2 Представление о психологических границах, столь малознакомое россиянам

Мы, как этнос, как нация, выросли в государстве огромном, почти безграничном. Ни конца, ни края… При этом на протяжении русской истории государство наше расширялось за счет захвата территорий, насильственного или полудобровольного присоединения соседних государств и этносов. Причем государство было почти убеждено, что малые соседние государства будут счастливы от такой возможности – быть поглощенными большой необъятной страной. Потому что Россия даст им экономическую заботу, защиту, опеку, но и к тому же идеологию, политику, ценности, разумеется, самые лучшие, самые разумные, приводящие к немедленному счастью присоединившихся земель или республик.

Как ни печально, а может быть, просто закономерно, все это отразилось на российском характере, на родительских моделях, человеческих отношениях. Все это то, что создало так называемый русский характер, русскую душу. И конечно, в русской душе есть много, чем мы можем гордиться, что можем присвоить, уважая и радуясь доставшемуся нам наследству. Но есть особенности и данности в нашей ментальности и культуре, которые создают очевидные психологические трудности. Иногда они являются тем, что сильно мешает в жизни, временами приводя к трагедии, катастрофе, беде.

Одна из этих особенностей (наряду с инверсиями) – отсутствие о понятии личностных границ.

Мы, являясь в прошлом продуктом коллективистской культуры, в которой все было обобщено, все должно было быть коллективным, одновременно общим и ничьим лично, чье государство считало собственность, индивидуальность, личностность – буржуазным, порочным, опасным, не имели права иметь что-то свое: не только собственность, накопления, но и позицию, мысли, представления. Все должны были разделять некую общую точку зрения, «смотреть в одну сторону», «колебаться только вместе с линией партии».

Через семьдесят с небольшим лет мы начинали пожинать плоды такой общности, размытости, непринадлежности. Общее – значит, ничье. Значит, никто персонально не отвечает, значит, если что-то случилось, главное – найти виноватого. Поскольку часто в случае реальных катастроф и происшествий прежде всего искался виновный и только потом начинали хоть как-то исправлять ситуацию, то прежде всего преуспели в том, как перекладывать ответственность и искать виноватых.

А также в том, как наделять ответственностью, не наделяя властью и полномочиями. Часто ответственный не обладал никакой, даже минимальной властью принимать решения и потому не мог вполне отвечать за то, что делает, мог только одно – избегать виноватости, говоря «Я не виноват, это они…» или «Это не я, это все он…». Неудивительно, что в этой стране часто никто не знает, кто и за что должен отвечать, где чья ответственность и в чем она состоит.

Какое это все имеет отношение к детско-родительским отношениям? Непосредственное. Классический, уже не раз приводимый мной пример.

Маленький ребенок морозным днем гуляет со своей мамой. Ему все интересно, он лезет везде, не стоять же ему на морозе по стойке «смирно». В какой-то момент он лезет на горку, поскальзывается, падает, ушибается, плачет. Напуганная и раздраженная мама подбегает к нему и начинает отчитывать, ругаться, кричать: «Я же тебе говорила – не лезь, зачем ты полез? Сколько раз тебе говорить, не лезь на эту горку! Не послушался, вот тебе!»

То есть произошло событие, в котором ребенок и так пострадал и нуждается в утешении и успокоении. Но что он получает, попав в беду? Обвинения, агрессию, перенос ответственности на него – и никакой психологической взрослой поддержки или участия, помогающих пережить эту небольшую катастрофу. Такая мама, к сожалению, и по жизни не учит его тому, как осуществлять свои желания, справляясь при этом с возможными препятствиями. Ей проще запретить и заругать в случае нарушения запрета, чем разрешить и помочь, если нужно. Как в этом случае, например, видя его намерения: «Если захочешь полезть на эту горку, позови меня, чтобы я помогла тебе или подстраховала, а то там скользко, ты можешь упасть».

