26. Искушение Китаем

Город Чинчео[101]. Обычные дома невелики, главные улицы широкие и очень красивые, полные лавок всякого рода. Каждая улица подобна трем лучшим в Испании, потому что любая из них столь же широка, как и главная. Везде наблюдается небывалое изобилие пищи, куриц, каплунов, уток, свиней… [а также] множество плодов и овощей, среди оных вишни, груши, виноград, перец и много сушеных фруктов, а еще орехов и каштанов. Имеется много пекарен, бакалей и всевозможных мастерских, по серебру, портняжных, обувных и парусных.

«Relaci?n del viaje del jesuita Alonso S?nchez a la China»[102] (вероятно, 1582)

Завоеватель Мигель Лопес де Легаспи, как мы видели, умер в 1572 году. Его преемником в должности губернатора Филиппин временно стал Гвидо де Лабесанес (Лавесарис), сын итальянского книготорговца из Севильи, который отправился в Новый Свет в 1536 году. Лабесарис провел на «благословенных» Молуккских островах несколько лет, сопровождал экспедицию Лопеса де Вильялобоса в качестве казначея и возвратился в Европу через Индию. Далее присоединился к Легаспи с самого начала завоевательного похода на Филиппины. Подобно Легаспи, он был человеком опытным и зрелым, а к правлению Манилой приступил, уже перейдя шестидесятилетний рубеж.

В губернаторство Легаспи Лабесарис успел покорить ряд важных островов, например Бетис и Лубао. Еще он основал испанский город Фернандина на севере Лусона (позднее этот город переименовали в Виган). Подобное усердие делало его кандидатуру естественным выбором при определении преемника Легаспи.

Одной из нерешенных проблем, вставших перед Лабесарисом на посту губернатора, был вопрос о том, как регулировать развивавшуюся торговлю с Китаем, что ныне велась на постоянной основе, — в частности, из Фукьена, равно как и из портов Эмуи и Чжанчжоу. Если же смотреть шире, Лабесарис был серьезно озабочен реализацией так называемого «китайского проекта» (la empresa de China[103], как говорилось в документах совета по делам Индий и как выражались в самой Маниле). Суть этого проекта сводилась к отправке экспедиции на покорение отдельных областей Китая, если не страны в целом, во славу испанской короны. Амбиции испанцев не ведали пределов, о чем свидетельствует, скажем, текст необычного письма, отправленного 11 января 1574 года главным нотариусом Манилы Эрнандо Энрикесом Рикелем. Этот человек, как и Лабесарис, прибывший на острова вместе с Легаспи, полагал, что для завоевания Китая будет вполне достаточно «менее шести десятков крепких испанских солдат». Около полугода спустя, 30 июля, губернатор Лабесарис отослал в Кастилию две карты — первая показывала расположение Китая по отношению к Лусону, вторая соотносила Китай и Японию. Эти карты не были ни подробными, ни точными, однако отражали испанский оптимизм. Губернатор поведал совету по делам Индий, что уповает на проникновение испанцев во все эти богатые земли, и добавил: «Я убежден, что сей труд, достойный богов, увеличит владения Вашего Величества, распространит далее Вашу славу и будет способствовать обращению в святую католическую веру множества людей, кои прозябают в варварстве и невежестве, ибо живут там, где верят, будто Небо (el Gran Cielo) властно над ними»^{‹‹678››}. Словом, манильские испанцы отлично знали, какие награды сулят империи любые контакты с Китаем^{‹‹679››}.

Грядущим испанским вторжением в Китай грезил и вице-король Новой Испании Энрикес де Альманса. В октябре 1574 года он докладывал королю Филиппу, что еще не нашел подходящего человека для руководства экспедицией в империю Мин. Если коротко, Энрикес искал нового Эрнандо Кортеса^{‹‹680››}. Хуан Пабло де Каррион, один из ближайших помощников Легаспи и знаток Молуккских островов, некоторое время полагал, что эти «острова» (Китай то есть) столь обильны, столь богаты и столь велики по сравнению с Филиппинами, что необходимо предпринять любые усилия, дабы подчинить их испанскому владычеству. Он предлагал снарядить за свой счет два корабля в сопровождении двух пинасс для завоевания Китая^{‹‹681››}. Взамен же просил звание «адмирала южных морей и китайского побережья». Предложение звучало здраво, и король очевидно заинтересовался. Но его сильно отвлекали неприятности в Нидерландах, где было неспокойно, несмотря на отбытие в те края великого герцога Альбы^{‹‹682››}, и потому Филипп медлил.

