Две системы взросления

Младшие и средние школьники часто бывают настоящими образцами серьезности и трезвого мышления. Но когда они становятся подростками, снова случается потрясающая вспышка пластичности, разнообразия и беспорядка – как интеллектуального, так и эмоционального. В самом деле, некоторые неврологи утверждают, что в период отрочества возрождаются гибкость и пластичность нейронов, столь характерные для дошкольников. Отрочество, как и раннее детство, судя по всему, предназначено для новаторства и перемен. Отличие в том, что теперь речь уже не идет об исследовании и познании мира в безопасном контексте защищенного детства. Наоборот: если вы подросток, то ваша основная задача состоит именно в том, чтобы покинуть этот защищенный контекст и начать действовать самостоятельно.

Фундаментальный парадокс работы родителей в этот период заключается в том, чтобы разрешать и даже поощрять этот транзит. Будучи родителем, вы потратили годы и годы на то, чтобы самоотверженно защищать своего ребенка от риска. Но когда ребенок становится подростком, вам необходимо разобраться, как превратить его в независимого человека, который сам способен брать на себя риск[231].

Как и в раннем детстве, в подростковый период отношения между родителями и детьми становятся особенно бурными и напряженными. Иными словами, подросток способен свести вас с ума не хуже двухлетнего малыша. Так что же может рассказать нам наука о том, как думают и действуют подростки, – и о том, как нам с этим справиться?

“О чем он только думал?” – знакомый каждому вопль души сбитых с толку родителей, которые пытаются постичь, почему их подросток ведет себя так, как он себя ведет. Как мог их мальчик, который всегда так рассудительно и подробно объяснял, почему ни в коем случае нельзя выпивать за рулем, устроить ДТП в пьяном виде? Почему их девочка, которая абсолютно все знает о контрацепции, вдруг обнаруживает, что беременна от парня, который ей даже не особо нравится? Что случилось с их одаренным, творческим ребенком, который прекрасно учился в средней школе, а теперь бросил колледж, не задерживается ни на одной работе и по-прежнему живет с родителями?

Преобладающая теория, которую неврологи предлагают в качестве объяснения особенностей отрочества, иногда именуется теорией двух систем[232]. Ее основная идея состоит в том, что существуют две отдельные нервные и психологические системы, которые, взаимодействуя, превращают ребенка во взрослого. Первая система работает с эмоциями и мотивацией. Она очень тесно связана с биологическими и химическими изменениями во время пубертатного периода и задействует области мозга, которые откликаются на вознаграждение. Эта система и превращает в целом уравновешенных десятилетних школьников в беспокойных, буйных, раздираемых эмоциями подростков, которые отчаянно пытаются достичь всех целей сразу, удовлетворить все свои желания и испытать все ощущения.

Позже, когда подростковый период заканчивается, эта мотивационная система снова выключается, и неугомонные подростки превращаются в относительно уравновешенных взрослых. У данной системы есть характерная и довольно зловещая черта: когда дети вступают в подростковый период, то количество несчастных случаев, преступлений, самоубийств и случаев употребления наркотиков резко возрастает, а когда подростковый период заканчивается, снова спадает до прежнего “детского” уровня.

Исследования, которые провел нейрофизиолог Б. Дж. Кейси, показывают, что подростки безрассудны не потому, что недооценивают риски, но потому, что переоценивают вознаграждения – точнее, считают их более “вознаграждающими”, чем взрослые[233]. Центры вознаграждения в мозге подростка гораздо более активны, чем эти же участки у детей и взрослых: вспомним неимоверную интенсивность первой влюбленности или неповторимую эйфорию победы в школьном турнире по баскетболу.

Но больше всего тинейджеры жаждут социального вознаграждения, особенно уважения со стороны сверстников. В одном исследовании подростки выполняли на автомобильном симуляторе задание, требовавшее очень рискованного вождения, при этом их мозг сканировался магнитно-резонансным томографом. Визуализация показывала, что системы вознаграждения в их мозгу вспыхивали ярче, если они считали, что другой подросток наблюдает за их действиями; кроме того, в такой ситуации они были склонны больше рисковать[234].

С эволюционной точки зрения все это имеет большой смысл. Как мы уже видели, одна из самых характерных эволюционных черт Homo sapiens – необычайно долгое и защищенное детство. Но со временем нам приходится покинуть безопасный кокон жизни с родителями, взять то, чему мы научились, будучи детьми, и применить это знание в реальном взрослом мире. Стать взрослым – значит покинуть мир ваших родителей и начать прокладывать собственный путь в будущее, которое вам предстоит разделить со сверстниками.