Но многим из нас, российским родителям, проще запрещать, чтобы не тревожиться, не беспокоиться, не сталкиваться с последствиями или чтобы не напрягаться. Все потому, что многие из них устали справляться не со своей ответственностью. Когда так много ответственности за всю страну, за то, что подумают соседи, заругает или нет свекровь за лишний синяк у ребенка, за то, как дела у подруги, за то, в чем нуждается кто-то еще, то нам не до того, чтобы отвечать еще и за собственные чувства, переживания, страхи. К тому же за других отвечать всегда немного легче – мы же так все прекрасно видим со стороны, мы же такие хорошие люди, когда «болеем душой» за другого или лучше его знаем, как ему правильнее и счастливее жить. Отвечать за свои чувства и за то, чтобы грамотно выполнить свою социальную роль, так трудно, так скучно, так неочевидно…

Возвратимся к ситуации на ледяной горке. Ответственность матери состояла в том, чтобы справляться с собственным страхом или переживанием, если оно возникло, и прежде всего помочь ребенку преодолеть стресс, а потом уже обсуждать, как вы будете поступать с этой горкой в следующий раз. И уж если мама поставила запрет, самой следить за тем, чтобы он был выполнен. И ответственность за это брать на себя.

Но к сожалению, такая мама, не обладая достаточным авторитетом, переносит всю ответственность на «непослушного» ребенка, обвиняя и наказывая его. Хотя его «непослушание» – всего лишь следствие ее недостаточного авторитета, неграмотно поставленного или озвученного запрета.

Часто родительских запретов так много, они такие вездесущие и неадекватные, что ребенок уже начинает сопротивляться такому удушающему положению дел, в котором ему просто нет возможностей для роста, движения и нет места хоть каким-то его подлинным желаниям. Иногда дети смиряются со всеми запретами, но тогда родителю, как с последствиями таких шагов, придется иметь дело с пассивно-депрессивной или зависимой детской, а потом и взрослой личностью.

Тема ответственности, на мой взгляд, напрямую связана с темой личностных границ. Нам трудно понять, за что именно мы отвечаем, когда у нас отсутствует понимание о границах. Когда трудно отделить «я» от «не я», «мое дело» от «не моего дела». Беда, на мой взгляд, в том, что с детских лет нас приучали отвечать перед не всегда понятным «кем-то». Хотя ответственность – это всего лишь наш собственный ответ на ситуацию. Таким образом, мы отвечаем не «перед кем-то», а «за» или «на». За наши чувства, решения, действия, поступки, модели. На то, с чем приходится нам сталкиваться или встречаться.

Чем больше у нас появляется власти, то есть полномочий, тем больше появляется возможностей для выбора и ответа. Вот поэтому ребенок только учится ответственности, постепенно приобретая все больше возможностей распоряжаться своей жизнью и своими выборами. Вот поэтому у родителей ответственности значительно больше, потому что у них есть родительская власть и способность к ответу («respons-ability»). Ругая ребенка, мы не приучим его к ответственности, мы научим его только, как избегать быть виноватым. Подлинная ответственность формируется от наличия здорового «я» и наличия здоровых границ, это «я» защищающих. От ощущения собственной ценности, самоуважения и, как следствие, готовности уважать границы и «я» другого человека.

В вашу комнату могут войти без стука – «какие у тебя могут быть секреты от собственной семьи?». Вы годами спите в одной постели с другими людьми: родителями, сестрами, братьями, отчимами, бабушкой. У вас нет личных вещей, игрушек, места в доме. До вашего тела может дотронутся любой и с любыми намерениями. Ваш родитель может выпотрошить вашу сумку или ящик стола в поисках воображаемого «криминала». Ваш дневник может прочитать любой ваш родственник, еще потом и вам же достанется за то, о чем вы писали исключительно для себя.

Ваш родитель считает, что просто обязан знать каждый ваш шаг, мысль или намерение, иначе он «будет беспокоиться», вне зависимости от того, сколько лет вам исполнилось. Ваши чувства, желания, поступки в любой момент могут быть раскритикованы, обсуждены с соседями или подругами. Вас могут высмеять или застыдить за любые естественные проявления себя.

Если вы понадобитесь кому-то из близких людей, то должны немедленно оказаться к их услугам. Любой, кто наглее и агрессивнее, может претендовать на ваши деньги, время, участие, жилье, ваши уши, участливое внимание. Почти каждый считает своим делом считать ваши деньги, обсуждать вашу собственность и предполагать, а то и решать, как вам ими распоряжаться.

Все вышеперечисленное так знакомо, так традиционно, что часто бывает невероятно трудно донести до родителей, что, несмотря на подавляющую повсеместность такого рода нарушений границ, они все равно остаются нарушениями и не являются нормой, поскольку приводят к сложным психологическим последствиям разной степени тяжести.

Как грустно и несправедливо, что эти нарушения происходят не из-за какого-то ужасного внешнего насилия: войн, катастроф, нападений, а от жизни в семье, с людьми, которые вроде бы от всей души желают нам счастья.

