Значение коммерческой деятельности

Большую часть товаров, вывозившихся через Петербург, составляла продукция сельского хозяйства или горнодобывающей промышленности. В некоторых случаях сырьё перерабатывалось в Петербурге, но в основном столица служила лишь перевалочным пунктом. Сельскохозяйственная продукция, экспортируемая крупными партиями, включала в себя пеньку, лён, льняное семя, табак, ревень (ценившийся за целебные качества), зерно, а также продукты животноводства – конский волос, щетину, шкуры. Сотни тонн чугуна в чушках, селитры, дёгтя, поташа и талькового камня, добытых в российских шахтах и месторождениях, проходили через Петербург. Богатая природа России давала мёд, воск, икру, меха, мачты, доски, строевой лес. Однако не все товары, вывозимые в больших количествах, имели неиндустриальное происхождение. В Европе существовал обширный рынок также для русской парусины, холста, верёвок и канатов, свечей, рогож, товаров из выделанной кожи, включая юфть[549]. При этом готовая продукция, предназначенная на вывоз, большей частью была громоздкой. За исключением кожаных и меховых изделий, шкур, икры, мачт и ещё некоторых продуктов, экспортные товары имели низкую стоимость по отношению к их объёму. Поэтому корабли с полными трюмами, например, российского железа, везли менее дорогой груз, чем прибывавшие в Петербург суда, наполовину нагруженные французскими винами.

Тот факт, что большую часть экспорта составляло сырьё, не обязательно означает, что импорт сводился только к готовым продуктам производства. Списки ввозимых товаров показывают, что часто бывало как раз наоборот: многие из них представляли собой сельскохозяйственную продукцию – кофе, сахар, фрукты, индиго и другие красители. Другую группу составляли металлы – олово, свинец, их сплав, сталь, которые поступали в полуфабрикатах. Нельзя также считать готовой продукцией бобровые шкурки, сукно или медную проволоку. Конечно, Россия импортировала вина и крепкие напитки, но она также и вывозила икру и спирт. Можно прийти к выводу, что в значительной мере этот товарообмен был вызван специализацией на товарах сходного качества, т. е. на разных видах сырья и полуфабрикатов[550]. Это противоречит общепринятому мнению о том, что в XVIII в. экспорт из Санкт-Петербурга состоял почти исключительно из сырья, а в импорте в такой же степени преобладали готовые изделия. Это обобщение, справедливое для XIX в., неправомерно применялось к XVIII столетию.

Впрочем, Россия ввозила предметы роскоши, в особенности из Франции и Англии, к которым относились шёлковые ткани, зеркала, часы, английский фарфор и другие товары. Не производили в России и музыкальные инструменты, модные наряды, научные приборы, высококачественную мебель[551]. Но в Петербурге начинало развиваться местное производство, способное замещать импорт предметов роскоши, причём сильный стимул исходил от иностранных ремесленников, которые здесь жили и работали. Шторх (сам немец родом) утверждал, что под влиянием иностранцев к концу столетия в Петербурге так расцвело производство предметов роскоши, что некоторые их виды уже не было нужды ввозить из-за границы, в том числе узорчатые ткани, дамские шляпки, кареты и экипажи, мебель, каминные решетки, фарфор, стекло, гобелены, ювелирные украшения[552]. Как сказано выше, почти ежегодно цена экспорта превышала цену импорта. Оценить значение этого факта непросто. Прежде всего цифровые данные по импорту и экспорту не учитывают цену товаров, ввозившихся и вывозившихся контрабандой. Однако большинство наблюдателей в то время полагали, что торговый баланс в пользу России сохранялся даже с учётом контрабанды, правда, с гораздо меньшим превышением, чем указывала официальная статистика.

Наиболее правдоподобное объяснение этого благоприятного баланса состоит в масштабах спроса на российские товары: российский рынок просто был недостаточно силен, чтобы справиться с таким объёмом товаров, какой Западная Европа готова была покупать в России, ведь Петербург поставлял туда грузы, столь необходимые для кораблестроения – мачты, железо, пеньку. Даже ввоз предметов роскоши не превышал цены этого экспорта, потому что число потребителей роскошных товаров в Российской империи, вместе с пышным двором Екатерины, было весьма ограниченным.

