7 Рассказ о спасении

Случилось так, что именно в тиши апартаментов семейства фон Клейст претендентка на княжеский титул поведала то, что она назвала сказанием о своем спасении из бойни в Екатеринбурге. Она всегда неохотно соглашалась говорить на эту тему, и когда ей случалось делать это, разговор сопровождался всплеском эмоций и неприкрытым горем, то и дело сопровождался слезами. «Я прошла через все, – говорила она бывало, – через грязь и все прочее, через все, что только можно вообразить!» {1} Рассказ носил обрывочный характер, и тем, кто на начальном этапе поверил ей, а главным образом барону фон Клейсту, который, как отмечала его жена, «старательно записывал все, что она говорила» в ходе длившихся часами бесед, приходилось ждать недели и даже месяцы, прежде чем она добавляла еще несколько фраз {2}. Зинаида Толстая и Клара Пойтерт дополняли то, что было рассказано ею, подробностями, которые смогли узнать от нее, и все это соединялось одно с другим в попытке создать последовательное изложение событий. {3} Оправдание такому недостоверному, бессвязному и изобилующему противоречиями повествованию люди, поверившие ей, видели в душевных и физических травмах, которые получила девушка. Ее противники относились к этому рассказу как к абсолютной фальшивке.

Фрейлейн Анни рассказала кое-что о екатеринбургском периоде, сказав, что жизнь в доме Ипатьева была «сущим адом», где «солдаты были свирепы с нами, как дикие звери» {4}. Казнь была проведена быстро и без пре-дупреждения. «Когда нас начали убивать, – так сказала она барону фон Клейсту, – я спряталась за спиной своей сестры Татьяны, которая сразу же была убита. Тут я получила сильный удар и потеряла сознание» {5}. Однако другому своему стороннику она с не меньшей убежденностью говорила следующее: «Я помню только, как я стояла рядом со своей сестрой Ольгой и старалась укрыться за ее плечом» {6}. Кларе Пойтерт она сказала, что была ранена выстрелом, прежде чем «получив удар, упала на пол» и окончательно потеряла сознание {7}. Несколькими годами позже ею было добавлено: «Я потеряла сознание, все померкло, и посыпались звезды из глаз, а в ушах возник сильный шум» {8}. Также отличались друг от друга и объяснения, которые она давала полученным ею ранениям. Как-то она сказала следующее: «Меня несколько раз ранило, и я потеряла сознание» {9}. Пойтерт она заявила следующее: «Я была ранена в руку и в районе уха в голову, затем меня сбили с ног и, упав на пол, я потеряла сознание {10}. Она даже настаивала на том, что у нее было «огнестрельное ранение в шею», и это несмотря на то что следов, оставленных такой раной, найдено не было {11}.

Когда она пришла в себя, продолжала претендентка на княжеский титул, она увидела, что находится под присмотром солдата, которого звали Александр Чайковский. «Я не могу вспомнить, – сказала она одному из своих сторонников, – чтобы я раньше видела Чайковского среди солдат, которые сторожили нас во время нашего пребывания в Екатеринбурге» {12}. Однако несколькими годами позже фрейлейн Анни внесла изменения в свой рассказ. «Один из молодых стражников, – заявляла она, – уделял мне очень много внимания в то время, пока мы находились в Екатеринбурге». «Много раз, – утверждала она, – мы разговаривали с ним и надеялись встретиться друг с другом при иных обстоятельствах» {13}. По словам фрейлейн Анни, этого стражника звали Александр Чайковский. Очевидно, ее спаситель был по национальности русским, сыном заключенного, которого приговорили к ссылке в Сибирь, но который был выходцем из семьи, принадлежавшей к польской знати {14}. Она говорила, что Александр был «красивым молодым человеком около двадцати шести лет и с черными волосами» {15}.

