Эволюция — путь наверх или не обязательно?

Слово эволюция часто используется в качестве синонима слова прогресс, что, возможно, отражает общепринятое некритическое восприятие эволюции как доброй силы. Необоснованная вера в изначальную благотворность эволюционного процесса может уступить место беспристрастной оценке целесообразности многополярного исхода, в котором будущее разумной жизни определяется конкурентной динамикой. Любая такая оценка должна быть основана на некотором (хотя бы подразумеваемом) представлении о распределении вероятности различных фенотипов, которые смогут приспособиться к цифровой жизни постпереходного периода. Даже в самых благоприятных обстоятельствах было бы трудно извлечь четкий и правильный ответ из опутывающей эту тему паутины неизбежной неопределенности — тем более если мы еще внесем свой вклад и добавим изрядное количество наивного оптимизма.

Возможным источником веры в поступательное движение эволюции является восходящая динамика эволюционного процесса в прошлом. Начав с простейших делящихся клеток, эволюция порождала все более «развитые» организмы, в том числе существа, наделенные мозгом, сознанием, языком и мышлением. Позднее именно те культурные и технологические процессы, которые имеют отдаленное сходство с эволюционными, позволили человечеству развиваться ускоренными темпами. И на геологической, и на исторической шкале превалирует тенденция к повышению уровня сложности, знаний, сознания и скоординированной организации в достижении целей — тенденция, которую, если не стремиться к чрезмерной точности определений, можно было бы назвать прогрессом[427].

Во-первых, в нашем представлении эволюция как процесс, стабильно приносящий благо, с трудом совмещается со страданием, которое мы видим как в мире людей, так и в мире природы. Кто приветствует достижения эволюции, делают это скорее с эстетической, чем с этической стороны. Хотя в первую очередь нас должен волновать вопрос не о том будущем, которое мы для себя откроем в новом научно-фантастический романе или фильме, а о будущем, в котором всем нам было бы хорошо жить, — между тем и другим лежит огромная разница.

Во-вторых, у нас нет причин думать, что даже прогресс, имевший место в прошлом, был неизбежен. Многое можно отнести на счет удачи. Это соображение основано на том, что благодаря эффекту выбора наблюдателя нам доступны лишь свидетельства об успешном ходе собственной эволюции[428].

Предположим, что с вероятностью 99,9999 процента на всех планетах, где возникла жизнь, она погибла прежде, чем разумный наблюдатель мог начать размышлять о своем происхождении. Если это так, что мы могли бы ожидать увидеть? Вероятно, ровно то же самое, что видим сейчас. Гипотеза, что шансы разумной жизни появиться на той или иной планете малы, как раз и означает, что мы скорее окажемся не там, где жизнь существует лишь на начальной стадии, а там, где уже появилась разумная жизнь, даже если такие планеты представляют собой очень небольшую долю всех планет, на которых зародилась примитивная жизнь. Поэтому долгая история жизни на Земле не может служить надежным подкреплением, что была большая доля вероятности — не говоря уже о неизбежности — появления на нашей планете высокоразвитых организмов[429].

В-третьих, нет никаких гарантий, что эти идеи мелиоризма[430] собираются вместе с нами шагнуть в наше будущее — даже если нынешние условия были бы идеальными, даже если можно было бы показать неизбежность их возникновения из некоторых универсальных исходных условий. Это справедливо даже в том случае, если мы исключим катаклизмы, способные привести к гибели человечества, и даже в том случае, если предположим, что в результате эволюционного развития будут продолжать появляться все более и более сложные системы.

Ранее мы предположили, что интеллектуальные работники-машины, отобранные по критерию максимальной продуктивности, будут трудиться чрезвычайно много, но неизвестно, смогут ли они при этом чувствовать себя счастливыми. Мы даже допустили, что некоторые из них могут вообще не иметь сознания, но именно они будут лучше всех приспособлены к конкурентной гонке будущей цифровой жизни. После полной потери восприятия, а потом утраты сознания, они лишатся всех прочих качеств, которые большинством людей считаются необходимыми для нормальной жизни. Современный человек ценит музыку, шутку, любовь, искусство, игры, танцы, разговоры, философию, литературу, приключения, путешествия, еду, выпивку, дружбу, детей, спорт, природу, традиции, духовные ценности и множество других вещей. Нет никакой гарантии, что хоть один пункт из перечисленного останется в жизни тех, кто приспособится к новым условиям. Наверное, максимально увеличить шансы на выживание сможет лишь одно свойство — готовность безостановочно и интенсивно трудиться, выполняя скучную и монотонную работу, цель которой состоит в улучшении восьмого знака после запятой какого-то экономического показателя. В этом случае отобранные в ходе эволюции фенотипы будут лишены перечисленных выше качеств и в зависимости уже от вашей системы ценностей покажутся вам существами либо отвратительными, либо никчемными, либо всего лишь жалкими, — но в любом случае бесконечно далекими от той великой Утопии, которая все-таки стоит нашего доброго слова.

Невольно возникает вопрос: почему столь богатое прошлое и столь насыщенное настоящее — со всеми нашими чувствами, привязанностями, мыслями и пристрастиями — может породить столь убогое будущее? Как это согласовать друг с другом? И невольно возникает контрвопрос: если все человеческие увлечения и занятия действительно так «бессмысленны», то почему они сохранились и даже развились в ходе эволюционного процесса, сформировавшего наш вид? Современный человек с его эволюционным дисбалансом не может поставить их себе в вину: наши предки из эпохи плейстоцена тоже тратили на это свою энергию. Многие поведенческие стереотипы даже нельзя назвать уникальными, поскольку они свойственны не только Homo sapiens. Например, демонстративное поведение по типу «боевой раскраски» встречается в самом разном контексте: от брачных игр в животном мире до противостояния государств и народов[431].

