Приложение
Стиль воспитания: взаимосвязь с культурой, классовой и этнической принадлежностью
При обсуждении любых аспектов человеческого поведения всегда есть вероятность, что утверждения автора («вот что значит растить детей…») или оценки («воспитывать нужно так…») опираются на мировоззрение, разделяемое далеко не всеми. Многое из того, что мы принимаем в развитии ребенка как должное, на самом деле связано с нашими культурными убеждениями и в этом смысле открыто для обсуждения. На содержание этой книги заведомо повлиял тот факт, что ее автор белый американец, представитель среднего класса. Как мог бы (и как должен был) отнестись к тому, что я написал, человек, не разделяющий со мной эти характеристики?
Даже если бы я был экспертом по родительским убеждениям и методам воспитания во всем мире (каковым я себя не считаю), все равно не смог бы здесь воздать должное всей научной литературе по этой теме. Существует огромная разница в представлениях о детях и том, как о них заботиться, в том числе как, когда и при каких обстоятельствах родители могут наказывать или вразумлять своих чад. Один антрополог сообщает, что представители племени гусии, проживающего на юго-западе Кении, были шокированы, узнав, что американские матери могут оставить своих детей плакать даже на несколько секунд: «Не давать младенцу плакать, поддерживая с ним постоянный физический контакт, для них не только имеет прагматическую ценность, но и считается моральной обязанностью матери, определяющей сценарий ее поведения»[217].
Отношение к малышам в разных культурах также сильно отличается. Ряд новых исследований показывает, что «кризис двух лет (“ужасные двухлетки”) не универсален»; по-видимому, его существование напрямую связано с тем, насколько «родители стремятся утвердить свою власть»[218] и, возможно, с тем, какие конечные цели они планируют для своих детей. Это лишь одна из иллюстраций к более широкой теме: характерные для разных культур убеждения и практики формируют разные варианты поведения. То, что мы принимаем за незыблемый факт детского развития, далеко не всегда и не везде оказывается правдой.
Таким образом, неудивительно, что основная тема этой книги с кросскультурной точки зрения может представлять мало интереса. Фред Ротбаум из Университета Тафтса доказывает, что безусловная родительская любовь в некоторых культурах подвергается куда меньшим сомнениям, чем у нас. Вместе с тем, добавляет он, есть и такие места, где само это понятие признается малоценным и несущественным. Безусловное принятие основано на далеко не универсальном способе оценки личности. Мы можем верить, что родители должны любить своих детей, чтобы те могли принять себя, но идея принятия себя не везде имеет одинаковое значение, и в менее индивидуалистических культурах может даже показаться эксцентричной.
Более того, Ротбаум замечает: говоря ребенку «Я люблю тебя», вы подразумеваете, что могли бы и не любить его. Если мы специально обращаем на это внимание, значит, это нельзя воспринимать как должное. Наша любовь безусловна, потому что мы так решили, однако во многих культурах связи между людьми, в том числе между детьми и родителями, отражают не подвергаемые сомнению роли и нормы. Это ваши неотъемлемые обязанности, а не обязательства, которые вы берете на себя[219]. Что это: иная, более глубокая разновидность безусловного воспитания — или в нем меньше смысла, чем в свободно выбранной любви? Независимо от того, какое решение мы в итоге примем, может потребоваться пересмотр самой идеи безусловности.
И кстати, о «свободном выборе»: я подчеркнул, как важно ослабить контроль над детьми и помочь им испытать чувство независимости. О пользе этого вполне убедительно говорят исследования. Но может быть, их результаты актуальны только для определенных мест? Или шанс иметь право голоса пойдет детям на пользу только в относительно индивидуалистической и слабо связанной с традициями культуре? Наши дети явно более счастливы и более мотивированы, когда участвуют в принятии решений, а не когда авторитетные фигуры указывают им, что делать, — но везде ли дело обстоит таким образом?[220]
То, насколько родители склонны контролировать своих детей, несомненно, зависит от места, где они живут. Тем не менее это «не означает, что контролирующие методы более предпочтительны» в каком бы то ни было обществе, как указывает Венди Грольник. Далее она цитирует исследование, показывающее, что «контролирующее воспитание оказывает негативное влияние на детей в любом культурном контексте»[221]. Ричард Райан и Эдвард Деси также приводят данные, что «независимость имеет повсеместно большое значение». И если это утверждение подвергают сомнению, добавляют они, то причина обычно в том, какой смысл принято вкладывать в «независимость». Нередко ее приравнивают к бесконтрольности, трактуя как «сопротивление влиянию, самоутверждение над другими и против других». Согласившись с этим определением, вполне можно предположить, что это понятие «относится только к индивидуалистическим культурам». Но независимость, трактуемая как изъявление воли или «принципиальная возможность выбора», — это совсем другая история. В этом смысле «люди могут с тем же успехом быть и коллективистами, и индивидуалистами»[222]. Ослабление контроля полезно для детей вне зависимости от того, где их воспитывают — на Западе или на Востоке, в огромном современном городе или крошечной деревне третьего мира.