Пока король выжидал, на другом конце света происходили важные события. Так, в Маниле в 1574 году построили две отличные больницы, по одной для испанцев и для филиппинцев с китайцами; в обеих заправляли францисканцы. Третья больница, Сан-Габриэль, появилась позже и принимала лишь китайцев; за нею присматривали благожелательные доминиканцы. Затем, в ноябре 1574 года, китайские пираты во главе с Лин Фунем (известным испанцам под именем «Лимагон») — его база располагалась на Формозе, то есть на Тайване, — прослышали от санглеев Манилы о том, что испанцев на Филиппинах крайне мало. Лин Фунь решил немедленно напасть на Лусон, имея в своем распоряжении до 2500 человек. Однако его нападение отразили и отогнали обратно Лабесарис и внук и наследник Легаспи Хуан де Сальседо. Погибло около двух сотен китайцев, причем пираты сожгли несколько испанских кораблей. Увы, был убит и Мартин де Гойте, долгое время бывший главным помощником Легаспи. Это была серьезная потеря, ибо, как мы видели в предыдущих главах, Гойте играл важную роль в покорении Филиппинского архипелага. Лин Фунь бежал, но недалеко, и укрепился на реке Пайно возле Манилы.

Другие трудности также препятствовали походу на Китай. В сентябре 1574 года король Филипп принял двух августинских монахов, фра Диего де Эрреру и фра Хуана Гонсалеса де Мендосу^{‹‹683››}, которые пожаловались на злоупотребления новых энкомьендеро на Лусоне^{‹‹684››}. Фра Мартин де Рада также направил королю послание с обвинениями в адрес конкистадоров Педро де Чавеса и Хуана де Сальседо, которые требовали от деревенских жителей Лусона либо мирно подчиняться и выплачивать положенную дань, либо готовиться к войне. Naturales отказались уступить, и тогда Сальседо и Чавес принялись разорять их деревни. Рада настаивал на том, что действия конкистадоров нельзя признать справедливой войной. А вот губернатор Лабесарис извещал Филиппа о том, что великолепный штурман и святой отец Андрес де Урданета благословил эти карательные меры, ибо они казались единственным способом обратить Дальний Восток в христианство. Король Филипп удовлетворился этим объяснением.

В марте следующего года неугомонный Сальседо провел искусную операцию против укрепления Лин Фуня в окрестностях Манилы, выступив двумя крупными и шестью малыми кораблями. Началась долгая осада. Пока та продолжалась, китайцы направили на Филиппины официальное посольство во главе с сановником императорского двора Ваном Ваньгоа, а испанский губернатор пообещал изловить и передать китайцам пирата Лин Фуня, живым или мертвым. Ван увез обратно в Китай небольшую делегацию испанцев, которым поручили создать торговый анклав на побережье Фуцзяня, сопоставимый с тем, какой португальцы основали в Макао. Новую колонию должны были возглавить два августинца, фра Мартин де Рада и фра Херонимо де Марин, с первым из которых мы уже не раз сталкивались^{‹‹685››}, а второй только что прибыл из Новой Испании; возможно, этот Марин был внуком родившегося в Генуе капитана в отряде Кортеса, Луиса де Марина (Марини). Двух монахов сопровождала горстка испанских солдат под командованием соратника Легаспи, астурийца Мигеля де Луарки, энкомьендеро Отона на севере Лусона. С ним был и Педро де Сармьенто, также энкомьендеро из Отона. (Луарка имел крупную энкомьенду с 1600 туземцами, а у Сармьенто трудилось 300 человек^{‹‹686››}.)

Эта первая испанская экспедиция в Китай отправилась из Манилы 12 июня 1575 года и была поистине удивительным по дерзости предприятием. Некоторые из тех, кто находился на борту кораблей, считали, что им суждено превзойти величайшие достижения Кортеса и Писарро в Новой Испании и Перу. Коммерческие соображения также имели немаловажное значение. План состоял в том, что «светским» участникам экспедиции, в том числе Луарке и Сармьенто, предстояло вскоре вернуться в Манилу. Монахи же, преданные своей миссионерской деятельности, должны постараться обеспечить собственную безопасность, отправившись в Ханчжоу, где их встретит китайское войско и где они попытаются попасть на прием к императору^{‹‹687››}.

