Б. П. Кербелите ДРЕВО ЖИЗНИ К вопросу о реконструкции фольклорных образов

В фольклористике последних лет особого внимания удостоен образ мирового древа, или древа жизни. Интерес к нему, возникший еще в XIX веке[699] и проявившийся в многочисленных исследованиях,[700] возродился в связи с работами языковеда и исследователя мифологии В. Н. Топорова, в которых поддерживается гипотеза, что образ мирового древа является всеобъемлющей моделью мира.[701]

Нас настораживает та легкость, с которой применяются космогонические толкования: обнаруженные в фольклорных текстах различных жанров упоминания определенных деревьев объявляются порой без всякой аргументации отражением модели мира, а соответствующие произведения — «космогоническими текстами».[702]

Символические образы деревьев нашли отражение как в произведениях разных жанров фольклора, так и в памятниках древней литературы. Это говорит о важности данного образа в системе представлений древних людей. Однако, если все образы деревьев свести к универсальному образу древа жизни, мирового древа или древа познания, который, как утверждает В. Н. Топоров, был самым архаичным, а кое-где и единственным художественным образом,[703] трудно согласиться с устоявшимся толкованием: непонятно, почему древних людей в первую очередь волновало строение космоса, а не другие проблемы бытия человека.

Если в сюжетах литовских сказок и других повествований выделить элементарные сюжеты (ЭС) и сгруппировать их по целям героев, получится пять классов. Цели героев ЭС оказываются целями общечеловеческими: стремление к свободе от чужого окружения, добывание средств существования, стремление к равенству в роде, поиски идеального брачного партнера и стремление к целостности и полноценности рода или семьи. Среди упомянутых целей самые древние — первые две. Человек есть часть природы, и названные цели сродни естественным инстинктам самосохранения и продолжения рода. Стремление обезопасить себя, повысить урожайность посевов и плодовитость скота, а также обрести и сохранить потомство проявляется наиболее ярко в обрядах и магических действиях, которые совершались в календарные праздники и во время значительных перемен в жизни человека. Когда герои ЭС добывают сведения о существенных особенностях и намерениях «чужих», они получают преимущество, которое затем используется при устранении опасности, освобождении из-под власти «чужих» или добывании необходимых предметов. Получение знаний о космических явлениях (напр., ответа на вопрос: «Почему солнце три дня не всходило?») или об устройстве иного мира представлено в тех ЭС, в которых изображаются испытания младших членов рода для предоставления им равных прав или более высокого статуса. Примечательно, что сведения о потустороннем мире довольно часто сообщаются героям, которые демонстрируют, что они не узнают объекты иного мира, то есть негативные ЭС о не выдержавших испытания трансформированы в позитивные ЭС. Все это говорит о том, что космогонические представления не были основой самых древних повествований и художественных образов.[704]

Исследователями, трактующими в качестве модели мира образ мирового древа, или древа жизни, приводится немало фактов, которые явно противоречат подобному толкованию. К ним можно отнести графические изображения мирового древа, или древа жизни, делящиеся, в свою очередь, на мужские и женские символы.[705] Так называемые жезлы с отверстием, которые обычно соотносятся с символом мирового древа, также имеют мужские знаки или их пары.[706] В. Н. Топоровым отмечено, что изображения регионального варианта древа жизни, а именно родового древа, встречаются на свадебных халатах нанайских женщин: с этими изображениями «связывались представления о плодовитости женщин и о продолжении рода».[707] Нанайцы считали, что на родовом древе помещаются птички омиа — души детей, и шаманы призывают их к женщинам и этим обеспечивают рождение ребенка.[708] Как мировое древо — космогонический образ — интерпретирует Н. Велюс елочку или так называемый «сад», которые подвешиваются над свадебным столом в восточных и юго-восточных регионах Литвы, а также изображаются на сундуках для свадебного приданого.[709] Чтобы объяснить, почему символ модели мира изображается именно на сундуках для приданого, автору приходится выстраивать сложную цепь взаимосвязей. Такие изображения якобы вызваны тем, что в сундуках хранились льняные ткани, а лен в загадках сравнивается с дубом, который литовцами почитался как древо жизни — символ мироздания.[710]

Заметим, во-первых, что в сундуках хранились не только льняные, но и шерстяные ткани и одежда, изготовленные литовскими девушками до замужества. Во-вторых, сравнение двух объектов необязательно означает их эквивалентность. Хотя сравнение может быть основой для возникновения символа, его функции часто сводятся лишь к поэтизации сравниваемого объекта. Наконец, из свидетельств о том, что древние литовцы почитали дубы или дубовые рощи, необязательно следует, что дуб символизировал мироздание.

