Глава 8 Будущее и прошлое: дети и технологии
Когда девочке было всего два года, ей подарили Устройство. У него был утонченный графический интерфейс, который передавал по зрительному нерву девочки сигналы, моментально переносившие ее мозг в альтернативную вселенную – захватывающий иной мир. К семи годам она тайком приносила Устройство в школу, прятала под партой и на уроках погружалась в него вместо того, чтобы слушать учителей. К тому времени, когда ей исполнилось пятнадцать, видения, пришедшие из Устройства, – девушка, впервые в жизни входящая в бальную залу, мужчина, умирающий на поле битвы, – казались ей куда более реальными, чем ее подлинная жизнь подростка. Она могла часами сидеть неподвижно, держа в руках Устройство, не видя и не слыша ничего вокруг, забыв обо всем на свете. Она впала в такую зависимость от могущественного Устройства, что частенько бодрствовала до глубокой ночи, не в силах расстаться с ним.
Когда девочка выросла, Устройство захватило власть в ее доме; оно присутствовало во всех комнатах одновременно. Чем бы она ни занималась, даже если просто завтракала или принимала ванну, Устройство всегда было с ней. Даже когда она занималась любовью, сознание ее наполняли образы из Устройства. Когда один из ее детей попал в больницу с сотрясением мозга, она первым делом убедилась, не забыла ли она прихватить с собой Устройство. И что самое печальное – как только ее дети подросли, она приложила все усилия, чтобы они тоже попали в зависимость от Устройства.
Психологи доказали, что она буквально неспособна разъединиться с Устройством: стоило ему вступить в контакт с ее зрительным нервом, как она автоматически и неминуемо оказывалась в его власти. Неврологи показали, что значительные области ее мозга, те, которые раньше были заняты постижением реального мира, теперь также были захвачены Устройством.
Что это – технологическая антиутопия из мира далекого будущего? Нет, это просто автобиографические заметки. Разумеется, Устройство – это книга, и я всю жизнь была ее добровольной жертвой.
Притча об Устройстве связана с одним из самых распространенных страхов современных родителей. Что могут сделать с разумом наших детей новые компьютерные и интернет-технологии – все эти айфоны и очки дополненной реальности, социальные сети и мессенджеры, твиттер и инстаграм? И как тут вести себя родителям?
Возникла целая индустрия, предлагающая ответы на эти вопросы – от совершенно апокалиптических до благостно утопических. Естественно, апокалиптические варианты пользуются большей популярностью (плохие новости вообще больше захватывают). Но, конечно, простой и правдивый научный ответ заключается в том, что мы не знаем ответа, и не узнаем, и не сможем его узнать по меньшей мере до тех пор, пока не появится следующее поколение подростков.
Но под этим вопросом таится еще один, более глубокий. Какими в принципе должны быть взаимоотношения детей и технологий – в целом, а не только наших конкретных детей и наших современных технологий?
Давняя традиция, корни которой уходят в эпоху романтизма, рисует детей как существ, близких к естественному, природному состоянию, к изначальной невинности. По контрасту с этим образом, взрослые стремятся к искусственному и сконструированному, воплощенному в новых приборах и инструментах. Однако эволюционная картина, которую я уже описывала, предполагает совершенно иное воззрение.
Когда заходит речь об эволюции человеческого сознания, чаще других упоминаются следующие два признака: во-первых, мы научились гораздо лучше использовать наши орудия и инструменты, а во-вторых – научились гораздо лучше манипулировать другими человеческими существами. Обе эти способности подразумевают использование неких технологий – физических или социальных. Наш большой мозг, длинное детство и связанные с этими факторами способности к обучению – все это очень хорошо приспособлено для того, чтобы изобретать такие технологии и в совершенстве овладевать ими.
И не только: мы, люди, не просто изобретаем новые технологии, но и передаем их из поколения в поколение. Мы постоянно изменяем свою среду обитания – и в большей степени, чем любое другое животное. Наш мозг перенастраивается и формируется под воздействием опыта, особенно раннего опыта. Каждое новое поколение детей вырастает в новой среде обитания, созданной их родителями. Каждое новое поколение мозгов получает иной опыт в раннем детстве и настраивается по-новому, не так, как предыдущее поколение, что и позволяет этим обновленным мозгам снова изменять и обновлять среду обитания. Наши представления о мире и о жизни в нем буквально в течение нескольких поколений могут радикально измениться.
В результате возникает то, что психологи называют эффектом храповика в развитии культуры (cultural ratchet effect)[240]. Детство вносит свой вклад сразу в две характерные для человека и дополняющие друг друга способности: мы умеем учиться у предыдущего поколения. Наблюдая, подражая, получая устные свидетельства, дети быстро усваивают и воспроизводят навыки и технологии предшествующих поколений. Воспроизводить технологию – это гораздо проще и быстрее, чем изобретать ее заново.
Но если бы мы ограничивались лишь точным подражанием нашим предкам, никакого прогресса не происходило бы. Поэтому каждое поколение также дополняет знания и опыт предыдущих поколений. Аналогия с храповиком, то есть механизмом, который преобразует циклическое движение в поступательное и при этом не дает прогрессу двинуться вспять, возможна здесь потому, что мы делаем собственные открытия, опираясь на опыт наших предшественников.