Хотя в нашу задачу не входит подробное эволюционное объяснение таких моделей поведения, тем не менее считаю нужным заметить, что многие присущие им функции отпадут сами собой в будущем, при новых условиях существования искусственного интеллекта. Возьмем, например, игру — этот особый вид социального поведения, характерный лишь для некоторых видов живых организмов и распространенный в основном среди молодых особей, — во многом игра представляет способ приобретения личностных и социальных навыков, необходимых для полноценной жизни. Но в постпереходный период функции игрового поведения перестанут иметь сколь-нибудь значимый смысл, так как появится возможность или создавать сразу «взрослые» имитационные модели, уже владеющие некоторой суммой зрелых навыков, или импортировать непосредственно в систему одного ИИ знания и умения, достигнутые другим ИИ.

Многие образцы демонстративного поведения человека могли сложиться в ходе эволюционных попыток инсценировать иногда на первый взгляд неуловимые достоинства, такие как: физическая стойкость; психологическая и эмоциональная устойчивость; положение в обществе; чувство локтя; предприимчивость и находчивость; готовность и умение побеждать. Приведем классический случай, принадлежащий, правда, миру животных, — павлин со своим знаменитым хвостом. Только самец, абсолютно уверенный в собственном достоинстве, как правило физическом, может позволить себе иметь столь вызывающее оперение и умело пользоваться им, — самки хорошо усвоили этот эволюционный сигнал и считают такую экстравагантность крайне привлекательной. Поведенческие особенности в не меньшей степени, чем морфологические, способны сигнализировать о генетической приспособленности и иных социально значимых признаках[432].

Учитывая, что демонстративное поведение столь распространено и среди людей, и среди других биологических видов, возникает вопрос: не войдет ли оно и в репертуар усовершенствованных технологических форм существования. Допустим, в грядущем пространстве интеллектуальных информационных экосистем не останется места для проявления таких свойств, как веселость, игривость, музыкальность и даже сознание, — в смысле их практического применения. Но, может быть, эти качества все-таки окажутся полезными с эволюционной точки зрения и дадут некоторое преимущество их обладателям, которым будет проще сигнализировать о своей адаптивности к новым условиям?

Конечно, довольно трудно устанавливать заранее, насколько удастся в будущем согласовать сегодняшнюю систему ценностей с адаптивной системой цифровой экологии. Тем более что поводов для скептицизма хватает.

Во-первых, многие встречающиеся в природе стереотипы демонстративного поведения связаны с выбором полового партнера; причем эти проявления особенно яркие, а для человека еще и дорогостоящие[433]. Но практически бесполым технологическим формам существования вряд ли придется задумываться над проблемой полового отбора.

Во-вторых, у технологически оснащенных агентов отпадет необходимость в демонстративном поведении, поскольку в их распоряжении появятся новые надежные и незатратные способы передачи информации о себе. Даже сегодня профессиональные кредиторы при оценке платежеспособности предпочитают доверять документальным доказательствам, то есть свидетельствам о праве собственности и банковским выпискам, а не полагаться на роскошный внешний вид клиента — костюм из последней коллекции модного дизайнера и часы Rolex. В будущем для получения нужных данных смогут привлекать специальные аудиторские фирмы, которые станут выдавать своим клиентам справки о наличии тех или иных качеств агента на основе анализа его поведенческих характеристик, или изучения его действий в смоделированных условиях, или прямого считывания его исходного кода. Если агент даст согласие на проведение подобной проверки, то это будет достаточным свидетельством, что с требуемыми свойствами у него все в порядке, и даже более эффектным подтверждением, чем прямая их демонстрация. Подделывать признаки, выявленные опосредованным, но профессиональным путем, окажется слишком трудным и дорогостоящим занятием — что, между прочим, является основным доказательством их достоверности, — но в случае подлинности признаков будет намного легче и дешевле передавать их цифровым способом, а не демонстрировать естественным образом.

В-третьих, не все варианты демонстративного поведения имеют равную значимость и одинаково желательны с точки зрения общества. А некоторые просто абсурдны в своей расточительности. Например, публичное уничтожение большого количества накопленного имущества индейцами квакиутл во время демонстративного обмена дарами между племенами, когда происходило своего рода соревнование вождей за максимальное влияние и авторитет, только орудием борьбы выступало их богатство, — эта традиционная церемония называлась «потлач»[434]. Современными аналогами потлача можно считать рекордно высокие небоскребы, очень крупные и непомерно дорогие яхты, а также попытки строительства ракет для полета на Луну. И если мы абсолютно разделяем мнение, что музыка и хорошая шутка повышают качество человеческой жизни, то вряд ли то же самое относится к приобретению безумно дорогих модных аксессуаров и прочих статусных предметов роскоши. Хуже всего, когда безрассудное демонстративное поведение наносит непоправимый вред: довольно часто неумеренная мужская бравада приводит к прямому насилию и бряцанию оружием. Даже если в будущем разумные формы существования и воспользуются «сигнальной системой» демонстративного поведения, то все равно остается открытым вопрос о ценности выражаемого достоинства. Будет ли оно как восхитительная соловьиная трель, или как односложное карканье вороны, или как непрерывный лай взбесившейся собаки?