15 Война среди эмигрантов

Все эти годы пусть медленно, но верно развивались и крепли интриги вокруг дела Андерсон, подпитываемые книгами, фильмами, а также нашествием экскурсантов и проявлением неуместного внимания к Андерсон. Члены семьи Романовых по-прежнему спорили и отстаивали свою точку зрения, но не только по поводу личности претендентки на имя великой княжны, но и по поводу своего отношения к ее делу, и по поводу их личных взаимоотношений. Только два представителя фамилии Романовых, видевших ее, признали в ней Анастасию: княгиня Ксения Георгиевна и великий князь Андрей Владимирович. Оба встречались с ней в 1928 году. Великий князь, запутавшийся в своем собственном расследовании, встречался с претенденткой в парижском Пале-отеле, перед тем как она отправилась в Америку. Александр Спиридович, бывший глава Придворной канцелярии при императоре Николае II, видел как Андрей Владимирович метался из комнаты в комнату в состоянии сильнейшего волнения, «огорченный и глубоко тронутый. Слезы стояли у него в глазах. Для него никаких сомнений не было» {1}. Судя по всему, то впечатление, которое у него сложилось, было основано на зрительных наблюдениях, поскольку при их первой встрече Андерсон отказалась отвечать на любой из вопросов и вообще говорить, закрывая лицо простыней в течение большей части встречи, и только позднее, уже когда он прощался с ней, великий князь был удостоен нескольких фраз, сказанных на немецком языке {2}.

«Мне представилась возможность, – писал Андрей Владимирович Сергею Боткину, – в течение двух дней быть в тесном контакте с больной и вынести свое суждение о ней по результатам своих наблюдений, и я могу ответственно заявить, что она – великая княжна Анастасия. Не может быть и речи о том, чтобы не признавать этого. Естественно, что годы и страдания, пережитые ею, оставили свой след, однако не до такой степени, как мне это представлялось. На ее лице царит глубокая печаль, но когда она улыбается, можно не сомневаться, это – Анастасия» {3}. И своей двоюродной сестре он написал: «Я узнал ее сразу же, и дальнейшие наблюдения только подтвердили мое первое впечатление. У меня нет и тени сомнения по данному поводу, это – Анастасия» {4}. Однако к этому времени великая княгиня уже давно перестала колебаться в решении данного вопроса и отвергла все просьбы Андрея Владимировича повторно встретиться с претенденткой. Противники Андерсон утверждали, что Андрей Владимирович был не вправе высказывать столь однозначное мнение по данному поводу, поскольку он был всего лишь двоюродным братом Николая II и его встречи с Анастасией носили эпизодический характер, кроме того, прошло слишком много лет. Ее сторонники возражали, указывая, что великий князь служил личным адъютантом императора, и, таким образом, ему по долгу службы приходилось регулярно бывать в Царском Селе в течение Первой мировой войны. По сути дела, правы были обе стороны. В последние годы перед революцией Андрей Владимирович встречался с девочкой-подростком Анастасией примерно десять раз, в большинстве случаев он видел ее мельком, и лишь изредка за столом, когда его приглашали присоединиться к семье императора за завтраком, чаем или обедом. Но могли ли такие мимолетные и случайные встречи позволить ему точно установить личность претендентки? Судя по всему – нет. По крайней мере по словам самого великого князя, который первоначально отказался встретиться с претенденткой, объясняя причину своего нежелания Татьяне Боткиной: «Я не могу доверять своим личным впечатлениям. Я не был настолько близок с детьми Николая, чтобы сейчас идентифицировать личность Анастасии» {5}.

Возможно, к 1928 году собственные расследования, проведенные великим князем, или же знакомство с доказательствами, приведенными Ратлеф-Кальман, привели к тому, что он изменил свое первоначальное убеждение. Хотя он не делал никаких заявлений, его мнение по этому поводу стало известно, когда великий герцог Лейхтенбергский сделал достоянием публики посланное ему Андреем Владимировичем частное письмо, в котором в благожелательных тонах описывалась та встреча в Париже. Когда была опубликована книга Ратлеф-Кальман, она тоже содержала пространное письмо, которое Андрей Владимирович написал издателю. Оно было помещено в книге в качестве предисловия, которое подчеркивало доводы в пользу Андерсон. «Ее воспоминания, насколько мне представилась возможность изучить их, – заявлял он, не особо утруждая себя соответствием истине, – содержали, с какой стороны ни посмотри, точное описание того, что было в действительности. Все, что она вспоминает, является абсолютно точным описанием жизни семьи императора, включая даже такие подробности, о которых никогда не говорилось в печати. Лично я убежден, что все, что помнит эта пациентка, является сведениями, которые может помнить только великая княжна». Он отметил также «поразительное физическое сходство» между претенденткой и Анастасией, а также и то, что он назвал «общая фамильная похожесть, которая в некоторых случаях играет гораздо более важную роль, чем личное сходство» {6}.

