IV МЕТОДОЛОГИЯ И МЕТОДИКА

We use cookies. Read the Privacy and Cookie Policy

IV

МЕТОДОЛОГИЯ И МЕТОДИКА

При каждом удобном и неудобном случае мы, бывшие педологи, выдавали себя за последовательных материалистов-диалектиков, но когда от этих заявлений мы переходили к изложению наших взглядов, сразу же обнаруживалось, что эта «диалектика» представляет собой невероятную путаницу.

Вот, например, что писал Залкинд во втором тезисе доклада, прочитанного им на I педологическом съезде в 1928 г.

«Именно в СССР, где в растущей социалистической среде начинает создаваться новый социалистический человек, педология впервые консолидируется как материалистически-диалектическая, марксистская научная дисциплина, впитывая в себя и синтезируя наиболее ценный материал о взаимоотношениях растущей человеческой личности с окружающей средой. Материал этот педология черпает как из общей биологии, физиологии, рефлексологии, объективной психологии, так и из клиники».

Уже из этого видно, что Залкинд решал проблему взаимоотношения личности со средой исключительно в плане биологическом, что ни в какой мере согласовать с материалистической диалектикой нельзя. Но дальше, в десятом тезисе этого же доклада, он подробнее разъясняет, что именно он понимает под диалектикой, и оказывается, что эта его «диалектика» представляет невообразимую путаницу.

«Сейчас, — пишет он, — развертывается напряженная теоретическая работа по созданию единой методологической платформы, построенной по принципам диалектизма, монизма, объективизма и практической продуктивности». Как видим, диалектизм здесь выступает только в виде одного свойства той путаной «методологической платформы», которую выдвигает Залкинд.

Исходя из этой платформы, он рекомендует такие методики для изучения детства: «Рост на Западе и в СССР тонких физиологических, и в частности, биохимических методов изучения организма, рефлексологические дополнения и реформы, вносимые в методику изучения, совершенствование методов объективно-психологического исследования постепенно продвигают педологическую методику изучения к наиболее глубокой динамике изучения растущего человеческого организма».

Аналогичную путаницу, выдаваемую за материалистически-диалектический подход, легко найти и у ряда других бывших педологов, в том числе и в моих собственных работах. Так, в одной из своих книг я пишу: «В данной работе мы пытаемся обосновать учение о человеческом коллективе на данных диалектического и исторического материализма, с одной стороны, и на новейших данных физиологии, рефлексологии, педологии — с другой»[266].

Уже из этой цитаты видно, что я стоял тогда на таком же уровне понимания диалектики, как и Залкинд, что мы не умели подходить к раскрытию сложного диалектического процесса, динамики изучаемого нами объекта — ребенка и детского коллектива на самом материале, а рассматривали диалектику как научную дисциплину того же порядка, что и физиология, рефлексология и т. д. Это указывает на полное непонимание нами материалистически-диалектического метода, что неизбежно должно было привести к лженаучности той теории, которую мы пытались построить. Ведь диалектика, — как пишет Ленин, — «живое, многостороннее (при вечно увеличивающемся числе сторон) познание с бездной оттенков всякого подхода, приближения к действительности…»[267]

«В собственном смысле диалектика есть изучение противоречия в самой сущности предметов…»[268]

От этой ленинской диалектики мы были так же далеки, как и биогенетисты, как и те буржуазные авторы, которых мы пытались критиковать. Отсюда вытекала и ложность нашего «объективизма».

Требование нами объективного подхода к изучению ребенка в действительности вытекало из наших бихевиористических и рефлексологических позиций. Исключая из наших исследований все то, что касалось развития психики ребенка, его сознания, мы тем самым неизбежно приходили к извращенному пониманию всего процесса развития ребенка. Закономерности этого развития лженаука педология пыталась устанавливать, исходя из представления о каком-то абстрактном ребенке, взятом вне учебно-воспитательного процесса.