Самые близкие люди по незнанию оказываются наиболее используемы, и их границы будут вскрыты по странному объяснению – «мы же семья». Как будто близость и родство – это не повод к уважению и намерению особенно беречь друг друга, а повод для того, чтобы использовать вас в своих семейных или личных целях, как правило, наиболее психологически неблагополучным членом семейной системы или ею в целом.

Даже уже выросшим детям трудно отважиться противостоять всей системе или самым близким людям именно потому, что они так важны и дороги. И не парадокс ли, что тогда близость и родство – это повод не иметь ничего личного, нужного только вам, не беречь себя самого, не защищать себя от посягательств, пытаясь сохранить свое пространство, позицию, деньги, чувства, образ жизни. И самые близкие вам люди, облеченные властью, полномочиями и ответственностью, должны были помочь вам в этом, научить вас знать себя, ценить и беречь. Вместо этого они вовсе не помогают, а, наоборот, дают много разных посланий о том, что другой всегда важнее, ценнее, значимее. Любой другой, но не ты. И им трудно увидеть, что в результате происходит отнюдь не обучение человеколюбию и доброте, а создание неадаптивной для жизни манипулятивной мазохистско-невротичной конструкции.

Каждому человеку важно знать, кто он такой, чего он хочет, каковы его возможности и ограничения вокруг; он должен взвесить, совершить выбор, принять решение, потом вступить в контакт с миром по удовлетворению своей потребности и быть довольным от того, что он сделал и получил именно то, что хотел. Вместо этого многие из нас идут по значительно более сложному и невротичному пути: я – хороший и добрый, поэтому не должен ничего хотеть для себя, я должен хотеть только для другого. Для этого я должен каким-то шестым чувством понять, в чем же он нуждается, и дать ему это.

Я могу позаботиться только о другом, например, решить, что ему нужен шкаф, и купить ему шкаф. Он тогда будет мне премного благодарен (а если не благодарен, то кто он после этого?), и тогда он позаботится о ком-то еще, а тот о ком-то еще… И так через шестые руки и ко мне придет чья-то забота. И все будут хорошими и добрыми, а не какими-то эгоистами, думающими о своих потребностях и нуждах.

Наконец, кто-то позаботится и обо мне (я этого точно подсознательно ждал, даже если не признавался сам себе) и решит покрасить мне стены или купить, например, коньки, убедив меня, что мне давно требуется ремонт в квартире или давно уже стоит больше двигаться, тем более зимой. Буду ли я знать тогда, чего же на самом деле хотел я сам? Вряд ли, а если и буду, то как отказать тому, кто от доброты душевной уже купил нам коньки или уже ободрал наши старые обои? Кто мы будем после этого? Вот только любовью нам к этим добрым людям проникнуться будет трудно, скорее всего мы будем злиться, что они так и не угадали наших тайных желаний, ибо многие из них – тайна даже для нас самих.

Попадая в такую систему – семейную или так называемых общепринятых норм, вы достаточно быстро перестаете понимать, кто вы такой, кто здесь за что отвечает, кому и что вы должны и что можете себе позволить. Как правило, ничего личного, потому что начинаете отвечать за всех и за все и ни за что одновременно. А если вы вообще выросли в такой системе и не знали ничего другого?

Нас с детской песочницы учат: если другой ребенок просит «дай», ты должен отдать, не важно, твое это или нет, нужно ли оно тебе, дорого ли. Раз просят – отдай, а то неудобно. Сочтут жадным. Стыдно. Иметь свое и дорожить им стыдно. Говорить: «Не могу дать, мне нужно самому», – страшный грех в нашей культуре. «Тебе что, жалко, что ли?» Почему наши дети должны легко отдавать нужные им их личные вещи? Ведь, когда они начнут делиться кофточкой или новым пеналом, вам это уже не будет так нравиться.

Вырастая, не умея беречь и отстаивать свое, мы потом так же безоружны перед чьей-то манипуляцией, наездом, конфликтом. В результате мы не умеем говорить «нет», потому что нас учат соглашаться, а то «неудобно». Потом наши дети не могут сказать «нет» даже тогда, когда это жизненно важно: отказать тому, кто предлагает наркотики, алкоголь, сомнительные мероприятия или сделки.