Подобное развитие событий настолько взбесило великого князя Кирилла Владимировича, что он немедленно вызвал к себе брата и потребовал от него объяснений. Андрей Владимирович признался в том, что он увидел Анастасию в претендентке, которую его брат Кирилл заклеймил как «авантюристку», но настойчиво утверждал, что никоим образом не давал разрешения на публикацию ни одного письма из своей частной переписки. «Судя по всему, – писал Кирилл, – моего брата просто использовали» {7}. Было это правдой или нет, но Кирилл приказал своему брату прекратить расследование. К тому времени Андрей Владимирович проникся глубоким отвращением к методам работы Глеба Боткина и охотно вышел из игры, не сказав более публично ни единого слова о претендентке. Однако в 1955 году, всего за год до смерти, он написал любопытное письмо своей двоюродной сестре Ольге Александровне: «Я всегда думал, что ты должно быть сердишься на меня из-за всей этой истории с Чайковской. Будь это так, это еще более опечалило бы меня. Я слишком сильно люблю тебя, чтобы причинять какую-либо боль… Что касается существующего положения дел, то я никогда не высказывал публично своего мнения по данному поводу, поскольку я никогда так и не был полностью убежден… Тайна так и осталась нераскрытой… Я неспособен решить этот вопрос» {8}.

Владимир, сын Андрея Владимировича, пояснил, что великий князь «был поражен несомненным фамильным сходством. Однако в ряде случаев подробное расследование с его возникающими время от времени противоречиями несомненно порождало у него сомнения, и я могу свидетельствовать, что в его папках нет ничего, что могло бы так или иначе служить доказательством, была или не была эта неизвестная женщина дочерью императора Николая II. В данном деле мой отец никогда бы не стал выступать под присягой ни “за”, ни “против”, будучи убежденным, что он, как и любой другой, мог ошибаться» {9}. Однако принц Фридрих Саксен-Альтенбургский, один из наиболее верных сторонников Андерсон, считал, что подобная переоценка своих взглядов есть не более чем попытка «погасить огонь ссоры», разгоревшейся между Андреем и Ольгой по поводу претендентки. Брайену Хорену, историку, который изучал это дело, он сказал следующее: «Я встречался с дядей Андреем незадолго до его смерти, и от того, что он говорил о ней, у меня создалось впечатление, что он все еще верит в нее. Я думаю, что его истинное убеждение нашло отражение в признании им Анастасии после встречи с претенденткой в 1928 году. Это признание было его и только его решением, к которому он пришел всецело на основании своих личных впечатлений и результатов расследований, однако и на него было оказано влияние извне в виде требования его брата Кирилла прекратить заниматься этим делом» {10}. И как вспоминала княжна Кира, дочь князя Кирилла Владимировича, ее дядя Андрей перед своей смертью «пытался убедить меня, что это была Анастасия» {11}.

Убедить Киру не получилось. Когда началась революция, ей было только семь лет, и она не сохранила никаких воспоминаний об Анастасии, а когда она наконец встретилась с ней в 1952 году, Кира с известной долей снобизма заявила, что претендентку «нельзя назвать дамой из общества». Ее английский, заявила она, «это не тот английский, на котором говорили в семье», и в нем чувствуется сильный акцент – славянский или польский, по мнению Киры. Кира находила «отвратительной» даже саму мысль о том, что они могут быть двоюродными сестрами. {12} Но свекровь Киры настаивала, что так оно и было на самом деле. Свекровью Киры была кронпринцесса Цецилия Прусская, женщина, которая имела свои собственные родственные связи с семейством Романовых: ее мать, великая княжна Анастасия Михайловна, была троюродной сестрой Николая II и золовкой его сестры Ксении Александровны. Цецилия в первый раз встретилась с Анной Андерсон еще в двадцатых годах, и хотя, по ее мнению, в ней можно было уловить какое-то смутное сходство, она по-настоящему не была знакома с Анастасией, и, кроме того, все родственники уверенно утверждали, что претендентка является самозванкой. Однако Цецилия с определенным интересом следила за ходом дела по публикациям в прессе, а в 1952 году она посетила Андерсон в деревне Унтерленгенхардт. После нескольких встреч Цецилия заявила: «Я убеждена, что это младшая дочь русского императора. Теперь, когда она достигла возраста зрелости, мне иногда удается в ее чертах увидеть черты ее матери. Но поведение и сердечное отношение говорят мне гораздо больше, чем все остальное, о сердечной близости и родственных союзах прошлого» {13}.