Само собой, разница в стилях воспитания прослеживается не только в разных культурах, но и среди разных групп в рамках одной культуры, особенно когда мы говорим о таком сложном современном обществе, как США. Однако прежде чем приступить к рассмотрению этих различий, я должен отметить, что здесь приходится лавировать в потоке статистических обобщений. Даже если родители в группе А чаще обращаются со своими детьми определенным образом, чем родители в группе Б, это не значит, что абсолютно все в группе А так поступают или что абсолютно никто в группе Б так себя не ведет.
Учитывая это, мы можем для начала отметить, что исследователи регулярно указывают на различия, связанные с социально-экономическим статусом семьи (СЭСС), и к ним относится использование наказаний. Согласно одному аналитическому обзору, большинство исследователей обнаруживают: чем ниже статус семьи, «тем активнее родители прибегают к телесным наказаниям». Другая группа исследователей пришла к выводу, что «дети из низших социально-экономических классов чаще, чем их сверстники, подвергаются суровой дисциплине… а их матери относятся к ним с меньшей теплотой… и считают агрессию уместным и эффективным средством решения проблем»[223].
Отчасти эти факты объясняются экономическим давлением: чем больше стресса переживают родители, тем выше вероятность, что они используют насилие, чтобы добиться от детей послушания[224]. Мелвин Кон[225] блестяще продемонстрировал, что подчиняться правилам и уважать власть обычно учат своих детей родители из рабочего класса (и они же прибегают к наказаниям для достижения этих целей). Тогда как родители из среднего класса, особенно белые воротнички, чаще хотят, чтобы их дети были самостоятельными и принимали решения независимо. Кон выдвинул гипотезу, что это, в свою очередь, навязано теми ожиданиями, с которыми взрослые сталкиваются на работе. Его общие выводы были подтверждены другими исследователями и подхвачены международными данными, что телесные наказания больше распространены в тех культурах, где в детях ценится послушание, чем в тех, где важна уверенность в себе[226].
Есть также сложный вопрос этнической принадлежности. В США, по-видимому, афроамериканцы «меньше, чем белые родители, стремятся воспитать в детях независимость и больше предпочитают послушание», даже когда СЭСС находится на стабильном уровне. Афроамериканские матери чаще, чем белые, одобряют агрессивное поведение своих детей по отношению к сверстникам[227]. Что касается жестких дисциплинарных практик, в том числе физических наказаний, на основе имеющихся данных можно сделать два вывода: классовая принадлежность более значима, чем этническая принадлежность, хотя и последняя тоже важна. Когда в 1990 году у 1000 родителей спросили, приходилось ли им бить детей за последнюю неделю, около 70% афроамериканцев и 60% белых ответили утвердительно. В другом исследовании (в 1995 году), где родителей спрашивали, приходилось ли им в прошлом году применять телесные воздействия, эти показатели составляли 77 и 59% соответственно. Разница оставалась статистически значимой, хотя и несколько снизилась, когда был принят во внимание фактор СЭСС[228].
В 1988 году при опросе родителей об их отношении к физическим наказаниям против этой идеи выступали 22% белых и 9% афроамериканцев. Особенно бросается в глаза диспропорция в изменении отношения со временем. В 1968 году телесные меры одобряли 90% американцев во всех этнических группах. Ряд исследований с этого момента до 1994 года обнаружил устойчивое и удивительно резкое (на треть) снижение числа белых, одобряющих битье. Среди афроамериканцев за ту же четверть века показатель снизился лишь на 14%[229].