И если ваш ребенок ни разу не говорил «нет» в песочнице другим детям или вам, родителям, то как и где он научится это делать? Такое неудобное для нас, родителей, детское «нет», оборачивается потом замечательным защитным механизмом, способным обозначать и охранять личностные границы. Умение сказать «нет» способно готовить ребенка к более осознанному и честному выбору, в результате которого он потом будет делиться с другими, соглашаться помочь, осознавая, готов ли он к такого рода действиям, соглашаясь на это, честно и адекватно оценив свои возможности и желания, а не из-за невроза «неудобно же»…

Ее история – не в деталях, а в сути своей – настолько типична, что вместо местоимения «она» можно поставить сотни и тысячи российских имен.

Она – хорошая девочка из вполне хорошей традиционной русской семьи. Папа – в прошлом хороший российский инженер, мама – тоже вполне хорошая учительница, вершиной двадцатилетней карьеры которой стала нагрузка завуча в придачу, младший брат, о котором она с малолетства заботилась и кого вполне ответственно воспитывала. Всегда жили скромно, а после перестройки первое время даже бедно. Безотказный папа – на все руки мастер – всегда чинил любые замки, краны и унитазы у всех незамужних маминых подружек, у всех, кто просил, но не в собственном доме, ремонтировал чужие крыши на чужих дачах, но свою так и не заимел. Никто никогда ему за это не платил, «свои же люди», но и в их собственной бедности никто им особенно не помогал, они как-то не умели жаловаться, «держали лицо» благополучной семьи.

Редкий лучший кусок – детям, точнее, младшему – Павлику. Под строгим маминым взглядом она даже не решалась сказать, что тоже хотела бы хоть иногда съесть целый апельсин, принадлежащий только ей одной. Очистить, вдыхая его неземной праздничный запах, и не отдать тут же Павлику, как полагалось, а съесть целиком, потихоньку отделяя дольку за долькой. Но… «ему нужны витамины, он часто болеет, а ты уже взрослая».

Денег дома всегда нет, из-за этого родители часто ссорятся, но мама и не думает менять работу. Как же «ее дети», ее ученики? Папа вечно занят борьбой с чужим разваливающимся бытом и безуспешными попытками оставаться для всех «хорошим парнем». Но от вечного недовольства жены, а может, потому что устал отказываться от стопки, «щедро» налитой в благодарность за его работу, стал часто попивать.

Родители ссорились все чаще, брат плохо учился, но за это ругали почему-то ее: «Значит, не проследила за его заданиями, плохо проверила». А как его заставишь или проверишь, если, кроме компьютерных игр, его уже вообще ничего не интересовало? Заканчивая школу, она все же хорошо сдает экзамены и объявляет родителям, что хочет ехать поступать в столичный вуз. Это заявление вызывает в матери волну такой ярости, что она впервые боится быть реально побитой: «Мать тебе все отдала, а ты? Мы тут еле концы с концами сводим, а ты? А про Павлика ты подумала? А об отце? Эгоистка! Только о себе и думаешь! В столицу ей захотелось, видите ли…» Ну и так далее. Неделя постоянных скандалов. Но отважившийся на небольшой бунт и в тот день все же трезвый отец отдает ей невесть как накопленную заначку и говорит: «Езжай, дочка, может, хоть ты будешь жить по-человечески».

Конечно, больше ничем они помочь ей не могли, мать полгода – ни строчки, потом звонок: «Отец чинил крышу Петровских, потерял сознание, упал и сломал себе все, что можно сломать, возможно, задет позвоночник. Умирает. Срочно приезжай».

К счастью, все оказалось не так плохо. Она, конечно, приехала и отдала все те невеликие накопления, что успела заработать вечерами после учебы. Папе купили лекарства, Павлику мама купила новый компьютер, который он давно просил. Она с облегчением вернулась обратно.

На третьем курсе она была уже вынуждена перевестись на вечерний, потому что папа все время то пил, то болел, с работы его, по сути, уволили, мама все время жаловалась на то, что выбивается из сил. Павлик не собирался в перспективе поступать в институт, и в этом, конечно же, тоже была виновата она, потому что не «поговорила серьезно с братом. Уехала сама, и дела тебе ни до кого нет!». Ее попытки приезжать домой на каникулы оборачивались адом. Мама гордо и надуто отказывалась от любых подарков: «Мне для себя ничего не нужно, все только вам, детям. Лучше Павлику бы новый магнитофон привезла, он уже давно просит».