Согласно ее версии Чайковский увез раненую Анастасию в дом своих родителей, который, как она предполагала, находился в небольшом поселке близ Екатеринбурга, и там его мать Мария, сестра Вероника и брат Александра Сергей обеспечивали уход за Анастасией и лечили ее раны {16}. Когда, по словам претендентки, большевики в Екатеринбурге установили, что Анастасии не обнаружено ни среди живых, ни среди мертвых, Чайковский испугался, что его схватят, и вместе со своей семьей повез ее на повозке в Румынию. Как она вспоминала: «Лежа в телеге на охапке соломы, я не знала, кем были те люди, разговор которых я слышала. Когда телегу трясло на ухабах, у меня начинала ужасно болеть голова, и я чувствовала сырость тряпки, в которую она была забинтована, а также то, что волосы мои слиплись от крови» {17}. В ходе этого путешествия они покупали новые повозки и новых лошадей, продавая драгоценности, которые, как она сказала, были зашиты в ее одежде {18}.

Фрейлейн Анни практически ничего не помнила об ее гипотетическом путешествии из Сибири через Украину в Румынию. «Я не могу сказать, что я находилась в сознании» – такое объяснение она дала позднее громадным пробелам в своем повествовании; она только говорила «о неделях, возможно месяцах» в течение которых она лежала на задке повозки, страдая от полученных ран. «Мы двигались по таким малонаселенным местам, нам приходилось ночевать в лесу, и мы проехали по такому количеству дорог… Бывало и так, что мы двигались по безлюдным дорогам в течение настолько долгого времени, что у нас кончалась вода и иссякали запасы провизии. Мне в рот клали мякиш черного хлеба, чтобы я не умерла с голоду» {19}. По словам фрейлейн Анни, на каком-то этапе путешествия она обнаружила, что беременна от Чайковского. «Она говорила мне, что ее изнасиловали», – вспоминала Герда фон Клейст {20}. Однако создавалось впечатление, что претендентка на княжеский титул отнеслась к покушению на ее невинность с очень большой долей снисходительности. «Крестьянин, – говорила она одному из своих сторонников, – это человек породы, совершенно отличной от нашей. Он часто не понимает, что он делает. Я не хочу ни судить его слишком сурово, ни думать о нем с горечью. Он спас меня» {21}.

В один из дней осени 1918 года, рассказывала фрейлейн Анни, их группа пересекла какую-то безымянную реку, возможно, это был Днестр, и направилась в Бухарест, чтобы найти приют у родственника Чайковского, который работал в этом городе садовником и жил в небольшом домике {22}. «Все это время я сильно болела, – утверждала фрейлейн Анни, – и помню очень немногое из того, что было тогда» {23}. По ее мнению дом, в который они приехали, стоял поблизости от узловой железнодорожной станции. Кажется, Зинаида Толстая, которая, услышав рассказанное, первая высказала предположение, что улица, на которой стоял этот дом, называлась Свенты Воевода {24}. Очевидно, сама претендентка на великокняжеский титул так и не рискнула назвать какую-либо улицу, сказав несколько раз, что она не может вспомнить такие мелкие детали {25}.

Нестыковка по срокам и времени, присутствующая в этом рассказе о спасении, стала особенно заметной, после того как претендентка рассказала барону фон Клейсту что, находясь в Бухаресте, она 5 декабря 1918 года родила сына {26}. Эта дата стала предметом особой озабоченности, поскольку она ставила дату зачатия, даже с поправкой на преждевременные роды, на время до массовой казни в Екатеринбурге. Вскоре претендентка стала настаивать на том, что эта дата была названа самим фон Клейстом, а лично у нее нет никакого представления о предполагаемой дате рождения сына {27}. Если учесть, что связность ее повествования обеспечивалась путем стыковки одного обрывочного воспоминания с не менее обрывочным другим, могло быть и так, что барон просто ошибся. Однако претендентка так часто вносила изменения в детали своего повествования, что равным образом возможно, что сообщение, сделанное ею, было правильно записано фон Клейстом. Барону фон Клейсту, Пойтерт и инспектору полиции она заявила, что ребенок был назван Алексеем {28}. Позднее в силу каких-то неизвестных причин она опровергла это не имеющее особой важности сообщение, объявив, что все трое сами придумали все это и что «ребенок получил то же имя, что и отец, то есть Александр» {29}.