Уместно вспомнить, что сундуки для приданого — весьма важный атрибут свадьбы. Не вызывает сомнения, что подвешиваемые верхушкой вниз над литовскими, молдавскими и другими свадебными столами елочки, украшенные яблоками, являются символами. Аналогичное значение имеет и свадебное украшение из соломы в виде двух пирамид, сложенных основаниями (к этой центральной фигуре подвешиваются такие же фигуры поменьше и соломенная птица, иногда — изображение мужчины), которое называется «садом». В песнях поется, что в саду много яблок; участники свадьбы должны «купить сад» — только после этого свадебный полк может сесть за стол.[711] В названии свадебного украшения и в песнях явственно просматривается символика не только дерева, но и яблок. У алтайцев на свадьбе срубается береза (священное дерево, которое в обычное время рубить нельзя) и ставится в новом аиле, приготовленном для молодоженов. Комель березы ставится в место для очага, а верхушка просовывается в дымовое отверстие (этими сведениями мы обязаны фольклористке Т. Садаловой). Если все эти символы деревьев воспринимать в качестве модели мира, их присутствие на свадьбе трудно объяснить: свадьбы устраиваются не для того, чтобы поговорить на космогонические темы. Хотя при заключении брака учитываются трудовые, имущественные и прочие интересы, главная его цель во все времена совершенно ясна: забота о продолжении рода. Именно с этой заботой неразрывно связаны не только свадебные пожелания, магические действия, но и символика, значение которой более понятно, нежели значение елочек или «садов». Например, в некоторых регионах Литвы сохранился обычай вешать в конце свадьбы чучело свата или имитировать, что вешают самого свата. У чучела или свата нередко подчеркивается при помощи морковки мужской признак. Литовская фольклористка З. Путейкене присутствовала в 1984 году на свадьбе в местечке Аланта Молетского района. Свадьба отличалась архаичностью: на ней были даже такие редкие и древние элементы, как персонаж «медвежья мать», угощавшая всех особым напитком — «медвежьей кровью». В конце свадьбы вешали чучело свата с традиционной морковкой. Когда молодежь вдруг начала смеяться над этим изображением, старик очень серьезно урезонил шутников: «Над этим смеяться нельзя. Это древо жизни». К сожалению, мы располагаем единственным свидетельством такого рода. В многочисленных описаниях свадебных обрядов, хранящихся в рукописных фондах литовского фольклора, и в исследованиях этнографов не находится больше прямых указаний на мужской признак как древо жизни. По свидетельству литовской фольклористки Б. Стунджене, еще недавно на ее родине (в Пасвальском районе) свадебный глашатай вешал себе на грудь морковку и две луковицы. По поводу применения такого всем понятного символа в предсвадебное время никто не возражал, хотя в другом контексте он воспринимался бы как предосудительная непристойность. Примечательно, что так же относятся и к пению некоторых календарных и свадебных песен: исполнители подчеркивают, что петь их вне обряда неприлично.[712]

Лирические песни многих народов построены на параллелизме образов дерева и человека (юноши или девушки). Довольно часто вторая часть песни (изображение человека) отсутствует, и деревья воспринимаются как символы или метафорические замены. Например, ива в значении «возлюбленный» встречается в узбекских песнях.[713] В литовских песнях юноша заменяется кленом или березой (в литовском языке она имеет название мужского рода), а девушка — чаще всего липой. В русских песнях береза, ива, рябина воспеваются вместо девушки и т. п. В «Младшей Эдде» при перечислении кеннингов скальдической поэзии говорится: «Скальды <…> зовут человека «ясенем», либо «кленом», либо «лесом», либо другими словами мужского рода, обозначающими деревья <…>, в кеннингах женщин применяются все названия деревьев женского рода».[714]

Приведенные факты убедительно свидетельствуют о том, что значения образов деревьев в фольклорных произведениях и обрядах могут быть разными, но чаще всего они соотносимы с человеком, а не с космосом. Значение конкретного символа необходимо устанавливать в контексте.

В сказках, мифологических рассказах и обрядах дерево или его часть нередко применяется как магическое средство. Чаще всего оно используется не по прямому назначению, а в качестве метафорической замены или символа. Все иносказания, являясь средствами выражения содержания произведений или семантики действий, как и любые другие языковые средства, могут иметь сходное значение в текстах разных жанров, поэтому их сопоставление правомерно. Исследователями уже раскрыто сходство метафорического языка у разных народов. Учет аналогий также может помочь выяснению значений символов: вполне вероятно, что в какой-либо культуре эти значения известны или их легче расшифровать.

Попытаемся ниже предложить на основе структурно-семантического анализа и сопоставления различных текстов толкование образа древа познания, или древа жизни, а также попробуем «прочитать» несколько песен, которые другими исследователями соотнесены с последним.

Для выяснения семантики художественного образа желательно рассматривать его в контексте сюжетного произведения: назначение предметов легче уловить, когда они фигурируют в действиях персонажей, их применение вызывает определенные последствия и т. п. В известных нам фольклорных произведениях мировое дерево или описывается статически, или же изображенное дерево не имеет наименования — еще требуется доказать, является ли оно интересующим нас символом или представляет собой обычную поэтизацию реального дерева. Единственное известное нам сюжетное произведение, в котором безусловно фигурирует древо познания, — библейское сказание о грехопадении первых людей и их изгнании из рая. О фольклорном происхождении этого сказания писал еще Д. Фрэзер.[715] Оно воспринято устными традициями многих народов и получило в них развитие, что косвенно свидетельствует о его фольклорной основе. Коротко напомним сюжет сказания.

Бог, создавший Адама и Еву по образу и подобию своему, оставил этих людей в саду рая, разрешив вкушать плоды со всех деревьев, кроме древа познания. Ева поддалась искушению змея, сорвала плод и вместе с Адамом вкусила его. Бог понял по их поведению, что они содеяли, и изгнал их из рая.

