ПРЕДСКАЗАНИЯ-ПОЖЕЛАНИЯ

Здесь мы переходим к анализу еще одного жанра материнского фольклора.

«И вот наступила самая торжественная минута праздника: феи вошли в детскую и одна за другой стали преподносить новорожденной дары, которые они для нее припасли.

Одна из фей пожелала, чтобы принцесса была прекраснее всех на свете. Другая наградила ее нежным и добрым сердцем. Третья сказала, что она будет расти и цвести всем на радость. Четвертая обещала, что она будет превосходно танцевать, пятая — что она будет играть одинаково искусно на всех музыкальных инструментах».[827] Это отрывок из сказки о Спящей красавице, запечатлевший как раз то, что мы называем «предсказания-пожелания».

Этот жанр бытует и по сей день, только не сконцентрированно в ритуале, а рассеянно, составляя постоянный фон первых месяцев жизни младенца.

В первые два месяца (традиционно — 40 дней) новорожденного избегают показывать чужим из боязни сглаза. Он еще так слаб, так зыбко его существование: еще как бы не совсем «здесь».

А по прошествии этого срока знакомые (женщины) начинают ходить в гости: «знакомятся» с новеньким человечком и — «заново» — с матерью. Присматриваются к малышу:

— На маму похож. Если мальчик похож на маму, то будет счастливый (СПб., 1990 г., Людмила Л., 1949 г. р.).

— Ножками-ручками машешь — как крылышками. Подрастешь — от мамки улетишь?.. (СПб., 1990 г.).

— Мальчика родила? Солдат будет. (Это повторялось особенно часто. В нем традиционно-тревожное материнское ожидание: мальчик — солдат, уйдет — а придет ли?)

Первая часть подобных комментариев — фиксация внимания на тельце ребенка, каких-нибудь его черточках или движениях. Вторая — интерпретация (кодирование) этих черточек-движений. Ищут в них знаки будущей судьбы: тот же принцип «прозрачности», что и в восприятии тела беременной.

Такой взгляд на младенца я замечала и у совсем незнакомых людей: младенец как бы не сам по себе, а знак своей же будущей судьбы. Пытаются прозреть будущее в этих его беспорядочных движениях или громких возгласах.

Малыш (8-ми месяцев) завопил в магазине — чего-то требовал, а может быть, надоело в духоте. Рядом стояла пожилая женщина — засмеялась: «Голос громкий, — говорит, — будет полководец!» В другой раз интерпретация была другая: «Оперный певец вырастет — гляди, какой голос!» (СПб., 1991 г.).

В наших записках остались еще несколько подобного рода предсказаний:

— Громко требует шоколадку, наконец, вынуждает купить и дать ему. «Ой, какой, — комментирует женщина рядом. — Царем будет!» (СПб., 1992 г.);

— Едва научившись ходить, малыш уже убегает от мамы, а та за ним, вызывая смех старушек на скамеечке: «Хорошо бегает — спортсмен будет!» (СПб., 1992 г.);

— вымазался в краске — «будет художником»;

— после обеда приносит в раковину тарелку — «маме помощником будет»;

— тянется ручонками к автомобилю, восклицая «туту!» — «водителем будет», — улыбается хозяин машины;

— пытается разобрать мою пишущую машинку — «какой — изобретатель!»;

— карабкается на диван и падает — «альпинистом станешь?» — спрашивает его тетя (моя сестра);

— смеется и машет ручонками в Петербургском дацане — «русский лама будет!» — улыбается служитель (СПб., 1992 г.).

* * *

Предсказания такого рода всегда доброжелательны, всегда с улыбкой, и говорят только о хорошем — потому мы и определяем их как в значительной мере пожелания, с помощью которых окружающие пытаются угадать, обрисовать будущее социальное «я» маленького человека. Но это не социальная роль в точном смысле слова: много ли в том обществе, куда войдет ребенок, откроется ячеек «оперных певцов» или «полководцев», а тем более — «царей»? Скорее, это гиперболизированные символы сфер социализации: искусство, техника, власть или армия. Человеческая среда дает веер-набор профессиональных ориентаций, одобряемых направлений социализации. Возможно, программирует мать: ведь эти предсказания она слышит по десятку в день, их множество, и это не может не оказывать давления, формируя ее воспитательные стратегии и предпочтения.