Позже Кира пыталась утверждать, правда, не особенно успешно, что ее свекровь психически неуравновешенная женщина. Однако попытка приписать все, что говорилось в пользу Андерсон, проявлению какого-то психоза, который, как это пытались внушить критики претендентки, поразил всех ее сторонников, была бессмысленной тратой сил {14}. Ведь люди цеплялись за малейшее совпадение, так Марианна Нилова, вдова капитана императорской яхты «Штандарт», была твердо убеждена, что у претендентки такие же глаза, как у Николая II и что смеется она так же, как и Анастасия, тогда как два бывших офицера из команды ее мужа, Василий Войтинский и барон Георгий Таубе, не находили в ней ничего, что напоминало бы им о великой княжне {15}. И многие были действительно убеждены, что Андерсон – это и есть Анастасия, и их убеждение имело в основе не какие-то субъективные факторы, а скорее всего то, что Андерсон, обладала, по их мнению, особыми знаниями по поводу императорской семьи, а это не поддавалось иному объяснению. Таким был случай с Иваном Араповым, бывшим пациентом госпиталя Анастасии в Царском Селе. Прочитав об иске Андерсон, он предложил американскому юристу Эдварду Фоллоузу спросить, помнит ли претендентка его имя или нет. «Он хромает?» – спросила Андерсон в ответ. Когда Фоллоуз ответил, что спросивший не хромает, претендентка стала настаивать, что единственный Арапов, который был знаком ей, хромал. Когда Арапов услышал это, он объяснил, что он был ранен в ногу, и конечно же, находясь на излечении в госпитале в Царском Селе, он хромал. Позднее Арапов встретился с Андерсон в Берлине и заявил, что она – это подлинная Анастасия {16}.

Многие другие мнения выглядели действительно противоречивыми. Как иначе можно объяснить впечатление, полученное княгиней Верой Константиновной? Дочь великого князя Константина Константиновича от случая к случаю играла с младшими детьми Николая и Александры, и ее встреча с Андерсон, которая состоялась в 1943 году, была полна самыми разными впечатлениями. «Я нашла в ней некоторое сходство, – заявила Вера Константиновна. – Говорят, что у каждого человека есть свой двойник. В моей голове даже мелькала мысль, не согрешил ли в молодые годы кто-нибудь из семейства Романовых или Гессен» {17}. Однако много лет спустя это внешне благоприятное впечатление было забыто, поскольку названная княгиня выступила с рядом противоречивых и допускающих двоякое истолкование заявлений о личности претендентки {18}.

Все было слишком хорошо знакомо – колебания то ли признать, то ли отказаться, уверенность, которая испарилась по прошествии лет, оставив только противоречивые и запутанные утверждения, которые облекали дело Андерсон таинственностью. В 1932 году случился один из самых примечательных эпизодов в этом деле, сгустив завесу таинственности. Принц Сигизмунд, второй сын Ирэны, принцессы Прусской, и двоюродный брат великой княжны Анастасии, встречался с семьей Романовых, когда она приезжала в Германию, а также в России. Последний раз это было осенью 1912 года, когда он вместе со своей матерью гостил у Романовых в их охотничьем доме, расположенном в урочище Спала в Польше. Сигизмунд, который после Первой мировой войны вместе со своей женой принцессой Шарлоттой-Агнес Саксен-Альтенбургской перебрался в Коста-Рику, на первых порах не проявлял особого интереса к делу Андерсон. В 1922 году мать Сигизмунда, принцесса Ирэна, после долгих уговоров встретилась с последней и отказалась признать в ней Анастасию, и у Сигизмунда не было оснований подвергать сомнению решение своей матери. Но после того как история претендентки была вынесена на суд общественности, после слухов о нерешительности родственников и выхода в свет книги Ратлеф-Кальман с содержащимися в ней убедительными на первый взгляд доказательствами Сигизмунд оказался настолько заинтересован всем этим, что подготовил для претендентки список из восемнадцати вопросов «о некоторых событиях которые имели место перед войной», вопросы, которые, по его словам, были настолько малопонятны для непосвященных и настолько обыденны, что ответить на них сможет только настоящая Анастасия, поскольку и сам он, и его свояк принц Фридрих Саксен-Альтенбургский «уверены, что события, о которых идет речь, не упоминались ни в мемуарах, ни в литературе вообще» {19}.