Именно беременность и рождение ребенка, как объясняла фрейлейн Анни, не позволили ей по прибытии их группы в Бухарест известить о своем прибытии румынскую королеву Марию, двоюродную сестру Николая и Александры. «Как я могла бы? – спрашивала она. – В первые дни я была очень больна, а потом, когда я стала чувствовать себя лучше, я ужаснулась, узнав, что мне предстоит рожать. Как я могла предстать перед королевой в таком постыдном для меня состоянии?» {30}. Фрейлейн Анни без обиняков заявила, что она «никогда не хотела» этого ребенка и не «интересовалась им», сказав, что оставила младенца на попечение семьи Чайковских и что ей «все равно, что стало с ним» {31}.

Даже если оставить те проблемы, которые ставило это повествование, оно само по себе вызвало такое потрясение, которое волной прокатилось по русской эмигрантской общине. Сама мысль о том, что женщина, заявляющая, что она является великой княжной, была изнасилована каким-то солдатом, и к тому же явным большевиком, а потом она произвела на свет незаконнорожденного ребенка и бросила его – это было уже чересчур. С этим не могли мириться многие из сторонников претендентки. Такую позицию многих наиболее полно выразила Зинаида Толстая, она холодно провозгласила: «Великая княжна не может зачать ребенка от нижнего чина рядового состава» {32}.

В одной дате, по словам фрейлейн Анни, она была достаточно твердо уверена: в соответствии с тем, что ею было сказано барону фон Клейсту, она вышла замуж за Александра Чайковского 18 января 1919 года. Первоначально она сказала, что сочеталась браком под именем Анна Романская, хотя позднее настаивала на том, что назвалась Анастасией Романовой {33}.Венчание состоялось по католическому обряду, оно прошло в одном из соборов Бухареста, название которого она не помнит, и проводил его священник, имя которого она тоже не может вспомнить. Она призналась, что в то время она обратилась в католическую веру и сына своего, перед тем как отдать его, она тоже окрестила по католическому обряду {34}.

Если верить претендентке, Чайковскому как-то удалось отыскать некий аппарат, название которого ей было неизвестно, но который она успешно использовала, чтобы изменить форму носа и очертание рта; позднее это воспоминание было опущено ею {35}. Хотя претендентка и путалась, называя большинство дат, она сообщила Пойтерт, что ей думается, что, до того как о ее присутствии в городе стало известно, она прожила в Бухаресте около двух лет {36}. Однажды, сказала она, было совершено нападение на Александра Чайковского; в какой-то перебранке на одной из улиц Бухареста в него стрелял, как подозревают, большевистский агент, посланный, чтобы найти ее. Через три дня Александр умер, и его похоронили на одном из католических кладбищ города.

В ее рассказах никогда не соблюдалась хронологическая последовательность: так, барону фон Клейсту она сказала, что Александр был убит в августе 1919 года; однако Зинаиде Толстой ею было заявлено, что это случилось в 1920 году {37}.