Рассмотрим структуру и семантику данного произведения. Его сюжет — это один элементарный сюжет, в котором изображается важная перемена положения первых людей. Герой ЭС коллективный — Адам и Ева, антипод — Бог, создатель всего сущего, в том числе и героя. Герой полностью зависим от антипода, не имеющего статуса. Начальная ситуация ЭС: герой находится в раю, то есть в идеальных условиях во владениях антипода. Далее выделяем акцию распоряжения: Бог велит первым людям находиться в саду, но воздержаться от совершения одного действия — не рвать плоды с определенного дерева. Это распоряжение антипода сопровождается акцией побуждения: антипод призывает героя поступать правильно, сообщая о негативных последствиях неправильного поступка (если люди вкусят плод, они умрут). Вторая акция побуждения — змей (в анализируемом сюжете он — нейтральный персонаж) подталкивает героя поступить неправильно, сообщая о хороших последствиях (люди станут подобными Богу). Акция героя: Ева срывает яблоко с древа познания и вместе с Адамом вкушает его. Результат: герой лишается бессмертия и изгоняется из идеального места, получая взамен трудную жизнь на земле и возможность иметь детей. В библейском сказании эксплицитно не выражена, но легко подразумевается этиологическая концовка: от поведения первых людей во времена творения мира зависят условия существования всего человеческого рода.

По взаимоотношениям персонажей и наличию акции распоряжения анализируемый сюжет — это типичный ЭС третьего класса («Стремление к равноправному или высокому положению в роде, семье или обществе»). В сказках герои ЭС этого класса (юноши или девушки) испытываются старшими членами рода (стариком, старушкой, тетей, крестной) или мифическими существами, от которых зависит род героя или даже все люди (в том числе испытываются Богом). Если герой не выполняет распоряжения или не имитирует его выполнения, он лишается права жить или получает отрицательный признак. В Библии героя испытывают, можно ли ему дать бессмертие.

Семантическая интерпретация элементарного сюжета во многом зависит от того, как в контексте ЭС понимается акция героя. Нам необходимо выяснить, в чем заключалось испытание первых людей. Предположим, что им надлежало сдержать любопытство — не пробовать вкуса неведомого плода. Возможен также другой вариант — не присваивать плод, которым Бог особенно дорожил. Однако эти интерпретации не увязываются с контекстом, прежде всего — с детальным описанием состояния героя после свершившегося: Адам и Ева прячутся, прикрывают наготу своих тел листьями. Если действия героя — проявление любопытства или «воровство», как нередко интерпретируется грехопадение первых людей,[716] испытуемые должны сокрушаться, что испытатель обнаружит пропажу плода. Именно так себя чувствуют старик со старухой, которые в концовке сказки «Горошина до неба» (АТ 804 А) заночевали в саду Бога и вопреки запрету захотели попробовать яблок. Как только старуха сорвала одно яблоко, все плоды упали с дерева. Старуха стала рвать волосы с головы старика и привязывать ими яблоки. Утром яблоки снова были на дереве, но по лысой голове старика Бог догадался о нарушении запрета.[717] В сказке «Новые Адам и Ева» (АТ 1416) испытуемые тоже не сдерживают любопытства (жена хочет посмотреть, что находится под блюдом) и упускают мышь.[718]

Чтобы понять, почему Адам и Ева начинают стыдиться своей наготы, обратимся к поведению реальных людей. Одежду носят не только для того, чтобы приспособиться к природным условиям — сохранить тепло; некоторые части тела прикрываются и там, где нет необходимости утепляться. Между тем дети не испытывают неловкости от своей наготы. Подростки и взрослые стесняются не наготы как таковой, а избегают показываться неодетыми перед противоположным полом. Значит, по поведению Адама и Евы мы можем судить, что, вкусив запретный плод, они вдруг повзрослели и осознали, что принадлежат к противоположным полам. Мы еще не знаем, что этому способствовало: плод был особым, дающим знание, или действие «вкушать плод с древа познания» является метафорической заменой интимных отношений между мужчиной и женщиной.

Посмотрим, как интерпретируется это действие в фольклорных произведениях, созданных на основе библейского сказания. В литовском этиологическом сказании объясняется, как произошло так называемое «адамово яблоко» у мужчин: Ева подала яблоко с древа познания Адаму, а тот поперхнулся его куском, когда узнал, какое это яблоко.[719] В русских духовных стихах «Об Адаме и Еве» и «Голубиная книга» анализируемое действие объясняется так: «узнали промеж собою тяжкий грех <…> и великий блуд».[720] Таким образом, в фольклорных произведениях действие понимается как в прямом, так и в метафорическом значении.

Если принять, что в библейском сказании действия героя описаны метафорой, оба противоположных побуждения становятся понятными и логически согласованными с результатом. Предупреждая о последствиях непослушания, Бог как бы ставит людей перед выбором: вечно жить или дать жизнь другим, но самим лишиться бессмертия. Первые люди выбрали вторую возможность. Понятно и то, в каком смысле люди станут подобными Богу. Поскольку прежде всего подчеркивается способность Бога создавать людей по образу и подобию своему, змей и людям сулит такую же способность. Можно предположить, почему древо познания добра и зла: в этом определении выражен параллелизм жизни и смерти, наконец — любви и смерти.

В так называемом жреческом тексте сказания говорится, что первые люди каялись: Адам некоторое время пребывал среди животных мужского пола, а Ева среди животных женского пола. Покаяние суть не только сожаление о содеянном, но и обещание, что впредь случившееся не повторится. Значит, первые люди избрали для покаяния такие условия, при которых повторить содеянное невозможно.

Итак, логико-семантический анализ убедительно показал, что действие «вкусить плод / есть яблоко с древа познания» является метафорической заменой интимной связи между мужчиной и женщиной, а древо познания и плод как нечто произведенное им — метафорической заменой фаллоса.