Важную роль в продвижении коммерции играли объявления, публиковавшиеся в приложении к главной столичной газете «Санкт-Петербургские ведомости», которую издавала Академия наук. В главе 9 рассмотрено значение этого средства массовой информации для России в целом. Пока же мы ограничимся его ролью в жизни Петербурга. Раздел объявлений в газете, выходившей дважды в неделю, постепенно разрастался на протяжении последней трети XVIII в., так что к концу екатерининского царствования превысил по объёму постоянный раздел новостей. Объявления были призваны свести продавцов с покупателями – это была единственная доступная тогда форма рекламы, кроме словесных оповещений и простых уличных вывесок.

Анализ состояния коммерции в Санкт-Петербурге был бы неполным без оценки технического уровня городской торговли: какова была степень её модернизации, использовались ли новейшие методы банковского и финансового дела и делопроизводства, каков был прогноз стабильности? Подобная оценка должна проводиться в контексте XVIII в., и выводы следует делать с учётом исторического фона. Для исследования вопроса о качестве деловой жизни российской столицы уместным будет привлечь некоторые замечания о петербургской торговле, высказанные ранее другими авторами и заслуживающие внимания.

Прежде всего надо отметить, что вряд ли купцы – как русские, так и выходцы из других стран – уже в начале правления Екатерины пользовались единой системой мер и весов. Инструкции предписывали полицейским только следить, чтобы меры и веса применялись без обмана, а вовсе не обеспечивать их единообразие. Однако ещё до середины царствования это единообразие было введено. В начале 1780 г. в ответ на сенатский запрос городской магистрат докладывал, что все предприятия, торгующие сходными товарами, используют одни и те же меры и веса; следовательно, система уже была полностью стандартизирована. А раз Сенату понадобилось задать этот вопрос, значит, единообразие было достигнуто недавно[553]. Словом, стандартизация мер и весов – эта важная предпосылка развития современной торговли – была осуществлена в царствование Екатерины.

Второй предпосылкой является эффективное вложение капитала. Этот аспект коммерческой деятельности был развит недостаточно, особенно среди местных российских купцов. Иностранные наблюдатели сообщали, что среди русских не замечалось большой склонности к инвестированию. Конечно, некоторые использовали свои доходы для этих целей, но подавляющее большинство проявляло мало интереса к широкомасштабным капиталовложениям. Один из более ранних комментаторов XVIII в. полагал, что русские обычно закапывают деньги в землю, потому что не доверяют окружающим, а потом умирают, так и не открыв, где лежат их капиталы, «так что считается, что в России больше денег под землей, чем на её поверхности»[554]. Гораздо более правдоподобное объяснение того, почему русские сомневались, стоит ли вкладывать деньги, состоит в том, что их страшила угроза лишиться своих средств из-за неразумного вложения или из-за превратностей судьбы.

Кроме того, в России трудно было добывать кредиты. Хотя в 1754 г., как уже говорилось в этой главе, в Петербурге был учрежден Коммерческий банк, чтобы ссужать деньгами купцов, ведущих дела в портовом городе, его фонды скоро иссякли. В 1782 г., так и не реализовав свой потенциал, он был слит с Государственным дворянским банком и утратил уникальность как специальный банк для купечества. Многие же из тех коммерсантов, которые успели взять ссуды в Коммерческом банке, пока там были деньги, не смогли расплатиться в срок. Как и следовало ожидать в подобных случаях, их имущество продавалось с публичных торгов в возмещение банковского долга. При малом капитале, предназначенном для выдачи ссуд, не имело большого значения, что ссудный процент в начале царствования Екатерины был снижен до 6 %.

Ещё одно государственное учреждение, Сиротский дом, выдавало в этот период крупные ссуды. Это учреждение, не столь строгое, как государственные банки, давало деньги в долг дворянам и купцам, русским и иностранцам. Поручительство было обязательным, а условия ссуды требовали выплаты 1000 руб. в год плюс проценты[555]. И даже когда процентная ставка была низкой, такое быстрое погашение основной суммы долга часто оказывалось невозможным.