После смерти Александра, как утверждала фрейлейн Анни, она оставила своего сына на попечение семьи Чайковских в Бухаресте и направилась на север {38}. Первоначально она утверждала, что для этой цели использовала деньги, вырученные от продажи ее последних драгоценностей. Однако позднее фрейлейн Анни выдвинула маловероятную версию, согласно которой Сергей, брат Александра Чайковского, в январе 1920 года пошел к королеве Румынии Марии и, объяснив положение вещей, продал ей драгоценности за небольшую сумму денег наличными, нужную, чтобы добраться до Германии {39}. В соответствии с тем, что позже ею было сказано своим приверженцам, из Румынии она попала в Венгрию, а затем проехала через всю Австрию, и все это без паспорта или вообще каких-либо документов; данное обстоятельство требовало от нее нелегального пересечения границ и уклонения от встреч со служащими таможни {40}. Сначала она утверждала, что пересекла границу и пришла в Германию пешком, затем заявляла, что приехала сюда на поезде {41}. Как вспоминала Пойтерт, претендентка говорила ей, что в поисках некоего русского аристократа, которого постоянно преследовали большевистские агенты, она сперва поехала в Париж и только позже прибыла в Германию {42}. Но в соответствии с тем, что ею было сказано как барону фон Клейсту, так и Зинаиде Толстой, она отправилась из Бухареста прямо в Берлин, прибыв сюда примерно в середине февраля 1920 года {43}.

Если верить фон Клейсту, фрейлейн Анни дважды заявляла, что ехала в столицу Германии одна, без сопровож-дения, хотя позже она говорила, что ее сопровождал Сергей Чайковский {44}. Прибыв в Берлин, говорила фрейлейн Анни Зинаиде Толстой, она сняла комнату в небольшом пансионате, расположенном на Фридрихштрассе близ железнодорожной станции. Однако вспомнить название пансионата фрейлейн Анни не смогла, правда, в разговоре с другими она позже утверждала, что не помнит ничего о том времени ее пребывания в этом городе {45}. «Моим намерением было, – говорила она барону фон Клейсту, – жить незаметно и тихо, опасаясь преследователей, а также работать, чтобы было на что жить» {46}. Позднее она добавит, что в ней жила надежда каким-то образом добиться аудиенции у принцессы Ирэны Прусской {47}.

И вместе с этим в первый же вечер своего пребывания в Берлине или неделей позже (она настаивала на том, что верны обе версии) фрейлейн Анни совершила попытку самоубийства {48}. Она обычно признавалась в этом деянии, считая его «величайшей глупостью» {49}. Одному из докто-ров претендентка призналась, что, когда она лежала предоставленная самой себе в гостиничном номере, не знающая пределов безнадежность положения, в котором она оказалась, сокрушила ее, и ей стало страшно показаться на глаза принцессе Ирэне, потому что «в этом случае всем станет известен ее позор, все будут знать, что она родила ребенка от спасшего ее простолюдина и что этот ребенок брошен ею где-то в Румынии». Все это, заявила она, и заставило ее броситься в канал Ландвер {50}. Но если верить Пойтерт, претендентка говорила ей, что вскоре после приезда в Берлин она заметила слежку. В один из вечеров ее втащили в проезжавший мимо автомобиль и накачали наркотиками; люди, похитившие ее, сняли с нее принадлежавшую ей одежду и, перед тем как подъехать к каналу Ландвер, одели как заводскую работницу, а затем бросили ее, находящуюся в полубессознательном состоянии, в воду {51}.

Таким был рассказ о спасении в изложении фрейлейн Анни – сложная путаница невероятных приключений и противоречий, которая не способствовала укреплению доверия к ее словам. Совершенно невероятная история приобрела ореол правдоподобия, после того как в эмигрантской общине возникли и просочились в печать многочисленные слухи, подтверждающие эту сказку. Начиная с конца двадцатых годов сторонники претендентки на титул великой княжны выступили с серией заявлений и сплетен, которые содержали предположение, что Анастасия выжила во время той массовой казни. Военнопленный австриец Франц Свобода, который был в Екатеринбурге во время казни, говорил, что ранним утром 17 июля 1918 года ему случилось проходить мимо дома Ипатьева, и он тогда услышал приглушенные звуки выстрелов. Вбежав во двор, он увидел «солдата, наклонившегося над телом женщины; она закричала, и солдат ударил ее прикладом по голове». Свобода говорил, что эта молодая женщина подавала признаки жизни; вместе с двумя приятелями, имена которых не установлены, он втащил эту раненую девушку, то есть Анастасию, в тележ-ку и тайно отвез ее в дом, расположенный дальше по улице {52}. Еще один человек, а именно Генрих Клейбенцетль, подхватил этот вымысел, сказав, что вскоре после казни он видел раненую Анастасию, и хозяйка дома, в котором он жил и который стоял неподалеку от дома Ипатьева, ухаживала за ней {53}.