Интересно, что к близкому толкованию сказания пришел австрийский исследователь Э. Вардиман, опиравшийся на анализ значений слов «знание» и «познание» («иеда»): в древнееврейском и древнесемитском то же слово означает и «зачатие», «сотворение».[721] Глагол «познать» в значении «совокупляться» употребляется в литовском и русском языках. В Библии действия Адама и Евы называются грехопадением. Глагол «согрешить» в литовском и русском языках выступает и в качестве эвфемизма для обозначения интимных (чаще всего внебрачных) отношений.

Семантически сходные с библейским сказанием ЭС имеются в сказках. Так, в литовской сказке «Хранитель огня в аду» (АТ 475) герою велят лежать рядом с девушкой и не думать о женитьбе / не «согрешить». Сходный, но уже трансформированный ЭС имеется в литовской сказке «Волшебное лекарство для отца» (АТ 551): юноша должен зачерпнуть целебной воды из колодца, но не тронуть спящую рядом девушку / не «согрешить» с девушкой. Возможно, что колодец в данном случае — метафорическая замена (об этом речь пойдет ниже).

Попытаемся сопоставить метафорическое выражение акции героя библейского сказания с аналогичными метафорами и символами в фольклоре разных народов. Поделим акцию героя на комплекс действий: «сорвать плод с древа познания», «угощать плодом / передавать плод лицу противоположного пола», «совместно есть / имитировать совместную еду плода / другой пищи». Поскольку фольклорная символика обычно очень емка и лаконична, логично предположить, что аналогии скорее найдутся не ко всей акции, а к отдельным действиям или объектам. Естественно, в первую очередь будем искать такие аналогичные действия, метафорическое значение которых более или менее ясно из контекста.

К сожалению, нам не удалось найти аналогий ко всему метафорическому описанию действий Адама и Евы. С действием «сорвать плод с древа» перекликаются строфы, имеющиеся в нескольких литовских свадебных песнях. Юноша зовет девицу замуж и обещает, что ей не придется тяжело работать: она будет лишь по саду гулять, яблоки срывать / яблоки кушать / яблоки срывать, смородину собирать / сладкие ягоды собирать.[722]

Действие «передавать плод / угощать плодом» в значении «любовь» и т. п. представлено в фольклоре многих народов. Для узбеков метание яблок означало способ выбора возлюбленной; второй день месяца рамазан считался «днем метания яблок».[723] Это же символическое действие отражено в сербских народных песнях:

Как увидел красавицу Стоян,

Так тотчас же в нее и влюбился.

Ей он бросил яблоко с айвою…[724]

В сербских песнях девушка бросает вверх яблоко: кто раньше его поймает, за того девушка пойдет замуж.[725] В сербской сказке яблоко кладется на расстоянии: «кто первым доскачет и возьмет его, за того и пойду».[726] В некоторых вариантах литовской сказки о невесте — мыши или змее (АТ 409 А*) третий брат роняет яблоко; оно попадает в подземелье к мыши или змее, и он женится на ней.

В Литве намеком на желательность любовных отношений служило угощение девушки яблоком. В литовских свадебных песнях отражен обычай угощать сватов яблоками, орехами или ягодами.[727]

Метафора или символическое действие «совместно съесть / имитировать еду / поделить на две части какой-либо объект» также обнаруживаются в фольклоре разных народов. В Литве в канун Рождества хозяин с женой съедали поделенное пополам яблоко, «чтобы весь год иметь успех в своем хозяйстве».[728] Примечательно, что яблоко ели только муж с женой, хотя в тот день все члены семьи и домочадцы обязательно ужинали вместе, то есть можно предположить, что это действие должно было обеспечить согласие или любовь между супругами. В литовской сказке «Благодарные животные» (АТ 554) говорится, что королевна со своим женихом поделили пополам яблоко и съели — в итоге их охватила любовь.[729] Есть вместе яблоко — символ любовных отношений в узбекских песнях.[730] Следует добавить, что яблоко, а также другие плоды — горошина перца, горошина выступают в сказках разных народов как магическая пища, от съедения которой рождается необыкновенный ребенок (АТ 301 В, 312 Д). В некоторых литовских вариантах сказки «Конь помощник» (АТ 532) говорится, что супруги поделили пополам яблоко и съели — как следствие у них родился мальчик.

Как залог любви, как намек на любовь, как знак согласия на брак выступает совместная еда или ее имитация. У тувинцев сосватанные жених и невеста одновременно хватали зубами кусок мяса (об этом нас информировал тувинский фольклорист Г. Н. Курбатский). По свидетельству фольклористки Р. П. Матвеевой, в Забайкалье на русской свадьбе молодым подавали курицу, которую они должны были одновременно рвать. Считалось, что так можно было узнать, чей «верх» будет в семье, и каждый старался оторвать кусок побольше. На современных свадьбах жителей Забайкалья курицу иногда заменяют булочкой. В Литве сохранились двойные свадебные кубки — из них одновременно пили жених и невеста (об этом поется и в свадебных песнях). При встрече молодых в доме мужа они одновременно отламывают по кусочку от общего куска хлеба.[731] В русских народных песнях совместная еда символизирует соединение любящих;[732] намеком на любовь считается, когда юноша и девушка едят из одной тарелки.

В фольклоре разных народов яблоко обозначает девушку или юношу или служит эпитетом (напр., в сербских песнях: «Ой, Елена, яблоко зелено…» или «Ах ты, сношка, яблоко златое»).[733] В карельских причитаниях брат, муж, жених или сын — «мудрых милостивых яблоко», «яблоко взращенных», «мое яблоко».[734]

Как нам представляется, приведенные примеры достаточно ясно демонстрируют, что аналогии к библейскому метафорическому описанию любовной связи обнаруживаются и в устном бытовании; метафоры чаще всего сходны типологически.