От биогенетического направления теория Залкинда отличалась только отрицанием роли инстинктов. «Законы пола, возраста, наследственности, все установившиеся некогда формы основных функций (пищеварение, кровообращение, дыхание и т. п.) претерпевают сейчас, под давлением гигантски усложняющегося производственно-общественного бытия, глубочайшие метаморфозы: некогда твердая, мощная система древних биологических навыков человека, давшая право говорить о почти прочных законах человеческой физиологии, зашаталась, раздробилась и начала расползаться по всем швам»[269].

Казалось бы, что усложнение «производственно-общественного бытия» должно было сказываться в первую очередь на психике и что об этом в первую очередь нужно говорить, но мы уже видели, что психику Залкинд исключает. Достаточно сопоставить только что приведенное место с тем, что он говорит о методах изучения ребенка, предлагая брать эти методы из биологии, физиологии, рефлексилогии, из клиники, достаточно изучить всю «концепцию» Залкинда и всего так называемого социобиологического или социогенетического направления, чтобы увидеть всю лженаучность этой биологизаторской, механистической, антипедагогической по своему существу концепции.

Ребенок, как и вообще человек, противостоит здесь взаимодействующим на него общественным силам не как в той или иной мере сознательно действующий активный деятель, а как пассивно воспринимающий эти воздействия, как изменяющийся только под влиянием этих воздействий организм. Как мы видели из приведенной цитаты, Залкинд указывает на то, что влияние среды сказывается и на пищеварении, и на кровообращении, но он ни единым словом не упоминает о том, какую роль в этом играет психика развивающегося ребенка, какое влияние это оказывает на формирующееся сознание ребенка и какая роль в этом принадлежит учебно-воспитательному процессу.

Хотя Залкинд и много, и по всякому поводу говорил о классовой борьбе, о классовости педологии, но, оставаясь биологизатором, он не мог согласовать этих положений с основами своей теоретической концепции, которая продолжает оставаться абстрактной, надклассовой. Характерно, что и доказательства в пользу динамики человеческого поведения Залкинд черпает исключительно из медицины и биологических наук. «Два крупнейших современных психо-физиологических учения — учение о рефлексах и учение о так называемых психоневрозах целиком подтверждают чрезвычайную текучесть, глубокий социальный динамизм человеческого поведения, все более слабую связанность его с биологическим багажом человечества».

Напрасно стали бы мы искать здесь хотя бы упоминания о социальном формировании личности, не говоря уже и роли в этом формировании учебно-воспитательного процесса. Все отличие социобиологической «теории» Залкинда от биогенетической «теории» Блонского заключалось только в отрицании инстинктов и в признании большего значения социальной среды. Но воздействие среды рассматривалось вроде влияния среды на амебу, — в плане воздействия непосредственно на организм, а не на психику, не через психику и не в плане взаимоотношения психики человека и окружающих его обстоятельств. Поэтому-то в развитии ребенка учебно-воспитательным воздействиям не отводилось никакого места, поэтому педагогика не признавалась наукой и ребенок выступал только как существо, судьба которого фаталистически предопределена его биологической структурой и стихийными воздействиями среды. Поэтому-то Залкинд требует, чтобы мы искали закономерностей развития ребенка только в этих воздействиях среды.

Теперь для нас становится понятным характер того «объективизма», которого требовал Залкинд. Как видно из всего вышесказанного, сущность этого «объективизма» заключается в исключении активной роли сознания ребенка, а вместе с этим и в отрицании активной роли в развитии ребенка учебно-воспитательного процесса.

Этот «объективизм», заимствованный у рефлексологов бехтеревской школы и у американских бихевиористов, пропагандировал очень долго не один Залкинд. В моих работах эта точка зрения тоже находила себе полное отражение.