Многие заёмщики были вынуждены просить отсрочки выплат на несколько месяцев. Некоторые частные банкиры в Петербурге, обычно иностранцы, тоже давали крупные суммы в долг, а ростовщиков, ссужающих мелкие суммы, легко было найти в любой части города. Процентная ставка у частных банкиров была выше – они брали целых 10 % в месяц[556]. Поэтому русских купцов в Петербурге едва ли стоило винить за то, что они не желали брать крупные займы для финансирования деловых начинаний, всегда подразумевающих известный риск.

Помимо уже рассмотренных мер власти мало делали для того, чтобы создать источники кредитования или поощрить рост капиталовложений в коммерцию. Коммерческий банк организовали по настоянию купечества, а Императорский ссудный банк – по инициативе Екатерины, но в целом государство не проводило сколько-нибудь последовательной политики, благодаря которой купцы получали бы доступ к денежным средствам. Впрочем, от случая к случаю правительство откликалось на личные прошения и жаловало купцам монополии или суммы на начальные основные расходы. В 1763 г. государство выделило фонды на восстановление сгоревшего здания рынка на 5-й линии Васильевского острова. Это бедствие затронуло почти сотню купцов, которые вызвались через десять лет выплатить серебром беспроцентное казенное пожалование в размере 80 тыс. медных рублей. Их план был одобрен Сенатом и позволил купцам быстро восстановить торговые помещения[557]. Если речь зашла об удачных начинаниях, то отметим, что информация о коммерческой деятельности была в целом поставлена хорошо. Как указывалось ранее, газеты регулярно публиковали объявления и новости о прибытии торговых караванов из внутренних областей.

Коммерческим предприятиям города не хватало устойчивости. Не многие из них пережили одно поколение владельцев, а тем более два. Часто сыновей не интересовало сохранение отцовского дела, и его продавали. Вдовы продолжали держать лавки своих мужей, но лишь затем, чтобы они были проданы после их собственной смерти. А так как многие коммерческие предприятия были невелики и торговали ограниченным набором товаров, то свернуть операции, если того желали наследники, было нетрудно.

Ещё одна красноречивая характеристика уровня развития торговли состояла в том, что русские купцы не пользовались уважением в обществе. Сами русские часто говорили о нечестности своих купцов. Две из трёх вероятных причин знаменитого пожара на пеньковом складе в 1780 г., как докладывал граф А.Р. Воронцов по результатам своего расследования, бросали подозрение на купцов. Согласно одной версии, некий купец, имевший множество долгов, пытался спастись от кредиторов и хотел всех их сжечь. По другой, какой-то купец-подрядчик задумал таким способом скрыть свои злоупотребления[558]. Воронцов слышал об этом от купцов, потерявших товар в огне.

Иностранные купцы, имевшие дело с пеньковыми складами, постоянно жаловались в Коммерц-коллегию на то, что русские купцы их обвешивают или продают один сорт товара под видом другого. Иностранные путешественники тоже были невысокого мнения о русских купцах. Да и сами русские были вполне согласны со стереотипом, выведенным в комической опере Матинского. Наконец, Александр Радищев в своем «Путешествии из Петербурга в Москву» клеймил русских купцов за плутовство – с этим их пороком Радищев как начальник Санкт-Петербургской таможни был слишком хорошо знаком[559].

Общий вывод состоит в том, что коммерческая деятельность в Петербурге в последней трети XVIII в., при всём своём громадном объёме, оставалась на гораздо более низком технологическом уровне, чем в главных западноевропейских морских портах. Русские купцы ещё были неспособны в полной мере использовать современные достижения банковского и финансового дела и бухгалтерии, если только они не принадлежали к очень узкому кругу тех, кому размах операций позволял держать счета в Амстердаме или в каком-нибудь другом, не столь крупном иностранном центре торговли[560]. Не отличались они и особенной опытностью. Но зато Санкт-Петербург опережал все другие русские города по объёму торговли, и к моменту смерти Екатерины он один осуществлял половину объёма российской морской торговли[561]. Вопреки технической отсталости, коммерция явно выросла в количественном отношении. Это произошло благодаря тому, что при Екатерине были осуществлены на практике те возможности расширения торговли, которые просматривались в потенциале ещё в начале её царствования.