Доводы против целесообразности физических наказаний достаточно убедительны, но в последние годы был выдвинут интересный аргумент: подобная практика, возможно, неодинаково воспринимается в разных этнических группах. Кирби Дитер-Декард, Кеннет Додж и двое других исследователей привлекли много внимания, утверждая: поскольку применение физической силы в воспитании среди афроамериканцев распространено более широко, черные дети воспринимают то, что родители их бьют, иначе, чем белые, и этот опыт не имеет для них таких же негативных последствий. Исследование, в котором принимали участие 466 белых ребятишек и 100 черных, выявило, что физическое наказание приводит к проявлениям агрессии и похожим проблемам только у белых. Эти исследователи — все, кстати, белые — предположили, что афроамериканские дети не обязательно «воспринимают физическое наказание как признак отсутствия родительского тепла и заботы» — при условии, что дело не доходит до жестокого обращения[230].
Если вы считаете предосудительной идею намеренно причинять детям вред, неважно, где это происходит, кто это делает или почему, согласитесь, что это весьма провокационный вывод. Однако он заставляет задуматься, не опираются ли наши возражения на набор предпосылок, не имеющих универсального значения? Возможно, максима «никогда не бей ребенка» просто очередной пример того, как более сильная группа пытается навязать свою этику менее сильной? Или, наоборот, заявляя, что некоторые вещи недопустимы, мы просто пытаемся заставить оппонентов замолчать?
Ранее я утверждал, что психологические реакции на события, которые случаются с нами, не вписываются в механическую схему «стимул — реакция». Важно, какое значение мы придаем происходящему. Не само действие определяет свое влияние, а то, что оно означает для отдельного человека или общества[231]. Но теперь такой интерпретационный подход сталкивается с непростым вопросом: существуют ли поступки (битье детей и намеренное причинение им боли), которые ни при каких обстоятельствах нельзя истолковать как безобидные, а тем более как позитивные, независимо от намерений родителя? Мы (и что еще важнее, сам ребенок) можем изо всех сил стремиться представить акт насилия как выражение заботы, но в конечном счете поймем, что такая эмоциональная алхимия просто невозможна. И даже если ребенок мог примириться с подобным положением вещей, что хорошего в смешении любви и насилия? Разве мы хотим, чтобы наши дети выросли с уверенностью, что причинять людям боль равнозначно демонстрации заботы о них?
Как минимум часть возражений против физических наказаний относится, конечно, к практической, а не к моральной сфере. Исследователи, считающие эту методику в целом проблематичной, указывают на ее последствия. Именно поэтому особенно важно разобрать утверждение Дитера-Декарда и Доджа (D-D&D) о том, что некоторые дети не ощущают последствий наказания. Хотя по ряду причин я не уверен, что это правда.
Прежде всего их аргумент (на черных детей телесное воздействие не оказывает такого негативного эффекта, как на белых) покоится на предпосылке, что физическое наказание гораздо шире распространено в афроамериканском сообществе. Как мы видели, это правда. Но здесь возникает проблема выводов о влиянии этого наказания. Рассмотрим аналогию: если бы мы хотели установить, оказывает ли употребление в пищу большого количества рыбы определенный положительный эффект на здоровье, было бы целесообразно рассмотреть группу субъектов. Среди них должны быть люди, которые едят много рыбы, умеренное количество и вообще ее не едят. Затем, приняв во внимание другие факторы, мы могли бы установить, есть ли связь между здоровьем человека и объемом потребленной им рыбы. Но если бы мы изучали группу людей, в которой почти все регулярно едят этот продукт, то оценить, насколько рыба влияет на состояние их здоровья, было бы намного труднее. Точно так же в семьях, где приняты физические наказания, трудно вычленить их последствия. Тот факт, что в афроамериканском сообществе не наблюдается особого разнообразия в методах дисциплины, может объяснить отсутствие корреляции между физическими наказаниями и их конкретными последствиями[232].
На самом деле в любой группе, где идея дисциплины практически означает физическое наказание — и где оно должно быть маркером вовлеченности и неравнодушия родителей, как утверждают D-D&D, — ее отсутствие может свидетельствовать именно о дефиците вовлеченности и неравнодушия. Поэтому неудивительно, что дети, которых не наказывают, не обязательно более благополучны, чем остальные[233].