И кроме того, еще были слухи, которые привозили те, кто приехал из Сибири, и сведения, распространяемые советским правительством, о том, что одной или более великим княжнам удалось избежать смерти; по утверждению одного из прибывших оттуда «слухи о княжнах беспрестанно ходили по всему Екатеринбургу» {54}. Несколько человек заявляли, что большевистские власти провели в Екатеринбурге повальные обыски, переходя от дома к дому в поисках пропавшей дочери императора. Они также говорили об афишах, в которых извещалось о вознаграждении за ее поимку {55}. Артур Розе, лейтенант русской Белой армии упоминал об «особых приказах», изданных военным командованием, предписывавших подготовить «четыре бронированных и полностью укомплектованных личным составом вагона», которые предполагалось послать через всю Сибирь, чтобы отыскать и вывезти в безопасное место спасенных великих княжон {56}. В дополнение к истории княгини Елены Сербской, которую большевики осенью 1918 года сочли Анастасией, граф Карл Бонде, глава шведского отделения Красного Креста в Сибири, подробно рассказывал, как в один из дней 1918 года его личный поезд «был остановлен и обыскан с целью найти великую княжну Анастасию, дочь императора Николая II. Однако великой княжны на поезде не было, и никто не знал, где она скрывается» {57}.

Эта любопытная и на первый взгляд впечатляющая масса свидетельских показаний придала убедительность рассказам, которые даже сторонники фрейлейн Анни признавали не заслуживающими доверия. Еще более сомнительной оказалась фигура спасителя претендентки на княжеский титул – таинственного Александра Чайковского. Хотя ни одного человека с таким именем и фамилией не оказалось в отряде, который сторожил дом Ипатьева, сторонники претендентки сделали предположение, что это был псевдоним. В конце концов они высказали догадку, что таинственным Чайковским являлся поляк – Станислав Мишкевич, который вместе со своим братом Николаем действительно числился в охране в Екатеринбурге {58}. После того как был опубликован рассказ фрейлейн Анни, а вместе с ним и многочисленные просьбы о подтверждении представленных сведений, на первый план вышел некий Константин Анастасиу, который заявил, что осенью 1918 года он встретил в Бухаресте солдата, которого звали Станислав, и тот сказал ему, что, когда тела убитых отвозили в лес у деревни Коптяки, он спас одну из великих княжон. Она была ранена и нуждалась в медицинской помощи, но он боялся отвести ее хоть в какую-нибудь больницу {59}. Хотя эта версия находилась в противоречии с тем, что поведали Свобода и Клейбенцетль, сторонники претендентки на княжеский титул ухватились за нее, как за дополнительный аргумент в этом деле. Кроме того, был еще некий Сарчо Грегорян, он говорил, что 5 декабря 1918 года (это день, в который, по словам претендентки, она в Бухаресте родила сына) несколько человек, которых вел мужчина, похожий, судя по описанию, на Мишкевича, пересекли реку Днестр. По его словам, он запомнил это, потому что ему сказали, что среди этой группы находится спасенная великая княжна, и за его услуги ему заплатили деньгами, полученными от продажи нитки жемчуга {60}. Немецкая оккупация Бухареста продолжалась до осени 1918 года, и много лет спустя данное обстоятельство позволило нескольким бывшим офицерам германской разведки дать показания в пользу слушания уже бывших в употреблении историй о спасшейся Анастасии, которая скрывалась в этом городе, вероятно, не без немецкого участия {61}.