Семнадцатого июля испанская экспедиция достигла Фучжоу, где европейцев принял наместник Линь Яоху. Наместник направил императору в Пекине просьбу фра Рады и фра Марина относительно разрешения остаться в Китае, дабы проповедовать христианство и изучать местный язык. Пока же он предложил монахам вернуться в Манилу и там дожидаться решения императора. Если владыка Поднебесной согласится, Линь обещал прислать за святыми отцами корабль^{‹‹688››}.

На самом деле китайцы уже выразили готовность передать испанцам остров, с которого был виден Тайвань, в бухте Амой — или даже позволить европейцам обосноваться на материке, как только будет схвачен пират Лин Фунь, поскольку этот пират наносил китайцам урон ничуть не меньший, нежели испанцам. В итоге испанский военный отряд возвратился в Манилу.

Однако разгромить Лин Фуня оказалось намного труднее, чем предполагали испанские миссионеры. Тот сумел ускользнуть из своего укрепления на реке в августе 1575 года, по-видимому, с помощью филиппинцев, которые доставили ему древесину для постройки джонок. Нисколько не помогал наладить отношения и новый исполняющий обязанности губернатора Филиппин (после внезапной кончины Лабесариса) доктор Франсиско де Санде Пикон, ставленник Хуана де Овандо, нынешнего главы совета по делам Индий. Он отличался отсутствием дипломатического такта и не желал надлежащим образом отвечать на китайские любезности.

Впрочем, быстро выяснилось, что Санде наделен неоспоримыми достоинствами. Он изучал юриспруденцию в университете Саламанки и был прокурором, а также судил уголовные дела в Новой Испании, где насаждал суровое правосудие (с которым довелось свести близкое знакомство сыновьям Кортеса и их друзьям)^{‹‹689››}. На Филиппинах Санде освоился достаточно скоро и, после нескольких начальных ошибок, стал управлять осмотрительно, деловито и мудро. Пять лет его правления в Маниле оказались периодом объединения, причем он сердечно приветствовал на островах первого францисканца (его собственный брат был францисканцем в Гватемале) и командовал военными экспедициями на побережья островов Джоло и Минданао. Инструкции Санде включали в себя условие «наладить и укрепить отношения с китайским населением и убедить оное в искренности веры Королевства Испания»^{‹‹690››}.

Макао к тому времени успел превратиться в новое португальское поселение, подчиненное далекому Гоа. Предложения Китаю со стороны Испании во многом были аналогичны договоренностям, которых достигла Португалия в отношении Макао^{‹‹691››}.

Ван Ваньгао и его спутники вновь прибыли в Манилу — но столкнулись с упрямством и несговорчивостью доктора Санде, как раз начинавшего свое правление, и незамедлительно покинули Филиппины. С собою они увезли не только испанские товары, которые смогли купить, но и ценные дары (шелк, хлопок и лошадей), которые собирались вручить покойному губернатору Лабесарису. Вместе с китайцами уплыли фра Рада и его товарищ Альберто де Альбуркерке, но их решили высадить на филиппинском острове Болинако в устье бухты Лингайон и недалеко от мыса Бохеадор^{‹‹692››}.

Испанцы тем не менее не собирались ставить крест на «китайском проекте». На середину лета 1576 года губернатор Санде располагал сразу несколькими планами завоевания Китая. Так, 6 июня он написал королю Филиппу, что придумал, как покорить империю Мин силами от четырех до шести тысяч человек, которых следовало прислать из Новой Испании и Перу. Этих воинов следовало снарядить аркебузами и пиками, причем за оружие они должны были расплачиваться сами^{‹‹693››}.

Также Санде отправил в Испанию подробное описание Китая под властью династии Мин. Он знал, что династия находится у власти более 200 лет, что императоры Мин добились независимости Китая от монголов и что они ревниво оберегают границы своих владений. По установленным правилам ни один чужестранец не допускался в эти пределы, и Поднебесная не нуждалась ни в торговле, ни в импорте. Исключением являлись разве что португальские торговые фактории в Макао (с 1557 года), которые позволили европейским производителям выйти на кантонские ярмарки, где они меняли свои товары на китайский шелк. По коммерческим соображениям и китайские шелка, и европейское огнестрельное оружие раз в год отсылались вдобавок на «великом корабле» в Японию.