Итак, первая система в модели двух систем отвечает за мотивацию. Зато вторая система отвечает за контроль; она канализирует и обуздывает всю эту бурлящую энергию. В частности, префронтальная кора мозга управляет другими его частями, в том числе теми, которые отвечают за мотивацию и эмоции. Именно эта вторая система сдерживает импульсы и направляет принятие решений, способствует долгосрочному планированию и откладывает удовлетворение. И, как мы уже видели, эта же самая система отвечает за овладение мастерством.

Контролирующая система гораздо больше зависит от обучения. В течение среднего детства она становится все более эффективной и продолжает развиваться на протяжении подросткового периода и во взрослой жизни, по мере того как у нас накапливается больше опыта. Принимать лучшие решения мы учимся, принимая не очень хорошие решения и затем исправляя ошибки. Умению планировать мы учимся, составляя планы, реализуя их и наблюдая их результаты. Мастерство приходит с опытом.

В далеком (и даже не столь далеком) прошлом эти системы мотивации и контроля по большей части работали согласованно. В общинах охотников-собирателей и в аграрных обществах у детей было предостаточно возможностей оттачивать навыки, которые им впоследствии были нужны для достижения целей во взрослой жизни; таким образом дети и приобретали опыт планирования и действий в соответствии с планом.

В прошлом, чтобы стать хорошим собирателем или охотником, научиться хорошо готовить или хорошо ухаживать за детьми, вам предстояло и в самом деле практиковаться в собирательстве, охоте, стряпне и заботе о детях – на протяжении вашего среднего детства и в начале подросткового периода, – прокладывая и закрепляя связи в префронтальной коре, которые вам понадобятся впоследствии, во взрослой жизни. Но все это вы проделывали под присмотром и руководством опытного взрослого, а это уменьшало ущерб, возникавший в результате ваших неизбежных ошибок. Когда наступало время мотивирующего импульса пубертатного периода, вы уже были готовы к тому, чтобы устремиться за реальными вознаграждениями реального мира с новой интенсивностью и новыми силами, но при этом у вас уже имелись навыки и умение контролировать себя, – так вы могли делать это безопасно и эффективно.

Однако сегодня взаимоотношения систем мотивации и контроля существенно изменились. В наши дни подростковый период начинается раньше, и мотивационная система тоже включается раньше. Если представить себе, что мозг подростка – это автомобиль, то современные подростки гораздо раньше получают в свое распоряжение акселератор, чем руль и тормоза.

Точная причина, по которой пубертатный период наступает все раньше и раньше, до сих пор не установлена. Наиболее распространенная теория указывает на изменения, которые произошли в балансе энергии. Дети больше едят и меньше двигаются – то есть те же изменения, которые привели к эпидемии ожирения, возможно, послужили и причиной более раннего наступления подросткового периода. Среди других возможных причин называют искусственное освещение – этот фактор усугубляется современной привычкой таращиться в экран вплоть до самого засыпания – и даже присутствие в окружающей среде определенных веществ, напоминающих гормоны по составу и воздействию на организм (источником таких веществ может служить, в частности, пластиковая упаковка).

Однако у более раннего наступления подросткового периода есть и другие, социальные причины. Дети взрослеют все позже и позже – эта тенденция зародилась еще в эпоху промышленной революции и стала еще более очевидной в пору революции информационной. Пятьсот лет назад Шекспир уже знал, что эмоционально насыщенное сочетание подростковой сексуальности и риска, спровоцированного желанием отличиться перед сверстниками, способно привести к трагическим последствиям, – вспомним “Ромео и Джульетту”. С другой стороны, если бы не злая судьба, тринадцатилетняя Джульетта через год-два уже была бы женой и матерью.

Наши Джульетты (и родители взрослых детей, отчаявшиеся дождаться внуков, тут со вздохом согласятся) могут пережить смятение первой любви лет за двадцать до того, как остепенятся и станут матерями. А наши Ромео вплоть до окончания университета, а то и дольше способны оставаться поэтическими лунатиками из царства королевы Маб.

Современные дети успевают накопить очень немного опыта в решении тех задач, которые им предстоит решать во взрослой жизни. У них все меньше возможностей попрактиковаться в таких базовых умениях, как приготовление еды или уход за ребенком. Современные подростки подчас не занимаются ничем, кроме того, что ходят в школу. Даже традиционная подработка – разносить газеты или посидеть с ребенком соседки – и то уже почти вышла из обихода. А ведь развитие системы контроля в мозге зависит именно от такого рода опыта.