Ей было обидно, потому что для нее подарки были лишь ее попыткой хоть как-то выразить свою тоску по дому, попыткой сказать «я скучаю по вам». Она любила их всех: даже таких – вечно недовольную ею маму, совсем уже потерявшего себя отца и Павлика, вечно чего-то хотящего и грубящего матери так, что даже за полслова из той грубой тирады, что он обычно выдавал матери, она в былые времена получила бы обидную звонкую материнскую пощечину. Ей просто хотелось, чтобы им было хорошо, и тогда она смогла бы заняться своей жизнью: спокойно учиться, понемногу работать, ходить на свидания, покупать себе платья, ходить в кино, а не работать – учиться – работать, как заведенная.

И потому для нее было особенным ударом, когда выяснилось, что Павлик стал принимать наркотики и теперь нужно срочно столько-то тысяч, чтобы его спасти. Мать разбил инсульт: «Если ты его не вылечишь, то я не встану».

Ей пришлось приложить невероятные усилия: залезла в немыслимо невыгодный кредит, положила брата в лучшую клинику, матери наняла хорошую сиделку (та при этом была на нее в сильной обиде: «Даже не приехала за матерью ухаживать».

Только кто бы тогда работал и отдавал кредит, спрашивается?). Брата полечили, выписали, матери тут же «полегчало». Ей стало казаться, что освобождение от ответственности за семейные неурядицы и беды вот уже скоро… Она стала ходить на свидания, даже замуж собралась.

Но брат, вернувшись домой после лечения, через два месяца снова подсел на уже сильные наркотики, и мать вызверилась за это, конечно же, на нее: «Что за врачей ты нашла? Они сгубили мне сына!»

Она уже не могла все это слышать, просто бросала трубку. Теперь слег отец. Мать уже обвиняла ее и в том, что она сгубила и отца тоже. И тут что-то в ней лопнуло. Как-то ночью, разругавшись с любимым, который все никак не мог понять, зачем ей так мучительно жить, она стояла на самом красивом мосту столицы и думала, что эта серая река – неплохой выход. Только сначала страшно, а зато потом уже нет, только свобода…

К счастью, она все же не решилась на это.

Конец истории на данный момент таков. Ей удалось пересмотреть свои взгляды на саму себя и свою семью и сказать им всем в какой-то момент: «Нет, справляйтесь без меня». Она вышла-таки замуж, а они вполне справляются сами. Отец был вынужден подняться и от страха за свою жизнь стал даже меньше пить, мать снизила нагрузку в школе, но стала подрабатывать репетиторством, Павлика удалось «удачно женить» на невесте состоятельных родителей, и они устроили его к себе на работу. Ею гордятся теперь перед соседями. Вот только она уже по ним не скучает. И у нее нет никакого чувства вины за то, что им еще чего-то недостает. Ей есть на кого направлять свою любовь и заботу.

Отсутствие ощущения себя, своей неприкосновенной для тех, кого мы не хотели и не приглашали к взаимодействию, личности, непризнание себя ценностью, которую прежде всего мы сами должны защищать от посягательств и разрушения другими, ведет к тому, что ребенок оказывается незащищенным перед возможным желанием других людей воспользоваться любым его ресурсом. И второе, не менее важное: не умея ценить себя и свои личностные границы, он не способен и ценить других, уважать их границы и личность. И тогда в каких-то моментах, разрешая пользоваться собой, он будет так же неадекватно пользоваться другими.

В нашей стране, плохо принимающей и уважающей различия, «быть как все», слиться – безопасно, поскольку является общепринятым, нормальным. Иметь отличное от других мнение, не следовать за всеми, говорить «мне это не подходит» – значит, вызвать напряжение, раздражение, отторжение. В стране, где слова «ты что, особенный?» по-прежнему считаются «наездом», требуется присвоенная ценность, психологическая устойчивость и спокойная уверенность в себе, чтобы непоколебимо осуществлять такое просто право каждого человека, как право быть собой.

Ощущение самоценности и непререкаемое право защищать свои личностные границы и, как естественное следствие, уважение границ других людей, переданное от родителей к детям, было бы весьма ценным, как мне кажется, наследством, неким «родительским минимумом» для будущего душевного здоровья наших детей и нашего общества в целом.

Нарушения личностных границ наряду с инверсиями лидируют в списке негативных для детской психики последствий в процессе жизни и формировании личности ребенка в семье. О наиболее частых нарушениях и их последствиях, встречавшихся в моем опыте психолога, я и расскажу далее.