Принц Фридрих встретился с Андерсон во время своего посещения Германии в 1932 году и передал ей список вопросов. И Сигизмунд, и Фридрих отказались раскрыть содержание этих вопросов, вероятнее всего, потому, что опасались, что противники Анастасии могут попытаться обвинить их, что они тем или иным путем заранее передали ей ответы на эти вопросы {20}. Тем не менее ответы на три вопроса все же стали достоянием общественности. Сигизмунд хотел знать, когда он последний раз встречался с Анастасией. Андерсон сказала, что это было в 1912 году. А в каком месте они встречались в последний раз? – спрашивал Сигизмунд. В Спале, в Польше, ответила она. И Сигизмунд спросил, в каких покоях останавливались они во время их визита? В покоях графа Владимира де Фредерикса, министра императорского двора. Как сказал принц Сигизмунд, эти ответы были не просто верными, но «так ответить могла только сама великая княжна. Данное обстоятельство, в дополнение ко всему, что я узнал к этому времени, убедило меня, что фрау Чайковская несомненно является великой княжной Анастасией» {21}.

Вот на основании всего этого и создавалась легенда Андерсон. Действительно, откуда самозванка могла знать столь малозначительные, но весьма убедительные подробности? Кто кроме Анастасии мог дать точный ответ на эти восемнадцать вопросов? В сочетании с атмосферой секретности, в которой хранились вопросы и ответы на них, подобные обстоятельства делали ответы Андерсон весьма убедительными. Тем не менее правда и близко не лежит с теми утверждениями, в которые предлагается поверить публике.

Во-первых, говоря о вопросах, известны были ответы только на три из них, во всяком случае, до последнего времени. Вот те восемнадцать вопросов, которые принц Фридрих передал Андерсон:

1. Кто осенью 1912 года приезжал в Спалу из Германии? Что это были за люди?

2. Как звали управляющего, или штатгальтера, в Спале, того поляка, который был там?

3. Он там был вместе со своим сыном?

4. Был ли последний офицером?

5. Эти два человека, были ли они преданы России и семье императора, или же они тяготели к Польше?

6. Если стоять лицом к охотничьему дому в Спале, на каком этаже и в каком крыле дома (в правом или в левом) находились покои графа де Фредерикса?

7. Кто из гостей жил в этих покоях в отсутствие графа де Фредерикса?

8. Как называлась река, что течет в Спале?

9. Кто такой Белосильский-Белосевский?

10. Какие журналы, изданные на английском языке, лежали в гостиной императора и императрицы, или о какой войне в них в целом шла речь (возможно, в них были также рисунки и карикатуры)?

11. В какой комнате император и императрица обычно желали доброй ночи своей свите, включая священника?

12. Окна в этой комнате выходили на передний или на задний фасад дома?

13. На чем осуществлялись прогулки по лесу: на автомобиле или на экипаже, запряженном конями?

14. Где находилась железнодорожная станция?

15. В каком состоянии, хорошем или плохом, находилась дорога на станцию?

16. В каком городе стоял императорский поезд?

17. На станцию ездили на автомобиле или на экипаже?

18. Как звали адъютанта императора? {22}

Принц Фридрих сказал Андерсон, что эти вопросы просил передать ей принц Сигизмунд и что они составлены по впечатлениям от его поездки в Спалу в 1912 году. Вопреки легенде она не поспешила ответить на малопонятные для непосвященных вопросы, сказав, что Сигизмунд проживал в покоях графа де Фредерикса, ведь у нее спрашивали, кто останавливался в этих покоях. Это был довольно очевидный, если только не намеренный намек, указывающий ей направление поиска правильного ответа, в особенности если учесть, что она знала, что вопросы касаются посещения Сигизмундом Спалы. Вопросы № 4 и 5 содержат ответ на вопрос № 3, но помимо этого тут было еще нечто более важное: независимо от того, что думали по этому поводу Сигизмунд и его свояк, ответы на две трети этих вопросов уже появились в печати в мемуарах Анны Вырубовой и в мемуарах бывшего придворного Александра Спиридовича, вероятно, также в других изданиях на эту тему. Можно не сомневаться, первая из названных книга была хорошо знакома претендентке, поскольку она читала ее в замке Зееон, а если учесть ту большую коллекцию воспоминаний о Романовых, которая была собрана ею, то было бы странно, если бы в 1932 году у нее не было мемуаров Спиридовича, изданных в 1928 году. {23}