Император, блестящий Шэнь-цзун[104], прожил долгую жизнь и был весьма утонченным человеком. Он прославился многими культурными достижениями. К слову, Пекин стал столицей Китая именно при династии Мин (с 1421 года). В пятнадцатом столетии состоялось множество выдающихся походов — например, китайский военный флот даже добрался до Африки, — но к шестнадцатому веку эпоха предприимчивости, казалось, миновала^{‹‹694››}. Губернатор Санде внес ряд предложений относительно того, как собранное в Мексике и Перу войско сможет покорить Китай, развязав «поистине справедливую войну» (una guerra just?sima). Разве китайские воины не достойны презрения, разве они не «идолопоклонники и содомиты, приверженные грабежам и пиратству»? При этом в Китае имелось в избытке драгоценных металлов, а самая крохотная его провинция по численности населения превосходила Новую Испанию и Перу, взятые вместе. Санде считал, что разумнее всего будет сначала захватить какую-либо одну провинцию, ведь ее население наверняка встретит европейских завоевателей как освободителей. Разве не так произошло в Новой Испании, когда испанцы пришли в Тлашкалу? Далее же в сотрудничестве с китайскими «коллаборационистами» будет возможно подчинить себе остальные провинции^{‹‹695››}.

Санде знал, что китайцы как таковые — naturales Китая — далеко не глупцы и даже не простаки и вряд ли устрашатся европейцев. Более того, чудилось, что они вовсе не воспринимают угроз. С другой стороны, Санде полагал, что они способны повиноваться силе или могут быть задобрены дарами (золотом и серебром): «Если сравнивать их хоть в малейшей степени с обитателями Новой Испании, Перу, Тьерра-Фирме (Венесуэла) или иной области Америк, не исключено, что будет полезно также воззвать к гласу разума»^{‹‹696››}.

Писатель и солдат Бернардино Эскаланте в своих «Dis- cursos de la navegaci?n»[105], опубликованных в 1577 году, подверг критике испанские планы вторжения в Китай. Он утверждал, что мирное посольство куда лучше растолкует китайцам выгоды от подчинения Испании^{‹‹697››}.

Санде заблаговременно ответил на эту критику в послании королю Филиппу в 1576 году и в письме, отправленном на следующий день в совет по делам Индий. Ни король, ни совет не откликнулись.

Два года спустя, в 1578 году (в те дни такой срок не считался чрезмерно долгим для прохождения важной международной корреспонденции), королю Филиппу доставили новое послание Санде. На сей раз губернатор объяснял, прибегая к сравнению, которым в свое время пользовался и Эрнандо Кортес, что уже благодаря покорению Филиппинских островов Испания создала империю, по площади «больше Германии», и в этой империи изобилие богатств и доходов, а подданные склонны менять своих правителей^{‹‹698››}. Вскоре после отправки этого письма до Манилы добрались семнадцать францисканцев во главе с фра Педро де Альфаро, возможно, сыном главного инвестора похода Кортеса, Луиса Фернандеса де Альфаро^{‹‹699››}. Они основали монастырь Сан-Фелипе, позднее переименованный в монастырь Сан-Грегорио (Святого Григория Великого). Педро де Альфаро затем отправился в Китай, оставив за себя Хуана де Пласенсию, который занялся составлением грамматики и словаря тагальского языка, распространенного на Филиппинах. Пласенсия позже утверждал, что за девять лет обратил в христианство 250 000 naturales.

Достижения Альфаро были не менее примечательными. Из обнесенного стенами города Кантон он написал длинное письмо, где рассказывал о выпавших на его долю испытаниях^{‹‹700››}. В пути его сопровождали несколько товарищей-францисканцев и китайский переводчик (санглей), которого все называли «Хуанико».

Фра Педро де Альфаро повествовал, как его самого и его спутников-монахов задержала в Кантоне многолюдная, враждебно настроенная толпа, сдавившая со всех сторон так, что они не могли сдвинуться с места. Монахи успокаивали китайцев, уверяя, что прибыли с единственной целью — проповедовать слово Божье. Сам Альфаро между тем пришел к выводу, что «королевство Китай есть большой и обильно населенный город» с суровым, но эффективным правительством^{‹‹701››}. Филиппины он считал архипелагом, который способен стать центром обширной ост-индской (испанской) империи, простирающейся от Гоа в Индии до Макао в Китае.

Мечта о завоевании Китая продолжала будоражить Америки. Так, судья аудиенсии (верховного суда) в Гватемале Диего Гарсия де Паласиос предложил в письме королю Филиппу от марта 1578 года, что «желательно и просто» набрать 4000 человек в Америках и отправить их на шесть галерах прямиком в Китай. Он просил короля оказать содействие в предоставлении значительного количества бронзы на изготовление пушек^{‹‹702››}.