«На более решительный путь, — писал я, критикуя психологов-идеалистов, — стали рефлексологи и американские бихевиористы. Они пытаются совершенно отбросить старые понятия, заменив их новыми, построенными по тому же методу, по какому строятся понятия, которыми оперируют естественные науки… Эти направления изучают или механизмы поведения, или поведение в целом… Поэтому здесь вместо старых метафизических проблем встает по существу новая проблема, — „проблема поведения“, которую возможно решить, не прибегая ни к какой метафизике. Но совершенно очевидно, что здесь речь идет только о действиях, о реакциях живых организмов на экзогенные и эндогенные раздражители, а не об их „внутренних состояниях“…»[270] и дальше я привожу следующее место из работы известного американского биолога Чайльда: «Поведение есть фактор, который организует и объединяет наследственные механизмы и образует отправную точку организма как целого. Проблема окружающих его факторов, вызывающих и формирующих его поведение в целом и те его действия, в которых выявляются его наследственные возможности»[271].

Уже из этих выдержек совершенно ясно, что я, так же как и Залкинд, рассматривал тогда человека только как продукт механических воздействий на него окружающей его обстановки. Сознание человека, его целеполагающая деятельность здесь исключались. Это и есть та буржуазная теория стихийности, на которой строятся все реакционные социологические и педагогические учения, считающие, что раз поведение человека формируется только под влиянием внешних факторов среды, то человек станет способным к общежитию в социалистическом обществе только в результате мирного изменения этой среды, которое является результатом развития цивилизации. Революционное вмешательство в ход событий, в ход «естественного развития» общества с этой точки только повредят делу прогресса. Так смотрят буржуазные социологи, к этому сводятся взгляды меньшевиков. Но фактически эту же самую теорию в ее применении к развитию ребенка не только разделяли, но пропагандировали и мы. От того, что субъективно мы считали нашу теорию революционной, дело не меняется. Исключая целеполагающую деятельность человека, его вмешательство в ход событий, мы тем самым исключили необходимость учебно-воспитательной работы, обосновывая тем самым антиленинскую теорию «отмирания школы».

Этот буржуазный объективизм ничего общего не имеет с тем учением об объективном и субъективном, которое дает нам материалистическая диалектика.

«Человек в своей практической деятельности, — пишет Ленин, — имеет перед собой объективный мир, зависит от него, им определяет свою деятельность».

«С этой стороны, со стороны практической (целеполагающей) деятельности человека, механическая (и химическая) причинность мира (природы) является как бы чем-то внешним, как бы второстепенным, как бы прикрытым…» «На деле цели человека порождены объективным миром и предполагают его, — находят его как данное, наличное. Но кажется человеку, что его цели вне мира взяты, от мира независимы („свобода“)»[272].

Как видно из этого, практическая деятельность человека является целеполагающей, — в ней осуществляются или иные цели, порожденные объективным миром. Эти цели человек ставит и осуществляет, учитывая объективные условия, но не слепо подчиняясь этим условиям. «Идея есть познание и стремление (хотение) [человека]… — пишет там же Ленин. — Процесс (преходящего, конечного, ограниченного) познания и действия превращает абстрактные понятия в законченную объективность»[273].

Как видно, здесь «законченная объективность» является результатом только сочетания познания с действием.

Против буржуазного объективизма Ленин высказывается и в более ранних своих работах. Критикуя объективизм Струве, Ленин пишет;

«Объективизм говорит о необходимости данного исторического процесса; материалист констатирует с точностью данную общественно-экономическую формацию и порождаемые ею антагонистические отношения. Объективист, доказывая необходимость данного ряда фактов, всегда рискует сбиться на точку зрения апологета этих фактов; материалист вскрывает классовые противоречия и тем самым определяет свою точку зрения. Объективист говорит о „непреодолимых исторических тенденциях“, материалист говорит о том классе, который „заведует“ данным экономическим порядком, создавая такие-то формы противодействия других классов. Таким образом, материалист, с одной стороны, последовательнее объективиста и глубже, полнее проводит свой объективизм. Он не ограничивается указанием на необходимость процесса, а выясняет, какая именно общественно-экономическая формация дает содержание этому процессу, какой именно класс определяет эту необходимость. В данном случае, например, материалист не удовлетворился бы констатированием „непреодолимых исторических тенденций“, а указал бы на существование известных классов, определяющих содержание данных порядков и исключающих возможность выхода вне выступления самих производителей. С другой стороны, материализм включает в себя, так сказать, партийность, обязывая при всякой оценке события прямо и открыто становиться на точку зрения определенной общественной группы»[274].

