» их внукам, правнукам и праправнукам стоит завидовать. Это, разумеется, в тех случаях, когда сами эти внуки и праправнуки порядочные люди, а не такие же стяжатели и воры, каким был, например, здравствовавший в те далекие годы некий П. Н. Прокудин, занимавший в городе Нижнем Новгороде, ныне Горьком, должность директора экономии — должность не столь крупную, сколь выгодную. Вверенные его «заботам» государственные крестьяне обирались им до нитки. Государственные доходы от солеварниц, государственные поборы с знаменитой нижегородской ярмарки, доверенные его попечениям, — все служило предметом бессовестного обогащения несусветного взяточника и плута Прокудина. Не было меры подлости в аферах этого «эконом–директора». Беззастенчиво расхищалась государственная казна, еще более беззастенчиво обирались люди.

Шутя со своими приятелями, он сам любовно называл себя «шельмой». Шельмой он и был в самом деле. Прокудин, что называется, кормил и поил весь чиновный мир губернии, сам широко давал взятки людям, от которых зависел. Даже собственную красавицу–жену он, при случае, не прочь был подтасовать для услуг лицам из высшего начальства, смотревшим за это сквозь пальцы на его беззакония.

Что это было за «высшее начальство» — можно себе легко представить! Вспоминаются слова гоголевского Собакевича, говорившего Чичикову: «Один там только и есть порядочный человек — прокурор, да и тот, если сказать правду, свинья…»

Современник Прокудина князь И. М. Долгоруков в своих «Записках» рассказывает о Прокудине: «Жена за ним была дворянка, простая, но прекраснейшая женщина всего Низового края. Он давал ей полную волю и не ревновал ни к кому, держал открытый и прихотливый стол, кормил то на серебре, то на фарфоре, принимал толпы гостей во всякое время дня, имел к умножению соблазна домовую церковь, в которой из одной роскоши и тщеславия пели обедню на придворный манер и в то же время его собственные певчие с большим искусством. Поп и дьячок одевались в бархат, фимиам курился, а свечи горели в серебряных утварах. Дом его во всех смыслах был в той стороне образчик светского великолепия в столицах. Владея подгородной деревней, он в ней имел и предлагал разные сельские увеселения. Там выстроен был Эрмитаж, в котором он потчевал знатнейших городских чинов за подъемными приборами на машинах. Все его презирали как вора примеченного, и все, однако, к нему езжали»4.

Очевидно, это было настолько в нравах времени, что далее князь Долгоруков, занимавший в Пензе видное положение, не стесняясь пишет: «Он имел особенную причину меня отлично угощать: брат его родной был в Пензе в том звании, в каком он тут, а я, греха не потаю, вкушал крайнее удовольствие в его доме, потому что с женой его было не скучно. Она была из тех прелестных женщин, на которую один взгляд по писанию уже прелюбы творит».

Наш рассказ был бы чрезвычайно печальным, если бы все люди, подобно автору этих — «Записок» Долгорукову, с одной стороны, негодовали против взяточника и вора Прокудина, а с другой, без всякой брезгливости пили и ели на его краденые деньги, да еще были не прочь «творить прелюбы» с его супругой.

Порядочный человек, наконец, нашелся в лице Якова Петровича Чаадаева, отца знаменитого впоследствии П. Я. Чаадаева, ближайшего друга Пушкина, автора «Философических писем», за напечатание одного из которых был закрыт в 1836 году журнал «Телескоп».

Яков Петрович Чаадаев, человек старинного дворянского рода, сам не чуждый литературе, великолепно понимая, что Прокудина «голыми руками» не взять, решил прибегнуть к испытанному оружию — сатире.

Это он — автор пьесы «Дон Педро Прокодуранте», вскрывшей все злоупотребления Прокудина. Фамилия испанского писателя Кальдерона была взята для маскировки. В комедии под видом Дона Педро Прокодуранте, имя и фамилия которого, кстати, весьма сходны с фамилией и именем Прокудина, выведен и беспощадно разоблачен во всех своих жульнических комбинациях господин эконом–директор.