Сказанное вовсе не означает, что современные подростки глупее прежних; во многом они значительно умнее. Удлинившийся период незрелости и зависимости, детство, которое затягивается до студенческих лет включительно, означает, что молодые люди получают возможность научиться большему, чем когда-либо в прошлом.

Например, есть убедительные свидетельства в пользу того, что уровень IQ существенно вырос с тех пор, как все больше детей стали проводить все больше времени в школе. Тесты на определение коэффициента умственного развития стандартизованы, то есть ваш результат показывает ваш IQ в сравнении с этим же показателем других людей; результаты описываются нормальным распределением. Однако разработчикам теста пришлось пересмотреть “норму”, добавив более трудные вопросы. Дело в том, что число правильных ответов в тестах IQ за последние сто лет резко возросло. Это явление называется эффектом Флинна, в честь Джеймса Флинна, социолога из университета Отаго в Новой Зеландии; Флинн первым обратил внимание на этот феномен еще в 1980-е годы[235].

В одном недавнем исследовании были проанализированы результаты теста на IQ в период с 1900-х годов, когда подобные тесты только появились, до наших дней[236]. С каждым следующим десятилетием испытуемые набирают примерно на три балла больше, так что в среднем за сто лет средний уровень IQ повысился на тридцать баллов.

Этот рост показателей к тому же очень интересно варьировался. Он резко ускорился в 1920-е годы и замедлился в период Второй мировой войны. Затем, в эпоху послевоенного экономического бума, последовал новый скачок, вновь сменившийся замедлением в 1970-е. Показатели продолжают расти до сих пор, но теперь еще медленнее. Средний уровень IQ у взрослых вырос больше, чем у детей, а это позволяет предположить, что этот эффект связан не только с улучшением питания и здоровья.

Рост показателей IQ зависит от целой комбинации факторов, но ясно, что распространение образования, в том числе школьного, сыграло здесь особенно существенную роль. Сам доктор Флинн выдвигает теорию социального множителя (social multiplier theory), согласно которой некие небольшие общественные изменения могут запустить процесс положительных обратных связей, приводящий к значительным социальным последствиям. Небольшие улучшения в образовании, здравоохранении и питание, рост дохода семьи – все это, возможно, приведет к тому, что ребенок будет лучше успевать в школе и легче усваивать знания. Это побудит его читать больше книг и создаст мотивацию для поступления в колледж, что, в свою очередь, сделает молодого человека еще более развитым и пробудит желание продолжить образование – и так далее.

Имеются даже свидетельства из области нейронауки, что более высокий уровень IQ коррелирует с более длительным созреванием лобных долей мозга[237]. В ходе исследований, анализировавших изменения детского мозга с течением времени, было показано, что дети, чьи лобные доли созревают сравнительно поздно, чаще имеют более высокий показатель IQ. Поэтому, возможно, есть обратная взаимосвязь между высокими уровнями контроля и способностью к научению в широком диапазоне.

Разумеется, есть разные способы быть умным. Тест IQ измеряет лишь самые общие способности, в частности те, что наиболее важны для хорошей школьной успеваемости. Однако ни высокий IQ, ни какие-то специфические виды знания, такие, например, как школьные познания в физике или химии, не помогут вам, например, хорошо приготовить суфле. То разнообразное и гибкое обучение широкому диапазону знаний, которое мы поощряем в старших классах и в колледже, на самом деле, возможно, вступает в конфликт со способностью развивать тонко настраиваемые, контролируемые и сфокусированные профессиональные навыки – то есть с тем видом обучения, который когда-то был самым привычным для всех человеческих обществ. На протяжении большей части человеческой истории дети становились учениками в семь, а не в двадцать семь лет.

Конечно, старики всегда ворчат по поводу молодежи. Однако это новое объяснение того сдвига, который произошел в сроках и распределении времени нашего обучения, а также последствий этого сдвига довольно изящно раскрывает парадокс конкретного поколения – поколения сегодняшних подростков. Судя по всему, среди молодых людей сегодня много замечательных умниц и широко образованных эрудитов, которые при этом не могут поставить себе целей; они полны энтузиазма и сил, но неспособны выбрать конкретный вид деятельности или любовь своей жизни – и так до тех пор, пока им не будет сильно за двадцать, а то и за тридцать.