И все же, как могла Андерсон дать верные ответы на все оставшиеся вопросы? Самый простой ответ: вопреки тому, в чем пытаются убедить общественность, она не дала верных ответов на все вопросы, она представила только «достаточно верные ответы», которых для него было достаточно, чтобы счесть ее Анастасией {24}. К сожалению, Сигизмунд так никогда и не сказал, на сколько вопросов она дала неправильный ответ и на сколько вопросов не ответила совсем. Когда принц Фридрих впервые познакомил ее со списком вопросов, Андерсон просмотрела его, поразмышляла над вопросами и заявила, что она может ответить на них, но при этом стала настаивать, что ей нужно время, чтобы подумать. Она держала у себя список вопросов в течение пяти дней, и лишь только к концу недели ею наконец были представлены варианты ответов {25}. Была ли причиной этого та борьба, которую, как утверждают ее сторонники, ей приходится вести, чтобы взять верх над своей пострадавшей памятью? Или же этот промежуток времени дал претендентке возможность отыскать ответы на вопросы принца?

Но как бы ни был убежден Сигизмунд, он не встречался с Андерсон вплоть до 1957 года; в этом году он наконец навестил ее в деревне Унтерленгенхардт и спустя три дня вновь заявил, что она является его двоюродной сестрой {26}. Не имея никакого представления о содержании восемнадцати вопросов, критики набросились на самого Сигизмунда. Его двоюродный брат лорд Маунтбэттен признал, что был «изумлен», услышав об этом признании Сигизмунда, и далее он заявил, что принц «знал Анастасию даже меньше, чем я» {27}. И к этому нужно добавить кое-что еще: Сигизмунд к тому же был твердо убежден, что пожилых лет голландская аристократка, которую звали Марга Боотс, на самом деле была его двоюродной сестрой великой княжной Ольгой Николаевной, и это несмотря на то что еще несколькими десятилетиями ранее она была разоблачена как самозванка. «Мы говорили о таких семейных делах, о которых посторонний человек просто не мог знать, – пояснил он, – поскольку это были вещи, касавшиеся только нас двоих» {28}. Но ни один другой человек не поверил заявлениям этой дамы, по крайней мере ни один из родственников Романовых, а противники Андерсон были убеждены, что Сигизмунд относится к числу людей, слова которых просто не стоит брать на веру. «Да чего они стоят, эти его показания!» – так однажды прокомментировал их лорд Маунтбэттен {29}.

Однако после того как Сигизмунд признал в Анне Андерсон великую княжну Анастасию, к ее делу оказался привлечен свояк последнего, принц Фридрих Саксен-Альтенбургский. Фридрих никогда не встречался с великой княжной Анастасией, однако он принадлежал к числу дальних родственников Романовых, был сыном последнего герцога Саксен-Альтенбургского, его мать являлась двоюродной сестрой вдовствующей императрицы Марии Федоровны, а другая родственница, Елизавета, вышла замуж за двоюродного дядю Николая II, великого князя Константина Константиновича. Очевидно те ответы, которые дала Андерсон на вопросы Сигизмунда, убедили Фридриха, что она является Анастасией Николаевной {30}. Он стал одним из ее самых преданных и постоянных сторонников, которого она попеременно то благословляла, то поносила, правда, нужно отметить, что при этом его вера в нее никогда не знала сомнений, несмотря на такое мечущееся из крайности в крайность отношение к нему.

Не менее уверенным в своем мнении был и Чарлз Сидни Гиббс, бывший домашний учитель английского языка при детях императора. Услышав в 1926 году о претензиях Андерсон, он тут же написал Александре Жильяр срочное и взволнованное письмо: «Эта новость в высшей степени изумила меня, и я не знаю, так это или не так». Он умолял ее: «Пожалуйста, скажите мне, насколько я могу верить известию, что нашлась Анастасия Николаевна. Если это так, пожалуйста, передайте ей мои самые сердечные приветствия» {31}. Все это, конечно же, должно быть изумительным, поскольку тот же Гиббс позднее настаивал: «Я никогда не сомневался, что великая княжна Анастасия погибла в Екатеринбурге» {32}.