Вполне возможно, что человек, внесший сказание в Библию, уже недостаточно хорошо понимал его метафорический язык. Иначе трудно объяснить, как появилась вставка, в которой говорится о древе бессмертия: ангелы стали охранять его, чтобы непослушные люди не вздумали сорвать и его плоды. Эта вставка явно противоречит смыслу сказания. Похоже, что древний автор попытался свести в одно повествование два варианта, в которых имелись синонимы — «древо познания» и «древо бессмертия».

Как быть с другими мифическими образами — синонимами «древа познания»? В эпических произведениях народов Сибири упоминается или детально описывается древо мировое, или древо жизни, корни которого находятся в нижнем мире, ствол — в среднем, а вершина — в верхнем мире. На вершине расположены птицы, возле ствола — звери, а у корней — змеи.

Известно, что самый распространенный способ гиперболизации в фольклорных произведениях — сопоставление изображаемого объекта с другим, величина которого уже известна. В фольклоре и в реальной жизни определением «очень большой / великий» подчеркивается значительность воздействия объекта или лица на окружение, выражается уважение или почитание. Поэтому и мировое древо соотносится с представлением о трех уровнях мира с целью его гиперболизации. Описание древа отражает реальные «привычки» живых существ, но оно не является неотъемлемой частью изображения строения мира. Многие народы (в том числе литовцы, славяне) делят мир на три уровня — небо, землю и ад, — но при этом не описывают мирового древа.

Нам известен один вариант мифа тувинцев, который был записан ?. Ф. Катановым в 1889 году (опубликован оригинал и два перевода на русский язык). Перескажем один текст и укажем важнейшие отличия второго перевода.

Старуха Кёделя / Куделя пришла к человеку, пасшему овец, и спросила, каков его детородный член / кодак. Он таков, что шею лысого черного барана обхватит три раза / втрое толще шеи барана. Старуха сказала, что член мал. Она пришла к верблюжьему пастуху и спросила о том же. Член обхватит / втрое толще шеи лысого черного верблюда. Член коровьего пастуха обхватит три раза / втрое толще шеи лысого черного быка. Старик, сгребавший навоз, сказал старухе, что его член / кодак обхватит три раза / втрое толще горы. Этот старик и старуха обнялись и соединились. От них родились мальчик и девочка. По члену старика потекла вода. Прилетела сорока на голову члена и стала клевать, поэтому дети упали в воду. Старуха свила веревку из волос вокруг ее «кот» и силками вытащила детей из воды.[735]

Нам кажется, что совпадения в описании мирового древа и «кодака» очевидны, хотя в пересказанном тексте гиперболизация и не доведена до абсолюта: объект сравнивается с видимыми объектами реальности. В фольклоре разных народов (напр., тувинцев, литовцев, русских) известна эротическая сказка о мужчине, член которого Другие люди принимают за бревно (мужчина загораживает им дорогу).

Напомним, что некоторые народы (в том числе тувинцы) сохранили культ фаллоса до недавних времен. Этот культ отмечен в древних цивилизациях. Например, в античности фаллос был символом производительной силы и плодородия.[736] Э. Вардиман упоминает финикийскую статуэтку из глины, которая была найдена на Кипре. Она представляет трех женщин, танцующих, взявшись за руки, вокруг столба, который поразительно напоминает фаллос с листьями.[737] Тот же автор сообщает, что у некоторых народов перед домом новобрачной пары ставился фетиш в виде столба. В начале статьи мы приводили примеры — березку на алтайской свадьбе, «сад» или елочку — на литовской или молдавской. Свадебное дерево «рай» известно на Украине.[738] Майские деревья (высокие шесты с венками на вершине) ставились не только на деревенских площадях, но и перед домами избранниц; это означало свадебное предложение: если девушка не ломает и не выбрасывает дерева, значит, она согласна выйти замуж. В 1422 году суд Пражской консистории признал законность такого свадебного договора.[739] С символикой фаллоса связаны скорее всего и столбы с колесом (обычно его смолили и зажигали), которые русские ставили на масленицу, а литовцы — в праздник летнего солнцестояния. Жердь и колесо использовались на литовской свадьбе: утром, когда будили молодых, такое сооружение ставили у клети.[740] В разных странах во время календарных праздников тащили бревно или колоду. Характерно, что бревно волокли парни или незамужние девушки / старые девы; колоду привязывали к ногам старых холостяков. К тому времени, когда упомянутые обряды были зафиксированы, совершавшие их люди уже смутно знали значение символического действия, но контекст обряда говорит о том, что он должен был способствовать созданию новых семей и их плодовитости. Это дает основание предположить, что в древности все эти «деревья» или «сады» были символическими изображениями фаллоса.