Но присмотримся к другому: что служит знаком судьбы? Знаки телесны: это голос, быстрота движений — общий темперамент; случайные жесты и звуки, издаваемые младенцем. Все это интерпретируется окружающими как знаки судьбы.

Таким образом, уже не материнское, а младенческое тело становится источником знаков, основным носителем значений. Неудивительно, что на него переносится и влечение, — мы имеем в виду нормативное, специально стимулируемое традицией влечение. Смысл его — тот же, что и «влечения к животу»: обеспечить постоянную фиксацию внимания на телесных знаках для их восприятия и понимания.

На основе предсказаний-пожеланий трудно воспроизвести образ детского тела, как оно представляется в материнской традиции. Слишком это рассеянный и «свободный» жанр, слишком широка свобода интерпретаций.

Имеет смысл обратиться к этнографическим записям начала XX в. Сейчас роды в большинстве случаев проходят в мед. учреждениях, а потому забыты народные традиции, связанные непосредственно с моментом появления малыша на свет. Большинство их ушло вместе с профессией (или сакральной ролью) повитухи. Здесь, без сомнения, были приметы, основанные, как и предсказания-пожелания, на кодировании тела. Повитухи (а позже — женщины, приходившие в первые дни к роженицам с подарками «на зубок») внимательно рассматривали младенца, оценивая его физический облик и темперамент.

На чем они фиксировали внимание?

1. На знаках, оставленных родами:

— ребенок родился перевитый пуповиной (но не задохнулся) — будет хороший солдат (Пензенская губ., Нижнеломовский у.);

— родился в «сорочке» или «рубашке» (т. е. на головке осталась пленка околоплодного пузыря) — к счастью;

— родимые пятна — тоже к счастливой жизни (Владимирская губ.).

2. Оценивали общий облик новорожденного — кодировали размеры, симметричность, цвет тела, полноту его:

— очень полный, «сырой» — не живуч;

— цвет тельца синеватый, молочно-белый — неживуч; красный — здоровый, но сердитый по характеру (Новгородская губ., Тихвинский у.; Костромская губ., Ветлужский у.; Саратовская губ., Хвалынский у.);

— суровой ниткой обмеряли обе ручки, окружность головы, толщину туловища, длину его с обеих сторон. Сравнивали левые и правые смерки — если одинаковы, то малыш будет жить, а не равны — скоро умрет.

3. Но главное внимание привлекали головка и личико младенца. Кодировали:

а) форму и размеры головы:

— маленькая и крепкая — признак здоровья, а «разваливающаяся», рыхлая — нежизнеспособности;

— большая голова — признак ума, в особенности — широкий лоб;

— «востроголовый» — скорее всего, будет дурак (Вологодская губ. и у.; Вятская губ., Орловский у.; Ярославская губ., Даниловский у.; Орловская губ., Карачевский у.);

— рано начинает поворачивать головку, быстрые движения — будет силен, работящ, любознателен.

б) рот и его функции; голос:

— если рот не «цветет» (т. е. нет болезни «молочницы», обычной у младенцев), то ребенок скоро умрет;

— родился сразу с зубами — вырастет плут (Пензенская губ., Нижнеломовский у.);

— если кричит долго и громко — будет сердитый и вздорный;

— заплакал сразу после рождения, голос сильный, громкий и низкий («толстый») — живуч, «хозяин будет» (Вологодская губ., Усть-Сысольский у., Кадниковский у.; Рязанская губ., Зарайский у.; Новгородская губ., Череповецкий у.);

— если голос тонок и с визгом — значит, возможны врожденные пороки или заболевания, не исключены в будущем припадки (Новгородская губ., Тихвинский у.; Ярославская губ., Ростовский у.; Калужская губ., Медынский у.).