Весной 1925 года один человек, которого сторонники претендентки на великокняжеский титул описали как «русского солдата по внешнему виду», пришел в Дальдорф и стал наводить справки о Неизвестной, данная версия приняла еще более странные формы. Кто-то отправил его к Кларе Пойтерт, и, как об этом говорилось потом, он, увидев фотографию претендентки, залился слезами и воскликнул, что это Анастасия. Он оставил письмо, в котором говорилось, что ее ребенок помещен в сиротский приют в Румынии, а на обратной стороне фотографии написал «Анастасия Николаевна… Александерева… Иван Алексев. Шоров… geb. (рожден) Pittersburg (Петербург)». Сторонники претендентки подозревали, что этот мужчина являлся Сергеем Чайковским, братом человека, считающегося спасителем княжны, лицом, которое сопровождало ее на пути из Бухареста в Берлин, и ее мужем. Однако этот неизвестный исчез раньше, чем его смогли допросить, и больше никто и никогда не видел его и ничего не слышал о нем {62}.

Такие слухи, рассказы и любопытные переплетения версий требовали объяснения, и в январе 1926 года берлинские сторонники претендентки послали в Бухарест женщину по имени Гертруда Шпиндлер с целью провести расследование этой истории. Задача, поставленная перед ней, была непростой, нужно было установить следующее: имеются ли какие-либо документы, подтверждающие, что Чайковский, Мишкевич или кто-либо еще, соответствующий описанию, пересекал, в одиночку или в составе группы, румынскую границу в 1918 или 1919 годах? Имеются ли какие-либо свидетельства, подтвержденные документально или нет, которые доказывали бы, что претендентка и ее так называемые спасители действительно жили в Бухаресте в период между 1918 и 1920 годами? Имеются ли какие-либо записи в актах гражданского состояния или в церковных книгах о заявленном браке между претенденткой и Чайковским, сделанные в январе 1919 года? Существуют ли какие-либо свидетельства, подтверждающие, что сын, о котором сообщала претендентка, действительно был рожден и крещен в Бухаресте? Имеются ли какие-либо данные – заметки хроникеров, полицейские отчеты или даже газетные репортажи о человеке, который убит или ранен в уличной перестрелке в конце 1919 или в начале 1920 года, как, по словам фрейлейн Анни, это случилось с Чайковским? И имеются ли какие-либо записи о похоронах Чайковского, состоявшихся, как утверждают, в этом городе? Шпиндлер встретилась с бывшим послом России в Румынии М.В. Поклоевским-Козелом, последний изъявил готовность сотрудничать. Он связался с министром внутренних дел Румынии и директором государственной полиции. Рассказав им о целях расследования, Поклоевский-Козел сумел получить от них полную поддержку правительства. В помощь Шпиндлер был назначен детектив, и, чтобы облегчить проведение расследования, ей предоставили полицейский автомобиль с водителем. Готовность к сотрудничеству продемонстрировала даже пресса: в газетах страны были напечатаны очерк о претендентке на княжеский титул и просьба к свидетелям или любым другим лицам выступить и поделиться сведениями, помогая тем самым расследованию {63}.

Шпиндлер проводила недели, разъезжая по всему Бухаресту и его окрестностям, роясь в записях и блуждая по узким переулкам, переходя от забытых всеми церквей к самым бедным хижинам. Она расспрашивала чиновников, священников, полицейских, докторов, санитарок и всех, кто мог бы дать показания, подтверждающие то, что было рассказано фрейлейн Анни. В ее распоряжении были неограниченные средства и поддержка правительства, помогало также и то, что она проводила расследование на месте спустя малое количество лет, прошедших после предполагаемых событий. Но в конечном счете ей ничего не удалось обнаружить. Не было ничего, что подтверждало бы пересечение границы, никто не мог засвидетельствовать, что претендентка или кто-то из ее предполагаемых спасителей проживали в Бухаресте. Не было найдено также и записей, подтверждающих рассказ претендентки о том, что она якобы вступала в брак, а также о рождении и обряде крещения ее сына или о смерти и похоронах человека, которого она назвала своим спасителем и мужем. Единственным достижением Шпиндлер стало то, что она смогла найти улицу, название которой впервые было предложено Зинаидой Толстой в качестве возможного места, где могла жить семья Чайковских. Улица называлась Светны Воевода, это был узкий переулок, который тянулся по городу позади бывшей аристократической виллы {64}. Но ни о Чайковских, ни о Мишкевичах, ни о самой претендентке Шиндлер не смогла найти никаких сведений.