В скандинавском эпосе «Старшая Эдда», а также в «Младшей Эдде» С. Стурлусона неоднократно изображается Мимирово древо, ветви которого простираются над всеми странами, или ясень Иггдрасиль:

Древо, омытое

влагою мутной;

росы с него

на долы нисходят;

над источником Урд

зеленеет он вечно.[741]

А. Потебня обратил внимание на строчки, в которых «на вопрос, какая корысть с Мимирова древа <…> дается странный ответ, что плоды его следует класть в огонь для облегчения родов».[742] Название ясеня «Иггдрасиль» буквально означает «конь Одина».[743] Этот двойной символ «дерево-конь» встречается и в фольклоре других народов. В мифологических рассказах европейских народов женщины (часто называемые ведьмами или колдуньями) ездят верхом на помеле / метле / кочерге / на березовом полене / на песте / на улье (т. е. на бревне), которых называют «конем». Горы, куда эти женщины съезжаются верхом на свои сборища, имеют названия, которые этимологизируются как производные от слов «палка»/ «жердь»/ «бревно» (в Литве — гора Шатрия, в Германии и Норвегии — Блокберг; у восточных славян — это Киев: не исключено, что его название производное от «кий» — палка). Мы пришли к выводу (подробнее об этом — в другой нашей статье), что рассказы о езде ведьм на палке или бревне отражают реальные магические действия. Один из аргументов в пользу этого утверждения — сохранившиеся кое-где сходные обычаи. Например, у русских — обряд, называемый «вьюнины»: группы женщин «объезжали» верхом на метлах те дома, в которых жили молодожены.[744] В Швенченском районе Литвы женщина, пришедшая спросить, можно ли посылать сватов, брала из угла избы метлу и на ней «подъезжала» к столу: хозяева без слов понимали цель ее прихода.[745] Утром в праздник летнего солнцестояния литовские женщины проезжали верхом на метлах по деревне или объезжали коров, чтобы те дали больше молока.[746] К значению символа «конь» мы вернемся ниже.

В «Старшей Эдде» говорится, что Один висел на ясене «девять долгих ночей, пронзенный копьем», чтобы обрести знание рун.[747] В фольклоре коми имеются песни о том, что девушка залезла на березу и сломала три сучка, а в сказке «Братья и сестра» (АТ 450) два брата залезают на дерево и там застревают. Н. С. Коровина в докладе на конференции, посвященной В. Я. Проппу (1995 г.), объяснила эти действия как метафорическое описание эротических действий.

Роса, несомненно, связана с плодовитостью. Об этом можно судить по следующим строкам «Старшей Эдды»:

Спрячется Лив и

Ливтрасир с нею

в роще Ходдмимир,

будут питаться

росой по утрам

и людей породят.[748]

Роса / вода — повсеместно распространенное магическое средство, используемое для увеличения плодородия и всякого изобилия. Например, утром в праздник летнего солнцестояния литовские женщины таскали по росе полотенце или скатерть, затем ткань выжимали и отжатую росу давали пить коровам, чтобы те давали больше молока.[749] Позже этот обычай переосмыслился: стали считать, что женщины-ведьмы отнимают таким способом молоко у соседских коров. Обливание водой в календарные праздники также известно разным народам. Например, литовцы обливали на Заговенье водой девушек или подростков, которых в бочке возили по деревне.[750] Повсеместно обливали жнецов на дожинках. На таджикской свадьбе молодые отпивали воды из одного сосуда, а остаток выливали на иву.[751] Образ «золотой росы», которую девушка собирает в платочек, известен в литовских песнях. В литовских сказках (АТ 480) золотом / золотым дождем обливают девушку, которая успешно выдержала испытание, а ту девушку, которая испытания не выдержала, обливают смолой / дегтем. Мы полагаем, так выражается то, что одна девушка может вступить в брачные отношения, а другая — нет (ср. смолой / дегтем мажут ворота той усадьбы, где живет девушка, потерявшая честь). Мы привели примеры символов росы / воды, которые скорее всего связаны с мужским признаком. Выяснение символики влаги продолжим ниже. Думаем, что приведенных фактов достаточно для того, чтобы показать общность символов древа, росы, влаги в фольклоре разных народов и их связь с символикой фаллоса — выражения плодовитости и плодородия.

Обратимся далее к нескольким литовским календарным песням, имеющим очень близкие параллели в фольклоре славян, и попытаемся на основе семантического анализа и сопоставления текстов объяснить значение их символики. Будем намеренно выбирать те песни, которые другими исследователями интерпретируются в качестве космогонических текстов.

Для начала обратимся к литовским песням, содержащим образы розы, которая расцвела в сочельник / на Рождество / в середине зимы, и озера / реки, замерзшей в Семик /на Троицу / в середине лета. Перечисленные образы занимают центральное место в вариантах, которые в Каталоге литовских народных песен отнесены к трем типам колядных песен и к одному типу трудовых (песня приурочена к отбеливанию холстов; имеются свидетельства, что она пелась и на свадьбе). Тексты календарных песен немногочисленны (всего 29 вариантов), а трудовая весьма популярна до наших дней (в Каталоге учтено 417 записей).

Приведем из Каталога описание группы вариантов календарной песни:

«Утром в Рождество розы расцвели, в Семик / на Троицу озера замерзли. Молодец вдоль озера ехал, коня поил. Бросай, молодец, проруби рубить, коня поить: твой полк уже давно поехал /твоя девица за другого идет, под венец становится. Пускай они едут: я позже выеду, а раньше приеду. / Пускай становится — я первым стану».[752]

Известны варианты песни, в которых вместо слов «Бросай, молодец, проруби рубить…» имеются слова «Вставай, молодец, ты не лежи». На первый взгляд эти варианты кажутся нелогичными: если образы природы понимать буквально, как отражение неких чрезвычайных явлений природы, мы сталкиваемся со слишком резким переходом от описания ситуации к диалогу. Явное нарушение реальной картины мира (невозможность природных явлений в указанное время) сигнализирует, что образы песни метафоричны и требуют расшифровки.

