Инференция к наилучшему объяснению

РЕБЕККА НЬЮБЕРГЕР ГОЛЬДШТЕЙН

Философ, новеллист, автор книги 36 Arguments for the Existence of God: A Work of Fiction («36 аргументов в пользу существования Бога: работа фантазии»)

Я одна дома, работаю в кабинете, и вдруг слышу щелчок входной двери и звук шагов, направляющихся ко мне. Пугаюсь ли я? Это зависит от того, какие предположения я выдвигаю – а мое внимание моментально сосредотачивается на этой задаче, мозг работает с огромной скоростью, – чтобы объяснить себе эти звуки. Муж вернулся домой, пришла уборщица, вломился грабитель, просто какой-то скрип, обычный для старого здания, или действия сверхъестественных сил? Любые дополнительные детали могут сделать одно из этих объяснений (кроме последнего) очевидным при данных обстоятельствах.

Почему же «кроме последнего»? А потому, что, как сказал Чарльз Сандер Пирс, который первый привлек внимание к подобным рассуждениям, «факты невозможно объяснить более экстравагантной гипотезой, чем эти факты сами по себе; и из всех гипотез следует выбирать наименее экстравагантную».

«Наилучшее объяснение» – принцип, который применяется постоянно, но это не значит, что процесс поиска такого объяснения всегда проходит гладко. Термин «инференция к наилучшему объяснению» (inference to the best explanation) предложил философ из

Принстонского университета Гилберт Харман в качестве замены термину Пирса «абдукция». Эта концепция должна присутствовать в наборе когнитивных инструментов каждого из нас хотя бы потому, что заставляет думать – а это само по себе способствует поиску очевидного объяснения. Впрочем, сам эпитет «наилучшее» – это всего лишь оценочное суждение, хотя и глубоко укоренившееся и ставшее стандартным.

Не все объяснения сотворены одинаковыми; некоторые из них объективно лучше других. Тут следует подчеркнуть еще один важный факт. «Наилучшее» объяснение более убедительно, чем альтернативные варианты объяснений, которых всегда предостаточно. Факты могут повлечь за собой огромное (по сути бесконечное) количество возможных объяснений, большую часть которых можно отсеять, поскольку они не соответствуют принципу Пирса. Мы выбираем из числа оставшихся объяснений, руководствуясь следующими критериями: которое из них самое простое, лучше всего согласуется с установленными воззрениями, имеет наиболее широкое применение, объясняющее наибольшее количество фактов, какое из них, наконец, самое красивое?

Временами эти критерии конфликтуют друг с другом. Инференция не так строго привязана к определенным правилам, как логическая дедукция или индукция, которая ведет нас от наблюдаемого случая, в котором явление «а» имеет свойства «б», к умозаключению, что и в ненаблюдаемых случаях явления «а» тоже имеют свойства «б». Но инференция дает больше, чем дедуктивный или индуктивный методы.

Именно благодаря ей наука обладает возможностью расширить пределы нашего познания, помогает поверить в существование вещей, которые мы не можем непосредственно наблюдать, – от субатомных частиц (или, возможно, струн) до темной материи и темной энергии космоса. Именно инференция позволяет нам «влезть в шкуру» другого человека, наблюдая за его поведением. Я вижу руку, тянущуюся слишком близко к огню и затем быстро отдергивающуюся, я вижу слезы, текущие из глаз, и слышу проклятия, и я понимаю, что чувствует этот человек.

На основе инференции к лучшему объяснению я понимаю, что говорят и пишут различные пользующиеся авторитетом лица, поскольку исхожу из того, что лучшим объяснением их поведения будет их собственная вера в то, что они говорят и пишут (увы, это не всегда лучшее объяснение). Фактически я утверждаю, что мое право верить в мир за пределами личной солипсистской Вселенной, ограниченной моим непосредственным опытом, опирается на инференцию для лучшего объяснения. Что лучше объясняет живость и предсказуемость некоторых моих представлений о материальных объектах, если не гипотеза о реальных материальных объектах? Инференция побеждает скептицизм, иссушающий мозг.

Самые наши ожесточенные научные дебаты – например, относительно теории струн или основ квантовой механики – сводятся к тому, какие из конкурирующих критериев надо использовать для выбора лучшего объяснения. Это касается и споров о научных и религиозных объяснениях, в которых многие из нас принимали участие. Эти дебаты станут эффективнее, если привнести в них проникнутую рациональностью концепцию инференции, которая подразумевает обращение к определенным стандартам, делающим одни объяснения объективно лучше других, – начиная с предписания Пирса задвинуть экстравагантные гипотезы в самый дальний ящик.