Ленин выступает против Струве, против экономистов именно потому, что под именем объективизма они проповедовали теорию стихийности, теорию «хвостизма». «Теория стихийности, — говорит Сталин, — есть теория преуменьшения роли сознательного элемента в движении, идеология „хвостизма“, логическая основа всякого оппортунизма»[275].

Блестящий пример марксо-ленинского понимания роли объективного процесса и роли активного вмешательства в этот процесс нам дает товарищ Сталин в своем учении о возможности и действительности.

В своей речи на пленуме МК и МКК 19 октября 1928 г., говоря о том, что в нашей стране тогда еще существовала возможность восстановления капитализма, тов. Сталин продолжает: «Выходит, во-вторых, что кроме возможности восстановления капитализма существует еще у нас возможность победы социализма, ибо мы можем уничтожить возможность восстановления капитализма, можем выкорчевать корни капитализма и добиться окончательной победы над капитализмом, если поведем усиленную работу по электрификации страны, если под промышленность, сельское хозяйство и транспорт подведем техническую базу современной крупной промышленности. Из этого и вытекает возможность победы социализма в нашей стране».

«Между возможностью построения социализма и действительным его построением существует большая разница. Нельзя смешивать возможность с действительностью»[276].

Через два года, в политическом отчете XVI Съезду тов. Сталин снова поднимает вопрос о возможности и действительности в связи с трудностями борьбы за построение социализма.

«…самый характер наших трудностей, являющихся трудностями роста, дает нам возможности, необходимые для подавления классовых врагов.

Но чтобы использовать эти возможности и превратить их в действительность, чтобы подавить сопротивление классовых врагов и добиться преодоления трудностей, для этого существует лишь одно средство: организовать наступление на капиталистические элементы по всему фронту и изолировать оппортунистические элементы в наших собственных рядах, мешающие наступлению, мечущиеся в панике из стороны в сторону и вносящие в партию неуверенность в победе»[277].

И дальше, в этом же отчете тов. Сталин говорит: «Выходит, что вполне допустимы случаи, когда возможности для победы имеются, а партия не видит этих возможностей или не умеет их правильно использовать, ввиду чего вместо победы может получиться поражение»[278].

В следующем году, в речи на первой Всесоюзной конференции работников социалистической промышленности тов. Сталин ставит вопрос о возможностях и действительности в связи с выполнением контрольных цифр, а в речи на совещании хозяйственников в июне 1931 г. в связи с выполнением производственной программы снова повторяет, что претворение возможностей в действительность «зависит исключительно от нас самих, от нашего умения и нашего желания использовать имеющиеся у нас богатейшие возможности»[279].

Как видно из приведенных цитат, тов. Сталин, говоря об объективных возможностях, всегда подчеркивает, что для превращения имеющихся возможностей в действительность всегда необходимо активнейшее организованное вмешательство в ход развития, необходимо организованное действие, причем он тут же с гениальной простотой и предельной ясностью этот план всегда и намечает.

Закономерностей развития ребенка лженаука педология искала в стихийных воздействиях среды, не учитывая того, что превращение тех или иных возможностей в действительность, особенно в социалистическом обществе, необходимо связывать с целеполагающей деятельностью человека, с организованным вмешательством в процесс развития, в данном случае в процесс развития ребенка, вмешательство, которое осуществляется прежде всего через школу, через обучение.

Но этого мы, бывшие педологи, как раз и не учитывали. Идя на поводу буржуазные теорий, мы извращали истинную картину развития ребенка в наших, в социалистических условиях, а поэтому мы не только не помогли, но вредили нашей школе.

Вместе с буржуазными теориями мы заимствовали и буржуазные методы исследования ребенка, в том числе и метод тестов, о котором мы будем говорить особо. Преимущественное место, как мы уже указывали, отводилось биологическим методикам, но и методу тестов мы оказывали особое предпочтение.