Эти соображения можно приложить также к ряду других исследований, которые перекликаются с выводами D-D&D. Одно из них обнаружило, что среди подростков афроамериканского происхождения (не европейского, азиатского или испано-американского) «единоличное принятие решений родителями коррелировало с более высокой адаптацией детей: меньшей склонностью к правонарушениям и более высокой успеваемостью в учебе». Подобные показатели у детей любого этнического происхождения давало и совместное (родителей и подростков) принятие решений[234].
Второе исследование не обнаружило «никакой связи между телесными наказаниями и проблемным поведением в сообществах, где физические внушения широко распространены». Но здесь тоже был важный нюанс: даже в этих сообществах подобное воздействие было признано «неэффективным для предотвращения асоциального поведения…» Таким образом, даже если существуют различия в ущербе, который детям наносят избиения, это не означает, что подобные методы в каком бы то ни было случае полезны[235].
Еще важнее, что другие исследования прямо опровергают находку D-D&D. Исследование 1997 года показало, что применение телесных наказаний ведет к росту асоциального поведения у детей в белых группах и этнических меньшинствах, и степень этого роста непосредственно связана с количеством полученных ранее наказаний[236]. Три года спустя другое исследование подтвердило, что силовая дисциплина напрямую связана с проблемным поведением у юных афроамериканцев из семей с низким уровнем доходов. Психологи, отметившие этот результат, подчеркнули, что их вывод контрастирует с находкой D-D&D[237].
Идея, будто избиение не наносит детям вреда, если они принадлежат к культуре, где эта практика приемлема, как будто подразумевает, что сами они должны считать наказание оправданным. Малыши еще не способны сформировать такое убеждение, что ставит под сомнение всю теорию. В ходе очередного исследования были опрошены дети старшего возраста (от девяти до шестнадцати лет) в Западной Индии, где широко распространены суровые физические меры воздействия. Их спросили, как они к этому относятся. Оказалось, что наказание одинаково негативно воздействовало на детей, которые считали, что оно целесообразно, и на тех, кто так не считал: «Психологическая адаптация молодых людей, полагающих, что родители должны их пороть, как правило, нарушена в той же степени, что и у тех представителей поколения, которые не разделяют этого убеждения»[238].
И наконец, давайте чисто теоретически предположим, что конкретные негативные последствия, такие как расстройства поведения, на самом деле не обнаруживаются (или, по крайней мере, не сразу) у афроамериканских детей, подвергающихся телесным наказаниям. Это вряд ли доказывает, что физические воздействия безвредны. Если верны мои предположения о коварных последствиях внушения детям, будто любовь можно приравнять к насилию, то исследователи, которые рассмотрят более широкий спектр возможных исходов, вполне могут обнаружить негативные последствия, простирающиеся далеко за пределы этнической и классовой принадлежности.
Опять же, родители, которые приказывают детям или бьют их, могут делать это в попытке научить их или из беспокойства об их благополучии, особенно в тех местах, где все это по умолчанию считается способом выразить неравнодушие. К сожалению, достойные восхищения намерения не гарантируют положительного результата. Плохие поступки, совершенные из благородных побуждений, далеко не так полезны, как хорошие поступки, совершенные из благородных побуждений.
Положительный результат не гарантирован, даже если сами дети считают подобный стиль воспитания выражением любви — или убеждают себя в этом, становясь взрослыми. Мы учимся брать то, что можем получить, — например, если физическое наказание считается единственной альтернативой равнодушию. Но возникает вопрос, почему доступны только эти два варианта. Аналогичным образом я ранее рассуждал о похвале: если детям доступно только условное признание, они впитают его и даже скажут, что хотели бы получить больше. Но это вряд ли можно считать убедительным доводом в пользу похвалы. Не все формы принятия — а также любви, мотивации или способов привлечения внимания детей, когда они поступают неправильно, — одинаковы, и не все в равной степени желательны.
Существует еще один способ использовать различия между группами для объяснения и обоснования особого подхода к воспитанию. Иногда утверждают, что физическое наказание, наряду с более авторитарным стилем воспитания в целом, можно назвать рациональным ответом на жизнь в неблагополучном окружении. Аргумент звучит примерно так: может быть, богатые семьи способны позволить себе роскошь воспитывать ребенка в свободном, прогрессивном и демократичном ключе, но в бедных кварталах дела обстоят совсем иначе. В таких местах от того, насколько дети приучены подчиняться правилам — соблюдать закон, знать свое место, признавать требования властей, даже если они кажутся несправедливыми, — может зависеть в буквальном смысле, доживут ли эти дети до взрослых лет. С этой точки зрения строгая дисциплина вполне адаптивна и, возможно, даже необходима. Мишель Келли, исследователь из Университета Олд Доминион, вместе с коллегами изложила это таким образом: «Последствия неповиновения в соседских общинах с низким уровнем дохода… [где дети] подвергаются большему риску вовлеченности в асоциальную деятельность (в качестве жертв либо преступников)… могут быть намного более серьезными [чем в соседских общинах среднего класса] и требуют более суровых методов предотвращения любой вовлеченности»[239].