Аналогичные украинские и белорусские варианты имеют форму загадки: молодец спрашивает девицу, что это такое: в середине лета Дунай замерз, он коня перевел — лед растаял, он коня и напоил. Девушка отвечает другой загадкой: что это такое: у нее в дому в середине зимы роза расцвела. Обращаем внимание на детали этой песни: молодец говорит: «Если отгадаешь, станешь моею» — а девушка отвечает: «Хиба я не батькова, хиба я не мамкина» (т. е. знает об этом от родителей).[753]

Песни-загадки характерны для календарного фольклора. Обычно на загадку отвечают ясной отгадкой (напр., «Кто бежит без ног? — Река бежит без ног»). В пересказанной песне отвечают загадкой, и песня кончается. Значит, спрашивающий удовлетворен ответом. А из этого следует, что отгадки, по крайней мере, близки.

Разговоры загадками в фольклоре, как и в реальной жизни, применяются в разных ситуациях, в том числе в беседах о вещах и явлениях, прямого наименования которых избегают по этическим соображениям. Существует множество эвфемизмов для обозначения некоторых физиологических и сексуальных понятий.

В литовском фольклоре образ цветущей розы весьма редок. В военно-исторических песнях он используется при описании гибели воина: «Куда кровь брызнула, розы расцвели». Глагол цвести используется в качестве эвфемизма для обозначения менструального состояния женщины. В это время женщина не должна сажать лук или огурцы — они также будут цвести и не давать плодов. Аналогичные верования имеются и в русском фольклоре.[754] Д. Фрэзер приводит описание обряда в Эльзасе: майское дерево несла девушка в белом, которую называли Майской Розочкой. Девушки при этом пели такую песню:

Майская Розочка, три раза повернись,

Чтоб видеть нам тебя со всех сторон!

О Роза Майская, иди в зеленый лес,

Дай радость нам.

И мы от Мая к розам перейдем.[755]

В словацкой колядной песне имеются такие строки:

…ctna Рапа,

ta nam porodila,

?ak Panou zostala,

a sice bez mu?e

vykvitla z nej ru?e,

?o pochopit rozum ludsky

nemo?e.[756]

Приведенные факты позволяют исполковать метафорический образ розы, цветущей в середине зимы. В поисках второй метафоры обратимся к тем текстам, где изображается интимная связь юноши и девушки. В сказке о добывании молодильных яблок или целебной воды (АТ 551) юноша берет волшебное средство, но не сдерживается и «грешит» с девушкой, которая спит в саду / возле колодца. От этой связи позднее у девушки рождается сын. В русских вариантах сказки девушка просыпается и говорит: «Ах, невежа приезжал, да в моем колодце своего коня напоил»,[757] или «Вставайте! Кто-то в доме был, воды испил, колодезь не закрыл» (на это определение обратил внимание А. Потебня).[758]

Сходная метафора имеется в русской свадебной песне Сибири, время исполнения которой выражено в названии «В подклеть идти»:

Благослови,

Хозяин — господи н,

Пролубку долбить,

Каурку поить…[759]

В литовском варианте сказки «Черт делает пастуха ксендзом» герой оправдывается, почему он играл на дудке во время богослужения, и говорит, что епископ в это время интимно общался с женщиной: «Как мне не играть, если ты ехал через серебряную реку и поил своего коня!»[760]

Итак, действия «коня поить», а также «прорубь рубить» / «перевести коня по льду» / «переезжать на коне через реку» иносказательно выражают в приведенных текстах интимные отношения. Теперь можно «перевести» разговор загадками в украинской песне. Юноша сообщает, что он уже стал опытным мужчиной, а девушка отвечает, что она также созрела для интимных отношений, но о таких вещах знает не по опыту, а спросила у родителей. «Отгадки» действительно оказались сходными. В литовской песне метафорами выражен скорее всего процесс интимной связи. При таком переводе метафор упомянутые тексты песен воспринимаются как последовательные и логичные. Так мы обнаружили, что влага / вода соотносится и с женщиной. Подобное понимание подтверждается бытующими до сих пор шутливыми и рассчитанными на детское восприятие объяснениями, что младенцев бабки вылавливают в прудах / болотах или что их приносит аист — птица, которая добывает свой корм на болотах.

Обнаружилось, что символы «древо» и «конь» являются синонимами. Поэтому понятно, почему в «Старшей Эдде» и в устных произведениях появился двойной символ «дерево-конь».

Попытаемся «прочесть» другую колядную песню. В Каталоге литовских народных песен дается такое описание:

«Среди поля груша стоит, в ней свеча горит. Упала искорка, сделалось диво дивное — море синее. В том море лодочка качается, в ней молодец сидит, письмо пишет, родителям посылает. Пускай родители сварят мед-пиво: приедет святая Коляда / Святая Дева с ангелами, Господь Бог с апостолами».[761]

На первый взгляд песня ничем не выделяется из ряда других календарных песен, построенных по принципу ступенчатого сужения образа: внимание постепенно сосредоточивается на «деятеле» и его действии. Однако пространство сужается (поле, груша, свеча), чтобы тут же, после еле заметного события (от свечи падает искорка) вновь расшириться, — вместо поля возникает море. Затем пространство вновь сужается, чтобы на этот раз заострить внимание на действиях молодца.