В своем уже упомянутом нами докладе на первом педологическом съезде Залкинд, исходя из того, что на первое место нужно поставить «диалектически-целостное и объективное» изучение ребенка, наряду с теми методиками, о которых мы говорили выше, — рекомендует биометрию, наблюдение, рефлексологический и «объективно-психологический» эксперимент, статистику и методику тестов.

К обоснованию «целостного изучения» в педологии Залкинд возвращается не один раз и после этого съезда. Много о «целостном подходе» к изучению ребенка говорили и другие бывшие педологи, особенно Моложавый. Именно из-за принципа целостности ими отрицалась необходимость существования многих наук, изучающих ребенка.

Все эти науки должна, по мнению Залкинда и его сторонников, заменить педология. Легко видеть, что здесь педологи на первое место выдвигали синтез, умаляя значение анализа. Но о неправильности такого подхода писал еще Энгельс. В его «Диалектике природы» мы находим следующее:

«Индукция и дедукция связаны между собой столь же необходимым образом, как синтез и анализ. Вместо того, чтобы превозносить одну из них до небес за счет другой, лучше стараться применять каждую на своем месте, а этого можно добиться лишь в том случае, если иметь в виду их связь между собой, их взаимное дополнение друг другом»[280].

Исходя из этого, Энгельс защищает и необходимость существования отдельных научных дисциплин, которые заняты изучением различных форм движения. «Классификация наук, — пишет он, — из которых каждая анализирует отдельную форму движения или ряд связанных между собой и переходящих друг в друга форм движения, является также классификацией, иерархией, согласно присущему им порядку, самых этих форм движения, и в этом именно и заключается ее значение» («Диалектика природы» 1932, с. 18).

Вряд ли нужно доказывать, что с этой точкой зрения ребенка могут изучать различные научные дисциплины, каждая со своей специфической точки зрения. Но с этим как раз не соглашались бывшие педологи, считавшие, что педология может заменить все эти науки своим «целостным» подходом к изучению ребенка.

Как же понимал Залкинд этот целостный подход?

Ответ на этот вопрос мы находим в его большой статье в журнале «Педология» (№ 2 (14), 1931).

«Мы изучаем все элементы личности в их организации, в их органической взаимосвязанности с точки зрения психофизиологического к ним подхода», — пишет он здесь. Казалось бы, что здесь и нужно раскрыть, как же нужно подходить к личности ребенка, взятого в педагогическом процессе, в процессе овладения основами наук. Но об этом Залкинд не упоминает даже там, где речь идет о памяти, внимании и т. д… Он и здесь подчеркивает только, что эти функции, как и весь «фонд психических механизмов надо изучать под углом зрения системной боевой установки: внимание как орудие для захвата, для актуального боевого приспособления и т. д. и т. п.». О «боевой установке», «боевом захвате» Залкинд говорит во многих своих работах. Уже сам термин совершенно определенно говорит о том, что здесь ребенок резко противопоставляется среде. Среда для него нечто враждебное, что нужно с боем покорить, «захватить». В этой именно борьбе, по мнению Залкинда, и крепнет организм ребенка.

Эту точку зрения Залкинд выдвинул в противовес своим прежним ламаркистским позициям. «Ламаркизм, — пишет Залкинд, — обязательно перерастал в психологии в антипсихологизм. Вот почему не случайно, что многие из нас, стоящие в проблеме развития на механических позициях, оказывались на таких же позициях и в психологии».[281]

Залкинд не замечает, что его «новая» точка зрения оказывается той же точкой зрения ламаркистов. В самом деле, ведь «боевая установка» ребенка в отношении среды есть та же «активная установка» организма в отношении среды, о которой говорят ламаркисты. Характеризуя ламаркистов, Залкинд пишет: «Психо-ламаркизм — это попытка внедрить в организм телеологию, целевой отбор, целенаправленность. Организму присущ порыв к развитию, и все, что происходит в организме, происходит целеустремленно».[282] Залкинд делает вид, что критикует «психо-ламаркизм», но легко догадаться, что именно отсюда взял Залкинд свою «системную боевую установку», что ребенка он так же противопоставляет среде, как противопоставляют биологи среде всякий живой организм. Но тогда какую же роль в развитии ребенка должна играть школа? Как согласовать эту точку зрения с теми задачами, которые осуществляет наша школа, стремящаяся дать детям «основы наук», обогатить их память знанием «всех тех богатств, которые выработало человечество?»