Очевидно, семейство Жильяров убедило Гиббса не утруждать себя беспокойством по поводу самозванки, поскольку прошло почти тридцать лет, прежде чем он встретился с претенденткой. Когда они наконец встретились лицом к лицу, Андерсон, как сказал Гиббс, «с подозрением смотрела на меня через край газеты, которую она при каждой встрече постоянно держала перед собой, так чтобы я мог видеть только ее глаза и волосы. Из-под этой газеты она вытянула перед собой руку и протянула мне кончики пальцев для рукопожатия. Те черты, которые я мог видеть, ни в коей мере не соответствовали чертам той великой княжны, которую я знал, и я считаю, что даже учитывая годы, которые прошли с 1918 по 1954 год, та великая княжна, которою я знал когда-то, не могла стать похожей на женщину, которая теперь называет себя великой княжной Анастасией. Да, она, конечно, красит волосы, но тем не менее они все равно выглядят жесткими и упрямыми, тогда как у настоящей великой княжны Анастасии волосы были очень тонкими и мягкими. Эта, так называемая великая княжна Анастасия, не выразила никаких признаков радости, вновь встретившись со мной, она не узнала меня, не стала говорить со мной и не задавала мне вопросов, а просто отвечала на те вопросы, которые задавал ей я… Я показал ей шесть фотографий, которые захватил с собой. Она посмотрела на каждую из них, а затем покачала головой в знак того, что они ничего не говорят ей. Это были фотографии комнат, в которых жила великая княжна Анастасия, фотография ее любимой собачки, с которой она играла, и фотографии преподавателей, которые занимались с нею. Я не стал ей показывать ни одного из рисунков и ни одной фотографии императорской семьи, поскольку она наверняка опознала бы их всех. Насколько мне известно, она собрала коллекцию из 2000 открыток и фотографий. В последний раз, когда я зашел, чтобы попрощаться с так называемой великой княжной, мне представилась возможность подойти поближе и посмотреть на нее через край газеты. Я смог увидеть все ее лицо и в особенности правое ухо. Ее правое ухо совсем не похоже на правое ухо подлинной великой княжны Анастасии, дело в том, что у меня есть фотография, на которой четко видно ухо последней и все особенности его формы. Эта дама никоим образом не имеет сходства с великой княжной Анастасией, которую я знал, и я совершенно убежден, что она является самозванкой» {33}.

К этому времени Гиббс стал священником православного вероисповедания; в соответствии со своим статусом он был одет в длиннополую черную рясу и имел окладистую седую бороду, так что, вполне вероятно, можно было ожидать, что и уцелевшая Анастасия не смогла бы узнать Гиббса, равно как и он сам не узнал бы ее спустя тридцать шесть лет. После этой встречи Гиббс утверждал, «что было ясно, что она не знает английского языка» {34}. Это было абсолютно неверно, потому что к 1954 году английский стал для Андерсон вторым после немецкого языком предпочтительного общения. Однако почему она явно не захотела говорить на нем с бывшим учителем английского языка, это совершенно иной, требующий рассмотрения вопрос. Но Гиббсу удалось обнаружить кое-что не менее странное: в двадцатые годы Андерсон рассказывала Ратлеф-Кальман, что Гиббс «был совсем не таким, как Жильяр, но мы его тоже очень любили. Он всегда держал свою голову, немного наклонив ее к плечу, ходил, скособочившись, и при этом немного приволакивал одну ногу» {35}. Позднее она повторила это, сказав, что «Гиббс был хромоногим» {36}. Это Гиббс отрицал полностью: «Будь я мертв, – говорил он, – доказать обратное, наверное, было бы трудным делом, но коль скоро я жив и к счастью одинаково хорошо владею обеими ногами, это дает мне основание сказать, что хромаю я только в воображении мадам Чайковской» {37}.