Новые исследования подросткового возраста также иллюстрируют два чрезвычайно важных факта (зачастую остающихся незамеченными), которые касаются разума и мозга. Во-первых, мозг формируется опытом. Часто думают, что если некая способность локализована в каком-то отделе мозга, то она “впаяна” туда, вшита намертво. Но на самом деле мощь мозга основана именно на том, что он чувствителен к новому опыту. Можно сказать, что наша способность контролировать наши импульсы заставляет развиваться префронтальную кору – точно так же как развитие префронтальной коры позволяет нам лучше контролировать свои импульсы. Наша социальная и культурная жизнь определяет нашу биологию, и наоборот.

Во-вторых, развитие играет решающую роль в объяснении человеческой природы. Согласное старой картине “эволюционной психологии” гены непосредственно отвечали за конкретные паттерны взрослого поведения – за тот или иной “модуль”. Однако сейчас появляется все больше и больше доказательств того, что гены – лишь первая ступень в сложных последовательностях процесса развития, в каскадных взаимодействиях между организмом и его окружением, которые, в свою очередь, формируют мозг взрослого. Даже маленькие изменения в распределении процесса развития во времени могут привести к большим изменениям в нашей личности, в том, что мы есть.

К счастью, эти характеристики мозга означают, что управиться с современными подростками – дело не столь безнадежное, каким могло бы показаться. Хотя мы вряд ли вернемся к аграрному укладу жизни и вряд ли перестанем отдавать детей в школу, сама гибкость развивающегося мозга подсказывает нам решения.

Результаты исследований мозга подчас толкуются в том смысле, что подростки – это просто дефектные взрослые, взрослые, которым чего-то недостает. Дискуссия о подростках в публичной политике часто сводится к вопросу о том, когда именно развиваются те или иные отделы мозга и, следовательно, в каком возрасте детям можно позволять садиться за руль или вступать в брак или голосовать – или нести полную уголовную ответственность. Но, согласно новым представлениям о мозге подростка, дело не в том, что префронтальные доли этого мозга просто еще недостаточно развились, а в том, что мозг не получил достаточного объема инструкций и практики в период ученичества и овладения мастерством.

Значит, простое повышение возраста получения водительских прав на год или два не слишком повлияет на статистику автомобильных аварий. Действительно повлияло бы здесь другое: введение ступенчатой системы обучения, в которой подросток постепенно накапливал бы все больше опыта и параллельно получал все больше свободы, – то есть своего рода водительское ученичество[238].

Вместо того чтобы давать подросткам все больше и больше чисто школьного опыта (все эти дополнительные часы занятий после уроков и приготовления домашних заданий), мы могли бы предоставить им больше возможностей для ученичества. Отличным примером может служить “Амери-Корпус” (AmeriCorps) – федеральная правительственная программа общественно полезных работ, в рамках которой молодые люди имеют возможность приобретать сложный и полезный жизненный опыт, находясь при этом под разумной защитой и присмотром.

“Возьми ребенка с собой на работу” могло бы стать повсеместной практикой, а не единичным спонтанным событием, которое случается раз в год, и студенты колледжей могли бы проводить больше времени, наблюдая за работой ученых и исследователей и помогая им, а не просто слушая их лекции. Активный летний отдых, обогащающий опыт ребенка, такой как разнообразные летние лагеря и походы, хорошо известные детям состоятельных родителей, можно было бы с пользой чередовать с летней работой.

Определенные сложности и напряженности в жизни современных подростков, возможно, просто неизбежны. Уже Исайя Берлин писал о том, что некоторые конфликты вокруг ценностей попросту неразрешимы[239]. Быть может, невозможно совместить удлинившийся период созревания, который способствует разнообразному и широкомасштабному обучению, и сфокусированное овладение мастерством в какой-то конкретной области или профессии. И здесь, возможно, нам снова придется пойти на компромиссы и смириться с некоторой непоследовательностью (что мы и так постоянно делаем в качестве родителей подростков).

Но, возможно, поможет более обобщенный и широкий взгляд на то, что мы можем или должны сделать. Нам вполне удается обеспечивать дошкольникам безопасную, защищенную среду, и мы могли бы сделать то же самое и для подростков – но на более абстрактном, социальном уровне. Мы не можем – и не должны – мешать им интенсивно и лихорадочно экспериментировать со взрослой жизнью. Но точно так же, как мы вставляем заглушки в электрические розетки и ставим защитные дверцы на лестнице в доме, где есть трехлетний малыш, мы можем вести такую политику, чтобы достать презервативы было легче, а оружие – труднее, и это сделает по крайней мере некоторые подростковые эксперименты менее гибельными и опасными.