в) подбородок:

— острый подбородок — знак нежизнеспособности, тупой — хорошего здоровья;

г) брови:

— густые — ребенок будет человеком продувным, хитрым;

д) глаза:

— после рождения слишком долго не открывает глаз — будет суров;

— слишком осмысленный взгляд — нежизнеспособен;

е) уши:

— длинные, отвислые уши (особенно в сочетании с «востроголовостью») означают, что ребенок может вырасти дураком;

— мягкие уши — скоро умрет;

— торчащие уши — будет крепок и здоров;

ж) волосы:

— сзади оканчиваются «косичкой» (суживающейся прядью) — значит, следующей в этой семье родится девочка, а если волосы внизу ровные — то мальчик;

— длинные, жесткие волосы при рождении предвещают у ребенка ум.[828]

В общем, женская культура сосредоточивает внимание на головке и личике младенца. С ним как бы знакомятся, подмечая антропологические особенности.

Лицо — средоточие органов чувств, обеспечивающих связь с окружающим: получение и передачу информации. Особенное внимание обращают на голос и взгляд — основные для младенца средства коммуникации, то, что связывает его с матерью (прежде всего).

Особенное внимание женская культура уделяет улыбке младенца. Первой улыбки ждут с нетерпением и тревогой: пока не улыбается, еще не совсем человек, нет уверенности, что не подмененный нечистой силой (т. е. недоумок) — те не улыбаются. Живо поверье: кто первым увидит улыбку малыша, тот будет его больше всех любить (СПб., 1990–1991 гг.). Говорят: если отец не видел первой улыбки ребенка — что это за отец? А если приемный отец увидел, как малыш впервые улыбнулся, то он ближе родного (СПб., 1990 г.).

Дивильковский заметил у матерей на Русском Севере обыкновение, любуясь на спящего малыша, ловить его улыбку: считалось, что в это время ангел-хранитель «гулит» младенца или же «андельская душенька с ним беседует, на все доброе наставляет». Поэтому нельзя в такие моменты тревожить и будить младенца — «андел уйдет, а нечистый-то андельские речи и начнет разбивать».[829] Улыбка во сне кодировалась — как знак будущих лучших качеств, «андельской» части формирующейся души.

И по сей день моя старшая родственница всякий раз, видя спящих детей, шепчет: «Детки спят — ангелы летают…» (СПб., 1991). Она около тридцати лет проработала в детском саду воспитательницей, а эту фразу услышала лет пятнадцать назад от пожилой (уже тогда) коллеги.

Женская традиция фиксирует внимание на улыбке младенца — но это один из самых волнующих моментов общения матери с ребенком, источник, как говаривали прежде, неизъяснимого блаженства. Как эротичны материнские описания (а впрочем, и отцовские)!

Наташа А. — о своем первенце Николеньке: «…нежный болтунишка. Иногда так ласково «разговаривает». Когда улыбается, то не могу выдержать такой доверчивой, ослепительной улыбки» (Москва, Люберцы, апрель 1992 г. Ребенку около 4 месяцев от роду).

С. Иванов: «Я взял сына на руки, и вдруг у него глаза распахнулись, и он поглядел на меня пронзительно и тревожно. А я на него уставился. Так изучали друг друга несколько минут. Потом Саня улыбнулся, а я обомлел от этой его улыбки. У самого физиономия расплылась в ответ».[830]

«Не могу выдержать», «обомлел» — внезапно охватывают непонятные, ошеломляющие ощущения. Это как озарение. Традиция, фиксируя их вербально, вносит в свой миф.

