Мысли из Шанхая

В декабре 2009 года газета «Вашингтон пост» сообщила о демографическом кризисе в стране, от которой мало кто этого ожидал, – в самой густонаселенной стране мира, в Китае, чье население составляет 1,3 миллиарда человек.

«Более 30 лет в Китае действует политика «один ребенок на семью»; выросло уже два поколения избалованных единственных детишек, ласково именуемых «маленькими императорами», – пишет Ариана Юнчун Ча из Шанхая, – но демографический кризис все ощутимее»{604}.

«Средняя рождаемость резко упала, до 1,8 ребенка на семейную пару, тогда как ранее, по данным департамента народонаселения ООН, этот показатель равнялся 6; число китайцев 60 лет и старше, по прогнозам, вырастет с 16,7 процента населения в 2020 году до 31,1 процента в 2050 году»{605}.

Если опираться на прогноз ООН о численности китайского населения в 1,4 миллиарда человек в 2050 году, это означает, что 440 миллионов китайцев окажутся в возрасте старше шестидесяти лет – колоссальное бремя для пенсионной системы и здравоохранения, не говоря уже о рабочей силе. Шанхай приближается к этому показателю, имея более 20 процентов населения старше шестидесяти лет, тогда как уровень рождаемости в городе – менее 1 ребенка на пару, один из самых низких на планете. Благодаря государственной политике «одна семья – один ребенок», трагическим результатом которой стали десятки миллионов эмбрионов женского пола, уничтоженных абортами, от 12 до 15 процентов молодых китайских мужчин не смогут найти себе жен. Поскольку одинокие мужчины ответственны за большую часть общественного насилия, сам факт наличия десятков миллионов молодых одиноких китайцев сулит Поднебесной немалые проблемы. Питер Хитченс объездил Китай, оценивая результаты этой драконовской политики, которую он называет «гендерцидом» – за систематическое истребление женских эмбрионов:

«К 2020 году в гигантской стране будет на 30 миллионов больше мужчин, чем женщин брачного возраста… Ничего подобного никогда не случалось ни с одной цивилизацией… Сейчас множатся рассуждения о возможных последствиях такого дисбаланса: варианты – война, чтобы сократить излишек мужчин; рост преступности, резкий всплеск проституции, и без того процветающей в каждом китайском городе; рост гомосексуальных связей»{606}.

Китаю повезло, что политика «одна семья – один ребенок», зафиксированная в Конституции 1978 года, никогда не являлась неумолимым мандатом. Иначе бы за два поколения родилась нация с одним трудоспособным внуком или внучкой у каждых четырех бабушек и дедушек. Как пишет Лонгман, Китай «уже быстро превращается в общество, которое демографы обозначают как «4–2–1», когда один ребенок содержит двоих родителей и четырех бабушек и дедушек»{607}.

Эберстадт указывает на другое следствие этого дефицита рождаемости. Китайская «ключевая рабочая сила», молодые работники в возрасте от пятнадцати до двадцати девяти лет, как ожидается, сократится к 2030 году на 100 миллионов, примерно на 30 процентов{608}.

Впрочем, психологически не так-то просто убедить китайцев отказаться от следования государственной политике. «Пост» цитирует некую чиновницу из китайской службы людских ресурсов, которая сама была единственным ребенком в семье: «Мы были в центре интересов семьи, все заботились только о нас. Мы не привыкли проявлять внимание к другим и не хотим этого делать»{609}.

На другом берегу Тайваньского пролива коэффициент рождаемости опустился до 1 ребенка на одну женщину; правительство предлагает премию в размере 31 250 долларов тому гражданину Тайваня, который придумает, как убедить сограждан обзаводиться детьми{610}.