Семья румынского короля, венценосные родственники Романовых, очень серьезно отнеслись к слухам о спасенной Анастасии и о том, что она оказалась в Бухаресте. Мария, королева Румынии, проявила личный интерес к судьбе претендентки и попросила сделать все необходимое, чтобы Шпиндлер всемерно содействовали в проведении расследования {65}. А ее дочь принцесса Илеана сказала юристу Брайену Хорену следующее: «Наша семья сделала все, что было в ее силах, чтобы выяснить, есть ли хоть доля правды в ее претензиях, но не смогла найти каких-либо следов ее пребывания в Бухаресте» {66}.

И такое отношение к ней сохранялось на протяжении всей жизни претендентки на княжеский титул. Великая княгиня Ольга Александровна считала ее претензии «полностью и явно ложными. Я была убеждена тогда так же, как и сейчас, что это – ложь от начала до конца. Взять хотя бы этих предполагаемых спасителей, исчезнувших неизвестно куда! Да если бы дочь Ники была действительно спасена, ее спасители четко знали бы, что это для них значит. Каждый королевский дом Европы наградил бы их. Да я уверена, что в знак благодарности моя мать без тени сомнения опустошила бы свою шкатулку с драгоценностями. В этой истории нет ни одного пункта, который мог бы служить подлинным доказательством» {67}.

Конечно, ходило множество слухов о судьбе Романовых, из вторых и третьих рук передавались сказки об их казни, рассказы и слухи об их бегстве в каких-то таинственных поездах, заявления мнимых свидетелей об их секретном содержании в монастырях и сомнительные утверждения об их чудесном спасении с помощью кого-то из их венценосных родственников. Такие вести из Сибири расходились по всей России, попадали в оккупированную немцами Украину, в Румынию и далее распространялись по всей Европе. Говорили и о спасенной великой княжне, однако подтвердить эти слухи не представлялось возможным. Некоторые припомнили, что большевики открыто вели поиск пропавшей дочери императора, но ведь все это происходило в то время, когда Советы вели активное распространение ложных слухов; говорилось о плакатах, извещавших о бежавшей Анастасии, однако никто не мог продемонстрировать хотя бы один из них или доказать, что они действительно существовали; а еще были те, кто заявлял, что располагает сведениями о местонахождении Анастасии или сведениями об ее предполагаемом спасителе, но ведь подобные сообщения появлялись только после того, как был опубликован рассказ претендентки и появлялись просьбы о дополнительных сведениях. Не имелось никаких доказательств ни того, что Александр Чайковский действительно существовал, ни того, что на самом деле его звали Станислав Мишкевич, а также того, что кто-либо, подпадающий под его описание, когда-либо жил или умер в Бухаресте. Не было также и доказательств того, что претендентка вышла замуж за своего спасителя и крестила их общего ребенка.

Все это выглядело маловероятным, но маловероятное не есть невозможное. Если никто не мог обнаружить каких-либо не вызывающих сомнения доказательств в поддержку истории, рассказанной претенденткой, то и ее противники точно так же не смогли найти убедительных доказательств того, что все это ложь. Неизвестные спасители, содержание расследований, рассказы тех, кого можно считать и явно заслуживающими доверия, и мистификаторами, – все это в конечном счете привело к тому, что версия, предложенная претенденткой на княжеский титул, была сведена к простому вопросу веры в ее честность. Таким образом, вскоре рассказ фрейлейн Анни о ее чудесном спасении вышел за пределы сопоставления объективных фактов.