* * *

Еще один чрезвычайно значимый момент телесной близости в материнстве — кормление грудью. Это то, о чем больше всего говорят молодые матери в первые месяцы после рождения ребенка. Как сделать, чтобы «пришло» молоко? Чтобы малыш активно сосал? Переводить ли на искусственное вскармливание? Сцеживать ли молоко после кормления? И всеобщее убеждение: ребенок, выросший на материнском молоке, будет здоров, вынослив, не подвержен аллергическим реакциям, инфекциям и даже к сглазу более устойчив. «Мамино» молочко — лучшая пища» (СПб., 1990 г.). Короче, кормление — то, на чем женская среда постоянно фиксирует внимание.

Но это и наиболее заметный эротический момент материнства. По З. Фрейду, «сосание ребенком груди матери стало прообразом всяких любовных отношений».[831]

С другой стороны, это вызывает похожие ощущения и у матери. Б. Спок заметил: «Матери, кормящие грудью своих малышей, рассказывают, что они испытывают огромное удовлетворение от чувства близости ребенка, от сознания, что они дают своему ребенку то, что никто другой в мире не может ему дать. В книгах редко упоминают о том, что спустя недели две акт кормления грудью становится для матери физически приятным».[832]

Кормление грудью вносится в знаковый мир материнской культуры. Это один из емких символов, с которым связываются, в частности, воспитательные установки родителей. Характерный пример такого кодирования мы нашли в книге Б. П. Никитина — как он сам себя называет, «Родителя-профессионала» (у него семеро детишек и профессия педагога). Он пишет: «Кормление грудью — это не только питание малыша, которое обеспечивает ему начало жизни без болезней, хорошее развитие его сил и ума, но и воспитание любовного, доверительного отношения к родной матери, к другим людям… Каждой маме надо запомнить: чем раньше она отучит ребенка от груди, переведет малыша на смешанное, а тем более искусственное вскармливание, тем больше она предрасположит его к неконтактности, бесчувственности, одиночеству».[833] Это представление весьма распространено среди женщин. Но в данном случае важно обратить внимание на сам принцип кодирования: одна из манипуляций с ребенком — кормление грудью — кодируется, используется как знак-напоминание о таких качествах, как доброжелательность, общительность, доверительные отношения, а также хорошее развитие ума. Желанные качества (т. е., по существу, воспитательные установки матери) символически привязаны к «кормлению грудью». Это и есть момент его кодирования, превращения в знак.

* * *

Итак, тельце младенца включается в телесный код материнской культуры. Неудивительно, что культура стимулирует внимание, а точнее — влечение к нему.

До сих пор широко распространены пестушки — жанр, объединяющий словесный приговор и ласковые поигрывания с тельцем младенца: его щекочут, поглаживают, целуют, качают на коленях.

Едем с малышом (ему полгода от роду) в троллейбусе. Напротив сидит женщина лет сорока — улыбается, заговаривает с мальчиком:

— Щечки толстенькие! Ой, какие пальчики сладкие-сладкие!

Потом выставляет вперед два пальца, будто рога:

— Идет коза рогатая

За малыми ребятами

(вариант: бодать дитя пузатое; идет коза бодатая — также широко бытуют. — Т. Щ.),

Кто каши не ел?

Кто молока не пил?

Забодаю-забодаю-забодаю!

Щекочет малыша «рогами»-пальцами, а он смеется-заливается! (СПб., 1991 г.).

Можно заметить, как в этих пестушках находит выход безотчетное влечение, желание потрогать, погладить, приласкать малыша. Есть что-то неизъяснимо влекущее в его крохотных пальчиках, нежных волосках, а сияющая улыбка — как награда. Кажется, ее-то и добиваются; пестушки — одно из средств.

Часто приходится слышать пестушку про сороку:

Сорока-ворона кашу варила, воду носила:

Здесь у ней холодная вода (легонько щекочут запястье),

Здесь — теплая (щекочут локоток),

А здесь — горячая-горячая-горячая (щекочут под мышкой)!

Конечно, дитя смеется, повизгивает, и у взрослого самая блаженная улыбка (СПб., 1991 г.). С малышом постоянно заговаривают, заигрывают незнакомые люди — пестушки типа «сороки» или «козы» придают этим заигрываниям культурно-санкционируемую форму.[834]