Корни преданности

Наиболее ярко и очевидно эти эмоции особой преданности проявляются в отношениях между детьми и их опекунами, и там же они важнее всего. Если бы мы вели себя с детьми по принципу “ты мне – я тебе”, последствия были бы катастрофическими – слишком уж сильно отличается то, что мы делаем для детей, и то, что они могут сделать для нас, и слишком много времени проходит от тех дней, когда мы делаем наш вклад в детей, до тех, когда мы начинаем получать отдачу. Преданность детям простирается за пределы нашей индивидуальной жизни далеко в будущее, когда нас уже не станет.

Особая связь между конкретными попечителями и детенышами важна даже у животных. У многих птиц формируется привязанность к первому же двигающемуся объекту, который они видят сразу после рождения. Мы все знаем, что утята бегают за матерью, и есть знаменитые фотографии, изображающие великого биолога Конрада Лоренца, который ведет за собой длинную вереницу гусят. У биологических матерей и детей такие особые связи отлично объясняются генетикой, и легко понять, что они укоренены в непосредственном опыте и биологии рождения как такового. Мы уже видели, как опыт беременности и родов, который я описала в начале этой главы, связывается со специфической преданностью материнской любви.

Но мы, человеческие существа, заботимся о своих детенышах дольше, чем другие животные, и в заботе о каждом детеныше принимает участие большее число взрослых. Поскольку мы преданы сразу многим детям, а не только своему биологическому потомству, то относительно простые стратегии преданности, характерные для взрослых особей и детенышей других видов животных (первый движущийся объект, который ты видишь, первый детеныш, к которому ты прикасаешься), для нас не так важны. Для многих близких ребенка – отцов, бабушек, дедушек, участников аллопарентальной заботы – роль генетики не так значима. Отцы и остальные опекуны не могут руководствоваться простым принципом “люблю того самого малыша, который был внутри меня”.

Для отцов, бабушек, дедушек и аллопарентальных попечителей эмоции заботы запускаются социальным контекстом, нашей включенностью в сеть любви, которая соединяет партнеров, родителей и других, – а также нашим опытом, переживаниями, убеждениями и знаниями. Люди откликаются на сам акт заботы как таковой гораздо сильнее, чем все другие животные.

Забота о ребенке помогает нам любить этого ребенка, причем именно этого, а не какого-то другого. Когда мы держим ребенка на руках и ухаживаем за ним, у нас повышается уровень окситоцина – это порождает ощущение, что внутри теплеет[74]. А у отцов, ухаживающих за малышом, снижается уровень тестостерона и связанные с ним эмоции агрессии и гнева[75].

Даже материнская любовь не сводится лишь к биологии. Мы преданы нашим детям еще долгое время после того, как ослабеет биология родов. Наша преданность детям может быть по-настоящему долгосрочной. Растить человеческого ребенка – это дело не просто на ближайшую неделю или год, но и на далекое будущее.

Очень многие люди, не только матери, ощущают это чувство преданности и привязанности к детям. В свою очередь мы, возможно, сделали эти эмоции более всеобъемлющими, распространив их не только на детей. Опять-таки история развития человеческого альтруизма может, хотя бы отчасти, включать и процесс “извлечения” этого чувства преданности из контекста воспитания детей и помещения его в более широкий и общий контекст[76].

Дети – это чистейший пример специфической долгосрочной преданности и привязанности. Но и человеческое сотрудничество в целом берет свое начало в такого рода эмоциях; мы испытываем схожие чувства к своим партнерам, друзьям – и даже к учебным заведениям, городам и странам. Я не стану утверждать, что люблю университет Беркли так же, как люблю Оджи и Джорджи, но нечто общее у этих чувств есть. Стэнфорд и Гарвард – тоже очень славные и достойные университеты, но это не мои университеты.