В эффекте храповика находит отражение и то обстоятельство, что в детстве мы учимся иначе, чем во взрослом возрасте. Для взрослых освоение нового навыка – дело медленное и болезненное, требующее пристальной сосредоточенности. Дети, как мы уже убедились, учатся бессознательно и без усилий. Поэтому каждое новое поколение быстро впитывает все накопленные новаторские решения прошлого, часто даже не зная этого, – рассказанная мной история про Устройство звучит так поразительно знакомо для людей моего поколения, потому что мы уже родились в окружении напечатанных слов. Новое поколение, в свою очередь, будет сознательно изменять устаревающие практики и изобретать новые. Они примут все прошлое как собственное достояние, двигаясь к будущему.
Подобные поколенческие сдвиги – двигатель культурного обновления, и они особенно важны для перемен технологических. Но поколенческие сдвиги не ограничиваются лишь изобретением новых технологий. Они также порождают непредсказуемые стилевые изменения, такие как исторический переход от языка, танца или моды елизаветинской эпохи к языку и культуре современности. Даже в эпоху неолита орнамент на глиняной утвари менялся от поколения к поколению. Поколенческие сдвиги происходят разными темпами в разных местах и в разные исторические эпохи. Нынешние перемены, бесспорно, кажутся очень стремительными, однако такого рода изменения – это универсальная и всеобъемлющая черта человеческого развития.
То, что дети учатся так быстро и бессознательно и так успешно впитывают культурную информацию, само по себе позволяет передавать инновации следующему поколению. Но некоторые данные показывают, что дети, и в особенности подростки, зачастую оказываются на переднем крае технологических и культурных перемен.
Систематические исследования – так же как и повседневный опыт – показывают, что дети инициируют изменения в языке[241]. Дети иммигрантов быстро и без усилий выучивают язык новой родины, который их родители и старшие родственники, возможно, так никогда хорошенько и не освоят. В сущности, дети эмигрантов часто служат переводчиками для своих родителей – и в языковом, и в культурном отношении. Когда люди с самым разным языковым бэкграундом оказываются собраны вместе, они могут изобрести очень упрощенные языки-пиджины. Но следующее поколение детей преобразует эти простые коммуникативные системы в полноценные креольские языки – то есть новые языки, обладающие всей сложностью естественных[242]. Новые слова, грамматические правила и даже новая фонетика – все это чаще всего сначала появляется в среде подростков[243].
Например, в американском английском интонационная манера uptalk – то есть произнесение утверждения с восходящей интонацией (как в вопросе) – некогда была характерна лишь для небольшой группы калифорнийских девочек-тинейджеров, известных как valley girls – “девушки из долины” (в популярную культуру эта интонация проникла с песней Фрэнка Заппы Valley Girl (1982), записанной при участии его четырнадцатилетней дочери). Сегодня эта манера речи широко распространена в американском английском в поколении тех, кому под тридцать.
Представители моего поколения, возможно, поморщатся, услышав эту восходящую интонацию. Но сегодня, вопреки популярной мифологии, интонация uptalk, по сути дела, стала скорее маркером статуса и власти, чем неуверенности в себе или незащищенности[244]. Научные руководители чаще используют ее в общении с подопечными, а начальство – с подчиненными, чем наоборот.
Молодежь и особенно подростки часто становятся лидерами перемен в популярной культуре. В начале XIX века именно молодые люди первыми освоили считавшийся сексуальным, скандальным и неприличным танец под названием “вальс” и увлеклись не менее сексуальной и скандальной новой формой развлечений под названием “роман”. В XX веке подобными новшествами стали рок-н-ролл, панк, хип-хоп, мини-юбки, татуировки, а также тренировочные костюмы в качестве повседневной одежды (согласна, очень несправедливо, что мы, поколение бэби-бумеров, узурпировали приятные и удобные формы культурного бунта – например, длинные волосы и гитары, – оставив нашим детям разные болезненные варианты вроде татуировок или пирсинга).
У других животных культурное новаторство и передача культурных достижений следующим поколениям встречаются значительно реже, чем у человека. Однако есть некоторые свидетельства того, что, когда такие инновации все же имеют место, они также изобретаются и передаются дальше именно молодежью. В одном из самых знаменитых примеров культуры в животном мире японские макаки научились обмакивать сладкий картофель в океанский прибой – это позволяло и смыть с клубней крошки земли, и придать им приятный соленый вкус. Ученые смогли воочию наблюдать эту культурную инновацию в динамике: ее изобрела юная самка, еще не достигшая половой зрелости, потом навык распространился среди других молодых макак, а затем уже и среди остальных самок (похоже, что доминантные старые самцы это умение так и не освоили)[245].
Конечно, многие технологические и культурные новшества рассчитаны на высокий уровень навыков и разработаны взрослыми. Но даже в этих случаях детская тяга к новизне способна изменить способ, которым следующее поколение усвоит эти инновации. Один из парадоксов культурной передачи заключается в том, что взрослые склонны усваивать поведение, которое они наблюдают у большинства других взрослых, – мы по природе своей конформисты. Однако многие инновации по определению начинаются как нечто, что делают лишь считанные единицы. Тот факт, что именно молодые люди, и в особенности подростки, с большей готовностью готовы принять относительно широкий спектр необычного поведения, гарантирует, что даже очень необычные изобретения сохранятся и будут переданы дальше.
Итак, детство на самом деле вовсе не какая-то “эпоха невинности”, в течение которой дети защищены от технологических и культурных перемен; напротив, детство и есть тот тигель, в котором отливаются эти перемены. Это одновременно и период, когда инновации легче всего усваиваются, и – особенно у подростков – период, когда они легче всего возникают.
Более 800 000 книг и аудиокниг! 📚
Получи 2 месяца Литрес Подписки в подарок и наслаждайся неограниченным чтением
ПОЛУЧИТЬ ПОДАРОК