Это интересная теория, отчасти потому, что позволяет предположить, будто авторитарная дисциплина обусловлена свойствами окружающей обстановки, а не людей, проживающих в соседской общине (например, их этнической или классовой принадлежностью). Она также напоминает многим проживающим в богатых пригородах белым, что те не имеют ни малейшего представления о повседневной реальности, с которой сталкиваются цветные люди в районах с низкими доходами и высоким уровнем преступности.
Тем не менее у этого объяснения есть несколько изъянов. Прежде всего нет ясных доказательств. Самой Келли не удалось достоверно установить связь между воспитательными методами «черных матерей и опекунов» из низшего класса и тем, насколько они беспокоятся о детях[240]. Кроме объективной оценки опасности у них могут быть и другие соображения для выбора определенного подхода к дисциплине.
Более того, если теория о неблагополучном окружении верна, мы могли бы ожидать, что соотношение наказаний и асоциального поведения детей зависит от места их проживания. Но два крупных исследования — в 1996 году с участием более 3000 подростков из различных этнических групп и в 2002 году с участием 841 афроамериканской семьи — обнаружили, что влияние стиля воспитания не меняется в корреляции от характеристик соседской общины, в том числе от того, насколько в ней распространены правонарушения[241].
Отодвинув в сторону эмпирические данные, мы видим, что аргумент о неблагополучном окружении явно базируется на одной из знакомых нам ложных дихотомий — «принуждение или вседозволенность». Конечно, дети в некоторых районах нуждаются в повышенной защите и усиленном наблюдении, но это не значит, что им требуются — или пойдут на пользу — авторитарное воспитание или физические наказания[242]. Им может быть полезен строгий порядок, но он не равнозначен контролю. Возможно, им нужно более активное участие родителей в их делах, но вряд ли необходимо абсолютное послушание — «делай как я говорю, или будет хуже». (Именно поэтому подход, который я называю работой с детьми, важно не представлять в карикатурном виде, путая с невмешательством и вседозволенностью. Указать на недостатки одного — не то же самое, что привести довод в пользу другого.)
Взгляните еще раз на исследования, демонстрирующие влияние авторитарного контролирующего воспитания и наказаний, о которых я говорил главе 3 и главе 4. Дети, воспитанные подобными методами, имеют меньше возможностей развить в себе осознанные нравственные опоры. Возможно, им не хватит гибкости в понимании жизненных ситуаций, и они надолго останутся в ловушке личных интересов.
Эти качества имеют большое значение. Развитая нравственность, когнитивная гибкость и способность заботиться о других не роскошь. При этом наличие таких характеристик не исключает базовых навыков выживания и уличной смекалки. Мы хотим, чтобы у наших детей были все эти качества. Но традиционная карательная дисциплина способна привести к тому, что в их натуре не будет ни одного. Даже если наша цель — послушание, наказания не самый эффективный способ его добиться. Вспомните: дети контролирующих родителей часто проявляют меньше послушания, особенно когда родителей нет рядом. Но в итоге имеет смысл усомниться в самой цели (заставить подчиняться авторитету), которая сильно отличается от задачи развить здравый смысл и ответственность.
Я мог бы даже пойти дальше и сказать, что подход, рассмотренный во второй половине этой книги, — безусловная любовь, отношения, основанные на уважении и доверии, возможность участвовать в принятии решений и так далее, — может стать самым важным для детей, растущих в неблагополучном окружении[243]. В реальном мире не так много ситуаций, когда дети выигрывают, потому что им внушили привычку бояться своих родителей.
Более 800 000 книг и аудиокниг! 📚
Получи 2 месяца Литрес Подписки в подарок и наслаждайся неограниченным чтением
ПОЛУЧИТЬ ПОДАРОК