Совершенно очевидно, что никакое согласование здесь невозможно, поэтому становится понятным тот факт, что на педологических съездах, которыми руководил Залкинд, в педологических его «исследованиях» школа и ребенок, взятый в учебно-воспитательном процессе, не находят для себя места.

Достаточно, например, напомнить то, что на первом педологическом съезде из ста десяти докладов только три касаются конкретных школьных вопросов, а на педологической секции съезда по изучению поведения человека (1930) из сорока девяти докладов, зачитанных на секции, не было ни одного, посвященного этим вопросам.

Но несомненно, что при тех исходных позициях, которые были у педологов, если бы здесь и были зачитаны доклады, посвященные школе, они ничего, кроме вреда, ей не принесли бы.

Было бы неправильно не отметить здесь того, что Залкинд пытался будто бы выступать против «фаталистического хвостизма».

«Мистическая, виталистическая позиция тех, кто благоговеет перед заложенной в организме „силой“, „отбирающей“ одни признаки и „отталкивающей“ другие, для нас совсем не обязательна», — писал он. «Внутренней закономерности, „не определяемой“ внешней средой (либо гибнет, либо подчиняет себе среду?!) для нас нет»[283].

В этот период своей деятельности Залкинд на словах даже как бы отрицал фаталистическую обусловленность судьбы детей биологическими факторами, влиянием наследственности. Как мы увидим ниже, на деле этого не было. Но зато он ставил развитие ребенка в полную зависимость от среды. Как же понимает он среду?

В более ранних своих работах среда у Залкинда выступает как совокупность раздражителей, падающих на организм ребенка. Он признает изменчивость среды. «Бешеный динамизм „новейшей“ социальной среды делает неустойчивыми последние (как и древние) наслоения, и новейшие, воспитуемые пласты оказываются при этом необычайно влиятельными в сравнении с ролью „новейшего“ в прочем живом мире».[284]

Из этой мало вразумительной фразы ясно одно, что здесь социальная среда отличается от среды в понимании биологов только лишь большей динамичностью. Дальше Залкинд яснее выражает эту мысль: «Влияниями через кору и общегигиеническими мероприятиями (т. е. через социальную среду) мы можем в короткий исторический период скверную наследственность обуздать и направить энергию организма по нужным для класса путям»[285]. Здесь речь идет об исторических периодах, которые нужны для «обуздания энергии организма». Действующим началом в этом процессе является среда и мероприятия, осуществляемые через эту среду.

Напрасно мы стали бы искать у Залкинда, да и у других представителей лженауки педологии указаний на то, какую же роль играют здесь планомерные учебно-воспитательные воздействия, какова роль школы, как при переходе к социалистическому обществу стихийные воздействия среды сменяются планомерными учебно-воспитательными воздействиями.

Среда и у тех педологов, которые много говорили о ее «бешеной динамике», качественно оставалась неизменной, выступая в роли того фатума, которые может «обуздать скверную наследственность» только на протяжении определенного исторического периода, но отнюдь не на протяжении дошкольного и школьного возраста. В чем же, по сути дела, отказ Залкинда от «биологизма»?

Из этого именно понимания среды и исходил Залкинд и другие педологи, предлагая сложнейшую и бессмысленнейшую методику изучения среды.

На первое место в этой «методике» ставилось изучение производственных элементов среды. «Вслед за этим основным сектором среды, — пишет Залкинд, — мы захватываем и последующие — политический, идеологический, затем культурно-бытовой, конкретизирующий, оживляющий материал и лишь в заключение санитарно-гигиенические ее моменты».

