«Один день Ивана Денисовича»

Эту повесть обязан прочитать и выучить наизусть каждый гражданин изо всех двухсот миллионов граждан СССР.

А. Ахматова

Введение

«Один день…» – редчайшее произведение, к которому применимы слова Короленко: «…жизненная правда в нем действует так, как будто человек шел ничего не ожидая… вдруг выскочил кто-то и так гвозданул по голове, что бедняга присел». Вот и Солженицын гвозданул. Дело в том, что доклад Хрущева на XXII съезде партии о культе личности Сталина был полуправдой. Нужна была настоящая правда о тщательно скрываемой стороне сталинизма – массовых репрессиях и ГУЛАГе. Ее дал Солженицын. Рассказ опубликован в 1962 г.

Пафос рассказа

Автор неявно обращается к читателям: Вы не знали ничего о ГУЛАГе? Не знали или не хотели знать? Боялись этой темы? А если ваш невинный родственник попадал туда, то думали, что по ошибке? Так вот нате, читайте правду!

Мне скажут, что пафос правды недолго будоражит умы современников и рассказ в XXI в. не актуален. Я отвечу, что «Иван Денисович» будет всегда интересен читателям в первую очередь как высокохудожественное произведение. Это качество оценил К. Чуковский: «Иван Денисович» поразил меня своей могучей поэтической (а не публицистической) силой. И такая власть над материалом, и такой абсолютный вкус!» Осмелюсь к суждению мэтра добавить два замечания. Одной из художественных особенностей произведения является время. Читатель живет по часам Шухова. Возникает эффект достоверности. Это сильный прием. Есть «ритмичные» произведения, которые можно «переложить» на музыку: «Тамань», «Песня про царя Ивана Васильевича…», «Записки охотника» и, конечно, «Один день Ивана Денисовича».

Место действия

Утро. Солнце не взошло. Бараки в голой степи, окруженные колючей проволокой – лагерь. Мороз, ветер. Часовые на вышках в тулупах. Безлюдно, тихо. Звучит удар молотка о рельс – подъем. Зэки в бараке просыпаются, одеваются, гадают, куда погонят на работу, велик ли мороз.

Завязка

Шухов, ладный мужичок, проснулся. Его знобит, ему неможется. Торопится до столовой успеть в медпункт, надеясь, что освободят от работы на морозе. Не вышло. Читателя «зацепило». Он сочувствует Шухову. Он удивлен лагерными порядками, узнав, что больному зэку урезают без того скудное питание. Пайка хлеба – стимул «вкалывать» и не болеть. Шоковое начало рассказа порождает сильное желание читателя узнать, кто же эти зэки и за какие преступления «сидят». И действительно, кто они?

Кульминация

Это описание кладки стены на стройке – образ артельного труда. Есть дирижер – бригадир. Есть солисты – мастера Шухов и Кильдигис, есть рядовые работники.

Строители постепенно нашли общий ритм. Кладка пошла азартно. Каменщики покрикивают подносчикам: «Давай! Давай еще!». Работа началась по принуждению, а продолжается в охотку. Шухов, хотя и устал, шутит: «Жаль, что день короткий, гадство такое!». Бригадир Тюрин в ответ улыбается. Слышится удар молотка по рельсу. Конец рабочего дня. Бригада уходит. Шухов задерживается на минуту, смотрит на качество кладки и гордится своей работой – «глаз ватерпас». А еще рад, что превозмог болезнь.

Образ Шухова

Судьба Шухова типична: воевал, в 1941 г. попал в плен, бежал. Его обвинили в предательстве и дали 10 лет лагерей. Шухов рядовой солдат, рядовой зэк, но он – тип и этим интересен. Интересен более, чем Каратаев, хотя он дальняя родня толстовскому герою.

Вспомним образы крестьян в русской прозе. В «Капитанской дочке» крестьяне – кровавые бунтовщики. Гоголь изобразил мужиков как зевающих бездельников на завалинке (это реальных, а не торгуемых). Тургенев сделал благородную попытку… Каратаев у Толстого стихиен и недоразвит. В «Мужиках» Чехов собрал все человеческие пороки, чем вызвал осуждение писательского сообщества. Г. Мелехов – первый полноценный образ крестьянина. Но это особый случай – он казак. Пастернак в «Докторе Живаго» изобразил крестьян дремучими и жестокосердными по контрасту с духовными интеллигентами.

Солженицын – первый писатель, кто дал образ мужика с любовью и глубиной. Он открыл эту важнейшую тему. Позже ее развили Белов, Абрамов, Распутин…

Отступление

История показывает, что писатель, одаренный чувством благородства, в принципе не может изобразить человека из низшего сословия – низким именно в силу происхождения. Этим качеством обладали Пушкин, Тургенев, Некрасов… и Солженицын. Напротив, некоторые писатели подавляли в себе чувство превосходства лишь по причине воспитанности, но оно иногда становилось явным. Такое случалось с Гоголем, Чеховым, Буниным, Пастернаком, Булгаковым.

Вот контрпример. В «Саге» Д. Голсуорси есть такой эпизод. Представители буржуазной элиты, с сочувствием обсуждают стойкость безработных из простонародья, и один из них говорит: «Я, пожалуй, начинаю гордиться, что я англичанин». В русской литературе я не нашел подобного. Это досадно.

Шухов – образ страдательный. Он подчиняется обстоятельствам. Но он – не страдалец, а стоик, гнется, но не ломится. Спасибо Солженицыну за образы стоиков, победивших смерть (Шухов, Костоглотов, их много в «Архипелаге»). А то повелось в русской литературе, что герои гибнут.

Образ Шухова, вероятно, непонятен высоколобому столичному читателю. Демократичный же читатель с большим жизненным опытом радуется узнаванию виденного в жизни и симпатизирует Шухову – умельцу-самоучке, трудяге, человеку с запасом душевного здоровья, да и на язык он остер. Таких людей ценят на войне, на заводе, на стройке, в лагере, в тюрьме, ценят и зовут по имени-отчеству.

Солженицына – историка и психолога интересовал вопрос, какие люди способны на солидарность, на борьбу с режимом. Его вывод таков: просвещенные с чувством собственного достоинства (Нержин, Костоглотов). Крестьянин Шухов из далекой деревни Темгенево – не способен. Максимум, он может принять участие в бунте, если уж совсем припечет.

У Шухова в американской литературе есть аналог, фермер из глубинки Пейдж, кто точно знал, «где верх и где низ» и в природе, и в хозяйстве, и в людях, и в себе. Знал и не опускался [24]. Вот и Шухов знал и не опускался, победив голодное безумие и, планируя жизнь на воле, он был уверен, что не унизится до торговли и не бросит крестьянский труд. Это и есть доминанта образа.