В противовес обоснованному отрицанию претензий Андерсон, которое было сделано Гиббсом, появилось столь же аргументированное признание прав последней, сделанное Лили Ден. Являясь одной из самых близких и пользующихся наибольшим доверием наперсниц императрицы Александры Федоровны, Лили проводила много времени с семьей императора и хорошо знала Анастасию. В 1957 году принц Сигизмунд навестил ее в Каракасе, и, показывая ей фотографии претендентки, он уверял Лили, что это и есть подлинная Анастасия. По его настоянию Ден той осенью сама отправилась в деревню Унтерленгенхардт, чтобы вынести свое собственное суждение {38}. До этого она в последний раз видела Анастасию сорок лет назад в Царском Селе пятнадцатилетней девочкой; теперь перед ней предстала женщина средних лет, которая с тревогой всматривалась в нее, глядя через край одеяла, подтянутого к самым глазам. «Не могу ли я знать вас? – спросила она свою посетительницу, – вы как-то напоминаете мне о матери».

Лили посмотрела на нее, «на ее бедное, состарившееся бледное личико. Первое впечатление, которое она произвела на меня, было страшно печальным, но как только я услышала ее голос, я не сомневалась, настолько он был знаком мне – это был голос великой княжны Анастасии. Никто не сможет подражать голосу или манере речи незнакомого человека». Лили обратила также внимание на ее руки: по ее словам, руки Андерсон были «точь в точь такими же, как руки императрицы, у нее все три средних пальца были одинаковой длины». Когда же Андерсон в конце беседы спросила: «Тогда, когда все шло к концу… мы были вместе?» – она больше не нуждалась ни в каких иных доказательствах: «Сомнений не было, она узнала меня» – так заявила Ден. Они говорили на английском, «на очень хорошем английском» – такую оценку дала Лили речи Анны Андерсон. Претендентка отказалась говорить на русском языке, и Лили не настаивала на этом, тем не менее ею было отмечено, что та произносила имена придворных «именно так, как они и должны звучать по-русски», и это для Ден послужило «свидетельством того, что фрау Андерсон и понимает этот язык, и может говорить на нем» {39}.

Если даже первых впечатлений было достаточно, чтобы убедить Лили Ден, что Андерсон на самом деле являлась Анастасией, то все, что происходило в течение последующей недели в Унтерленгенхардт, когда претендентка «изумляла ее своими сокровенными не допускающими иных объяснений знаниями» о жизни императорской семьи, стало для Лили фактором, который окончательно утвердил ее в этом убеждении {40}. Судя по всему, это был длинный и производящий впечатление перечень; по словам Лили, претендентка говорила о Николае Саблине и о том, как после революции он оставил службу царской семье, она помнила о госпитале Анастасии в Царском Селе, она знала прозвище, данное сыну Лили, и вспоминала определенные события в Александровском дворце во время революции, свидетелями которых оказались Лили с Анастасией. Претендентка могла также описать цвет ковров в личных покоях императрицы, и она «упомянула один случай», засвидетельствованный и Лили, и Анастасией, когда императрица «разозлилась» на Анну Вырубову, а также напомнила, как гувернантка Софья Тютчева вынуждена была оставить свой пост при дворе из-за разгоревшегося скандала, и точно назвала цвет платья, в которое была одета императрица на черно-белой фотографии {41}.

«Не утруждайте себя и не говорите мне, что она все это вычитала из книг», – заявила Лили {42}. Подобно принцу Сигизмунду Лили верила, что Андерсон делилась с ней такими сокровенными знаниями, обладать которыми могла бы только одна Анастасия. Однако она, так же как принц, ошибалась, поскольку к 1957 году было опубликовано огромное количество сведений о семье Романовых, сведений, которые включали в себя описание обстановки в их покоях в Александровском дворце. Анна Андерсон достаточно хорошо знала о Саблине, с которым она встречалась в Берлине в 1922 году, она говорила о работе госпиталя в Царском Селе с Татьяной Боткиной и Феликсом Дасселем, и в ее распоряжении имелись мемуары последнего, а также памятный альбом фотографий. Кроме того, сама Лили подробно описывала свои встречи с Анастасией во время революции в своей книге, изданной в 1922 году; в этой же книге она также сообщила о прозвище, данном ее сыну {43}. Андерсон спросила Ден, помнит ли она «ту гувернантку с дурными манерами», которую сама Андерсон после соответствующей подсказки смогла идентифицировать как Тютчеву. О том, что эта гувернантка не хотела мириться с присутствием Распутина во дворце, говорится в бесчисленном количестве книг, включая собственные мемуары Лили, но когда Андерсон попросили, чтобы она подробно изложила суть дела, та заявила: «Вы сами хорошо знаете, почему ее отправили из дворца» {44}. Подробности временно усложнившихся отношений между императрицей Александрой Федоровной и Вырубовой тоже описываются в целом ряде книг. Как признавала Ден, Андерсон не имела четких представлений о сути ссоры, если не считать упоминания о каких-то разногласиях между дамами, она не смогла вспомнить, когда, где и вокруг чего разгорелся конфликт, но, как настаивала Ден, достаточно было и того, что «фрау Андерсен вообще помнит о нем» {45}. Цвет платья императрицы? – Розовато-лиловый, Андерсон назвала его точно, но в данном случае скептически настроенный человек мог бы высказать такое суждение: то, что это был любимый цвет императрицы, хорошо знали многие. Ну и то, что средние пальцы руки Андерсон имели одинаковую длину, «точно так же, как пальцы императрицы»? Лили могла считать, что так оно и было, хотя на самом деле это не так: хранящиеся в Российском государственном архиве в Москве рентгеновские снимки рук Александры показывают, что у нее были длинные и узкие пальцы, но они значительно отличались друг от друга по длине.

