Мир экранов

В настоящий момент нас захлестывает еще один разительный технологический сдвиг. Прямо сейчас, читая эти строки, вы, весьма вероятно, водите глазами не по строчкам на бумажной странице, а по экрану. И при этом, возможно, еще успеваете периодически кликать по ссылкам на YouTube, переписываться в мессенджере с друзьями, ворковать по скайпу с возлюбленным и вдобавок проверять ленту в Twitter и число лайков на вашей страничке в Facebook (или какая там очередная новая технология захватит мир к тому моменту, когда у вас дойдут руки до моей старомодной книги).

Мы наблюдаем, как пластичный мозг нового поколения детей в очередной раз формируется и форматируется заново – на этот раз цифровой реальностью. В свое время юные хиппи, подросшее поколение бэби-бумеров, такие как мой муж, один из основателей студии Pixar, создавали искусство интерактивной компьютерной графики, слушая Pink Floyd. Их украшенные пирсингом и слушающие рэп дети, подростки поколения Y, выросли вместе с этой графикой, которая стала их второй натурой; этот цифровой мир был такой же естественной и неотъемлемой частью их взросления, как устная речь или печатное слово. Поколение Оджи впитывает эти цифровые навыки в еще более юном возрасте. Оджи научился находить паровозика Томаса на смартфоне задолго до того, как узнал, как пишется “Томас” или “паровозик”.

Есть все основания полагать, что мозг этих детей будет сильно отличаться от нашего мозга – точно так же, как есть огромная разница между мозгом грамотного и неграмотного человека. Но какими именно будут эти новые отличия, насколько сильным будет их влияние и будет ли оно плохим или хорошим – другой вопрос.

Притча об Устройстве помогает понять, почему нам так трудно сказать, как эти новые технологии на самом деле повлияют на будущие поколения. Некоторые технологии по-настоящему изменили нашу жизнь, сознание и общество. И практически всегда при появлении новой технологии люди воспринимают ее с преувеличенной тревогой и предубеждением, а когда она получает широкое распространение, едва замечают ее и принимают как должное.

Печатные книги изменили все. Но точно так же подействовал и телеграф – технология, о которой мы уже почти позабыли[251]. Информация веками передавалась со скоростью быстрой лошади; внезапно она стала передаваться со скоростью электрического тока: вместо десяти миль в час – миллионы миль в час. Эта перемена была встречена с хорошо знакомым нам испугом и предубежденностью. В 1858 году газета The New York Times провозгласила, что телеграф – это изобретение “поверхностное, слишком внезапное, недостаточно изученное, неправдоподобно быстрое и, вне всякого сомнения, оно причиняет огромный вред”. Поезд на паровой тяге стал еще большей сенсацией и еще больше изменил правила игры. До XIX столетия ни один человек на Земле не мог передвигаться быстрее, чем примерно со скоростью двадцать миль в час. Поезд и телеграф изменили жизнь человечества так, как ни одной современной технологии и не снилось. И все же мы сейчас едва ли можем думать о паровозе или телеграфе как о “технологиях”.

Технологические изменения могут привести к важным переменам в культуре, но эти перемены, как и технологические, совершенно непредсказуемы. На рубеже XX века бурно обсуждалось рождение новой, сугубо американской культуры; много говорилось о Великом Американском Романе и Великой Американской Симфонии. Никто тогда не предугадал бы, что одна из великих форм американской культуры, а именно кинематограф, возникнет благодаря еврейским предпринимателям-иммигрантам и бывшим авторам водевилей, которые наладят производство нового популярного развлекательного продукта на пустошах Южной Калифорнии с помощью новой технологии, которой всего-то было несколько лет от роду.