На этой последовательности Залкинд настаивает: «Мы требуем, — пишет он, — чтобы все элементы изучаемого были отражены в порядке действительной их значимости, о которой свидетельствует приведенная выше последовательность»[286].

Из этого именно требования и исходили составители тех многочисленных анкет для изучения среды, в которых были сотни вопросов, не имеющих никакого отношения к данному ребенку. Здесь не уделялось никакого внимания ребенку, взятому в педагогическом процессе, зато здесь давалось «теоретическое» обоснование тому «изучательскому» подходу к ребенку, которое на практике привело к стольким извращениям, здесь делались попытки обосновать и тот «целостный» подход, в котором, по существу, ребенок представлялся не как объект и субъект воспитания и обучения, а как взрослый, как работник и классовый боец. «Нас в первую очередь интересует во всем содержании личности, — пишет там же Залкинд, — действенно трудовое и боевое начало. Отсюда и мыслительный материал интересует нас как материал для действия и к действию».

И дальше: «Наиболее актуальным для нас сейчас является безусловно изучение сдвигов в поведении. Стержнем изучения качества практического интеллекта является классовая значимость поведения, а отсюда для нас представляют основной интерес, — во-первых, — рост психических механизмов и навыков, расширение общего и специального кругозора, развитие направленности интересов; во-вторых, изменения в главных социально-приспособительных механизмах (изменения в двигательных установках и умениях, в анализаторах и т. д.); в-третьих, — общие физиологические явления, …функциональные нервные симптомы, общие суммарные изменения в кровообращении, общие изменения в обмене веществ. Вот что должно войти в тематику педологического исследования ближайших нескольких лет максимальной конкретизации в сторону актуальных тем педагогики, т. е. в сторону политехнизации, всеобуча и политвоспитания».

Как видно из этой длинной цитаты, перед педологами ставятся обширнейшие задачи, — здесь все есть: и обмен веществ, и нервные симптомы, и рост психических механизмов, и развитие направленности, и расширение общего и специального кругозора, — нет только основного, — конкретных тем, касающихся учебно-воспитательного процесса и ребенка, взятого в этом процессе. Отсутствие именно этих тем еще раз показывает, что мы имеем здесь дело с лженаукой, не умеющей даже определить задач своих исследований.

Выполнение намечаемого здесь «плана» научной работы, — неизбежно, в силу ложности исходных позиций и характера самих намеченных вопросов, вело к «полному отрыву от педагога и школьных занятий». Выполнение этого «плана» неизбежно вело к «ложнонаучным экспериментам и проведению среди школьников и их родителей бесчисленного количества обследований в виде бессмысленных и вредных анкет, тестов и т. п., давно осужденных партией». (Из постановления ЦК ВКП(б) «О педагогических извращениях в системе наркомпросов» от 4/VI 1936 г.)

Как мы уже видели, в ранних своих работах Залкинд на первое место выдвигал для изучения ребенка чисто биологические методы. Позже он несколько перестраивается. В той же статье, которую мы только что цитировали, он, сохраняя все эти методы, только иначе их расставляет:

«Анатомо-морфологический метод, — пишет он здесь, — будет играть теперь в педологии служебную, вспомогательную роль». Физиологический метод он сохраняет тоже, для изучения, главным образом, нейрофизиологии и «тех физиологических моментов организма, которые непосредственно связаны с нейродинамикой».

«В психологическом комплексе методов, — пишет он, — мы используем приемы изучения, являющиеся сейчас наиболее актуальными». К ним он относит изучение деятельности сознания и «различных высших механизмов поведения», а также эмоциональной сферы и одаренности «в практических ее элементах».

«В социологическом методе, — пишет он дальше, — основное значение должно быть придано изучению направленности среды и коллектива и закономерностей в их перестройке».

Такие методы, как биографический, статистический, «метод анкетирования» и «тестирования» Залкинд считает вспомогательными.

Словом, здесь все есть, и все это весьма «наукообразно», нет только одного — систематического наблюдения живого ребенка в процессе обучения и воспитания.