Но для Лили не существовало сомнений в том, что Андерсон – это Анастасия. «Я узнала ее и по физическим признакам, и чисто интуитивно», – заявила она {46}. Сторонники претендентки восприняли это как убедительное свидетельство в ее пользу, даже судьи в ходе рассмотрения иска Анны Андерсон с требованием признать за ней право на имя и титул великой княжны Анастасии, признали, что мнение Ден заслуживает «отдельного обсуждения, учитывая ее тесные отношения с семьей императора» {47}. Противники Андерсон, со своей стороны, говорили, что прошло слишком много лет, чтобы Ден смогла по физическим признакам узнать в претендентке Анастасию и что в своем решении она больше полагалась на эмоции, чем на голос разума. Однако Ден была непреклонна; несмотря на не подтвердившиеся слухи, что позднее она усомнилась в своем убеждении, Лили оставалась твердо убеждена, что Андерсон – это Анастасия {48}.

Что еще можно было сделать? Кто еще мог поставить точку в этом сложном и запутанном деле? «Я всерьез задумывался над тем, чтобы поехать и встретиться с претенденткой, – писал лорд Маунтбэттен своему двоюродному брату принцу Людвигу, сыну Эрнста Людвига, великого герцога Гессенского, – но так и не поехал, внемля совету матери. Ведь, в конце концов, мне было только двенадцать лет, когда я последний раз видел Анастасию, и я лишился возможности встретиться с ней в 1914 году, когда мы все могли собраться вместе, если бы не война. Хотя я с большой нежностью относился к Анастасии, не думаю, что мои показания могли бы иметь какое-то значение, поскольку мы были маленькими детьми во время нашей последней встречи» {49}. Как ни жаль, но единственное лицо, которое знало Анастасию во много раз лучше, чем Маунтбэттен, Ольга Александровна, принцесса Ирэна Прусская, княгиня Ксения Георгиевна или брат и сестра Боткины, так никогда и не встречалось с Андерсон. Начиная с начала XX века и вплоть до 1917 года, когда ее удалили из Александровского дворца, Анна Вырубова почти каждый день встречалась с семьей императора. Она часами находилась при императрице и ее детях в Царском Селе, сопровождала Романовых в их ежегодных морских круизах, ездила с ними на отдых в Крым и в Польшу. Но как это ни поразительно, никто ни с той ни с другой стороны никогда не пытался узнать ее мнение, поскольку Вырубова, которая бежала в Финляндию и в конце концов стала монахиней в православном монастыре, была известна как одна из наиболее ревностных поклонниц Распутина. «Мы решили не привлекать мадам Вырубову к этому расследованию, поскольку она была слишком тесно связана с кликой Распутина и их махинациями, – так объяснила все это Татьяна Боткина. – Все те, кто принадлежал к группе Распутина, имели очень плохую репутацию, и поэтому считалось, что участие в процессе мадам Вырубовой может только повредить делу» {50}. Данное мнение разделяли и противники Андерсон, хотя некоторые из них утверждали, что претендентка просто боится подобной встречи: так лорд Маунтбэттен и принц Людвиг Гессенский в течение короткого времени размышляли над тем, стоит ли спрашивать мнение Вырубовой, но потом решили не делать этого, опасаясь, что благодаря ее участию в дело окажется вовлеченным имя Распутина {51}.