Действие происходит якобы в Испании, действующие лица носят испанские имена, но все это было сделано настолько остроумно–прозрачно, что не оставалось ни одного самого наивного читателя, который не догадался бы в чем дело.

Полны гнева персонажи комедии Чаадаева, когда, вступаясь за обираемых несчастных крестьян, они рассказывают о взятках и поборах, собираемых с нижегородцев. Один из персонажей не оставляет и тех, которые не брезговали «хлебосольством» Прокудина. В зло написанном монологе этот персонаж говорит:

«Если бы такого человека, каков есть Дон Педро Прокодуранте ни в один честный дом не пускали, то другие, опасаясь того же, от плутовства бы своего воздерживались».

В монологе тут же приводится пример, как один из знатных гостей Прокодуранте откровенно признавался:

«Я знаю, что все, что не вижу у него, есть грабленое, но сие ведь не портит вкуса нежных на столе его яств и драгоценных вин, коими нас он потчивает».

«Да разве ж соучаствовать в грабленном похвально?» — вопрошает лицо, произносящее этот монолог, и далее продолжает:

«Не стыдно ль от известного мошенника принимать краденое и питаться через то кровью бедных ограбленных им людей?»

Не забыты в комедии ни супруга Прокудина, прекрасная «Дорфиза», ни ближайшие его прихлебатели и помощники.

Написана комедия для своего времени смело и остро, и она не могла не произвести огромного впечатления. Прокудину не помогли все его связи, так как имя Кальдерона хорошо защищало подлинного автора от посягательств готовой придти на помощь цензуры.

Разъяренный Прокудин начал скупать все отпечатанные экземпляры комедии и уничтожать. Разумеется, мера эта не могла принести успокоительных для него результатов.

Комедия стала хорошо известна; и, по–видимому, Прокудину не поздоровилось.

Единственное, чего он достиг–это то, что превратил уцелевшие экземпляры комедии «Дон Педро Прокодуранте» для позднейшего времени в большую библиографическую редкость.

Библиограф М. Н. Лонгинов, рассказывая в 1856 году, в «Современнике», некоторые, изложенные мною выше подробности об этой книге, сообщенные ему лично сыном автора, П. Я.Чаадаевым, между прочим, говорит, что Петр Яковлевич «с большим любопытством прочел эту комедию, которая так редка, что он и его родные не могли никогда ее отыскать, несмотря на все свои старания, так что о ней существовало только семейное предание»5.

Книга действительно чрезвычайно редка. Особенно редка она во втором издании, о котором только вскользь упоминают библиографы, как о никогда не виданной книге.

Это второе издание (у меня есть оба) ничем не отличается от первого, кроме нового титульного листа, на котором весьма крупно значится: «Издание второе», но зато не указана типография, как это сделано на первом. Год издания показан тот же —17946.

По всему видно, что на самом деле никакого второго издания не было. Просто к той же самой книге подклеили новый титульный лист с указанием: «Издание второе». Вне всякого сомнения, что это одна из мер, предпринятых автором комедии против разъяренного Прокудина. Когда последний начал скупать и уничтожать экземпляры комедии, Яков Петрович Чаадаев решил его добить, выпустив на рынок остаток тиража комедии с новым титульным листом, на котором нарочито крупным шрифтом значилось: «Издание второе».

Разумеется, этим господина эконом–директора Прокудина, столь похожего на неприглядного героя комедии «Дон Педро Прокодуранте», можно было довести до удара, которого он, впрочем, и заслуживал.

Оба издания комедии — чудесная памятка из истории русской обличительной сатиры и великолепный документ, доказывающий наличие литературных мистификаций как средства противоцен–зурной маскировки.

Все это, конечно, «дела давно минувших дней» и «преданья старины глубокой», но, как говорил Н. С. Лесков в «Левше»: «преданья эти нет нужды торопиться забывать».