Несоответствие художественных образов реальности сигнализирует о метафоричности песен. Толкование метафор начнем с допущения, что их значения совпадают со значениями, установленными выше. Мы знаем, как перевести символы «груша» и «море», но следует выяснить, могут ли быть символами «свеча» и «искра». В сказках (АТ 332 А*) и в этиологических сказаниях говорится, что свеча / звезда / лампа горит — человек живет; гаснет свеча или лампа / падает звезда — человек умирает. Чудовище умирает, когда разбивают яйцо или тушат в яйце спрятанную свечу (сказка АТ 302). В карельских причитаниях распространена метафорическая замена слова «дитя» словом «искорка».[762] Таким образом, есть основания считать свечу, горящую в груше, и искру символами жизненного начала. Но строчки песни о посылании письма кажутся логически несогласованными с метафорическим образом дерева — носителя жизненного начала. Обратим внимание на то, что молодец просит сварить пиво к Рождеству, но к этому празднику, по крайней мере в Литве XIX–XX веков, пиво не варили. Пиво варили на весенний праздник обхода полей, на свадьбу, похороны, а также в ожидании новорожденного. Если образ возникновения моря и молодца в лодке истолковать как метафору зачатия, вполне логично посылать весть именно родителям, чтобы они ждали гостей. Не исключено, что Бог и апостолы заменили другого гостя — новорожденного. Поэтому в одном варианте этой литовской песни вместо традиционного молодца изображается сыночек и говорится, что придет гость «дивный неподобный».[763] Не вызывает сомнения, что литовские певцы XX века уже не догадывались о том, что пели о возникновении новой жизни в материнском лоне и об ожидании прихода нового человека.

Рассмотрим дожиночную песню, центральный образ которой также истолковывался как отражение модели мира. В Каталоге литовских народных песен основная версия описана так:

«Клонится явор в ворота, а его ветви — в окна, листочки — в стекла, ягоды — в кубки».[764]

В Каталоге сгруппировано по конечным строкам 208 вариантов песни. Два варианта кончаются: «Кто ягоды собрал, // В кубки сложил? — Есть в доме девица, // Она ягоды собрала». В остальных семи группах вариантов к концовкам присоединяются обращения к хозяину и хозяйке — различные пожелания благополучия (в частности — иметь много детей), просьбы угостить жниц.

Первая строчка значительной части вариантов песни такова: «Рос явор в воротах…» Эта строчка особенно показательна для установления метафоричности образа явора: реальное дерево не может расти в реальных воротах; они потеряли бы свое назначение. Это обстоятельство, видимо, смущало певцов, и они видоизменили первую строчку: «Рос явор на дворе» / «Рос явор в поле, Пришел явор домой, Станет явор в ворота» / «Клонился явор в ворота». Эти строчки, снимающие метафоричность образа, можно считать следствием прямого понимания слов и стремления устранить «нелогичность».

Явор, с которого падают ягоды, похож на уже знакомые нам символы мужского признака. Женское начало выражено символом кубков. Аналогичная метафорическая замена женщины имеется в «Младшей Эдде»: «Женщину следует обозначать по чашам»68. Утверждение, что ягоды соберет девица, еще больше проясняет значение образов: падение ягод в кубки символизирует интимную связь. В качестве дополнительного аргумента напомним о магическом применении дверей и ворот во время родов: все двери и ворота, даже врата церкви, открывались, чтобы их облегчить. Выше приводилось, что именно ворота мазали дегтем, если девушка из этого дома теряла честь.

Анализируемая обрядовая песня прямо связана с идеей урожая и плодородия: закончив жатву, жницы плели венок из колосьев ржи и под пение песни о яворе вручали его хозяевам. В многочисленных литовских песнях венок / венок из руты символизирует женский признак (зеленый венок — невинность, венок увядший / намокший под дождем / намоченный росой — потеря невинности). В венке из колосьев этот символ слился с идеей плодородия.

Итак, для отражения сексуальных понятий и отношений был создан целый комплекс метафорических замен и символов. Мы рассмотрели лишь малую часть: как только иносказания такого рода становятся общеизвестными, их заменяют новыми. С другой стороны, то обстоятельство, что метафоры присутствуют в обрядовых произведениях, отношение к которым среды особое и которые исполняются довольно редко, способствовало их большей устойчивости, нежели эвфемизмов, бытующих в повседневной речи. Думается, что нет особой нужды показывать обоснованность комплекса метафорических замен: создателям образных выражений нельзя отказать в знании физиологии человека и в умении рассказать о ней в благопристойной и высокохудожественной форме.

Интерпретация песен в качестве эротических текстов вполне соответствует контексту календарных обычаев и обрядов. Эти песни имели, видимо, такую же магическую функцию, как и ритуальные эротические действия или их имитации. Для песен и игр зимнего календарного цикла особенно характерна свадебная тематика — выборы невесты или жениха, изготовление и подношение избраннице или избраннику подарков, надежды на положительный ответ девушки и т. п. Сразу после праздника зимних сольстиций наступало время свадеб. Можно предположить, что, кроме магического назначения, эти песни служили в древности сексуальному воспитанию молодежи.

Безусловно, метафорические образы, как и сами фольклорные произведения, видоизменялись, сочетались или сливались с другими традиционными образами, и возникали новые значения. Поэтому словарь метафор не может стать «золотым ключиком», открывающим смысл любого текста. В первую очередь необходимо установить метафоричность языка произведения. Надо помнить, что наряду с деревом, конем, колодцем и т. п. символами существовали и существуют реальные деревья и кони, яблоки и розы, созерцание которых вызывает эстетическое наслаждение и потребность их поэтизировать. Иносказания необходимо изучать в контексте произведений с учетом их бытования и варьирования. Это мы и пытались продемонстрировать, отказавшись от перечисления других известных нам метафорических замен и символов.

При добывании аргументов для толкований образов мы пользовались помощью коллег; за это выражаем всем им глубокую признательность. Думается, что дальнейшие коллективные усилия помогут выяснить, насколько важна и разнообразна в фольклоре сексуальная символика.