Реакция совета по делам Индий, как и самого короля, на эти дерзновенные идеи была противоречивой. Члены совета не сомневались в том, что будут нести ответственность за любое решение, принятое короной в отношении Китая. Изучив многочисленные донесения, они подсчитали, что Китай тянется на 1100 лиг в длину и на 500 лиг в ширину; следовательно, общая его «окружность» составляет около 3000 лиг. По мнению членов совета, в Китае имелось пятнадцать провинций, в которых насчитывалось почти 300 городов, более 1000 обнесенных стенами небольших городков и, предположительно, огромное количество деревень. Император располагал воинством численностью до 5 миллионов человек, вооруженных аркебузами, пиками, мечами, луками и стрелами, а также военными машинами различного вида, наподобие тех, что применялись при осадах в Европе. Отсюда вытекало, что завоевание Китая может оказаться далеко не таким простым делом, как думал судья Гарсия де Паласиос^{‹‹703››}.

Король также преисполнился сомнений. 29 апреля 1579 года он написал губернатору Санде из Сан-Мартина-де-ла-Вега, малого города между Мадридом и Толедо, весьма строгое письмо: «Что касается вашей идеи о покорении Китая, каковое, по-вашему, нам следовало бы осуществить незамедлительно, Нам кажется, что сейчас не лучшее время для обсуждения этого вопроса. Скорее, нужно добиваться хороших отношений и дружбы с китайцами; вы не должны ни нападать на них, ни преследовать их союзников-пиратов и не давать ни единого повода к возмущению»^{‹‹704››}.

Летом предыдущего, 1578 года Санде отправил разведку с Манилы на юг до острова Борнео. Фра Мартин де Рада отплыл вместе с разведчиками, но он умер в море. В августе фра Херонимо Марин, теперь наиболее сведущий среди всех августинских монахов на Филиппинах, прибыл к испанскому двору с посланиями Санде. В итоге король и совет по делам Индии снова пересмотрели свою политику в отношении Пекина. Однако лишь в феврале 1581 года Марин, в сопровождении фра Франсиско де Ортеги и фра Антонио Гонсалеса де Мендосы, тронулся в путь из Кастилии в Новую Испанию, а затем пересек Тихий океан с дарами для императора Китая, в том числе с картинами модного придворного художника из Валенсии Алонсо Санчеса Коэльо^{‹‹705››}: конным портретом короля Филиппа, изображением Филиппа в одиночестве, портретом покойного императора Карла, полотном с изображением Богородицы и ликом Христа^{‹‹706››}. Санчес Коэльо получил за свои труды 400 песо. Ни одна из этих картин, похоже, не сохранилась, хотя работы Санчеса Коэльо высоко ценятся по всей Испании^{‹‹707››}.

Однако теперь преградой для мирной реализации «китайского проекта» сделался новый вице-король Новой Испании, граф Корунья^{‹‹708››}, который поддерживал точку зрения как своего предшественника Мартин Энрикеса, так и бывшего губернатора Санде (тот возвратился с Филиппин в Новую Испанию и отправился в Гватемалу, где стал председателем верховного суда). Кроме того, мирному процессу противодействовал Габриэль де Рибера, главный судья на Себу при Легаспи, а ныне procurador general (генеральный прокурор) Филиппин, также временно очутившийся в Новой Испании. Все эти гранды (и Санде, в частности) полагали, что испанское посольство в Китае подвергнется оскорблениям, а дары будут отвергнуты.

Через два года после отправки даров король Филипп оказался перед необходимостью давать инструкции очередному новому губернатору Манилы. Санде умер, и его преемником, назначенным в августе 1578 года, стал Гонсало Ронкильо де Пеньялоса^{‹‹709››}. Он был сыном мэра Вальядолида Родриго Ронкильо, который прославился своей жестокостью при подавлении восстания комунерос. Филипп напомнил новому проконсулу о важности соблюдения закона 1573 года относительно завоеваний — все рабы, захваченные на территориях, покоренных испанцами, и те, кого испанцы привезли с собой, должны быть освобождены. Ронкильо также полагалось узнать у нового епископа Манильского, просвещенного и умного доминиканца Доминго де Саласара, каким образом этот закон может быть применен «наиболее мягко и наиболее положительно для христианской общины»^{‹‹710››}.

Ронкильо прибыл в Манилу с большим количеством друзей, родичей и потенциальных иммигрантов, привезя с собою до 600 человек. В 1580 году, кстати, в Манилу приплыло больше испанцев, нежели в любой другой год шестнадцатого столетия^{‹‹711››}. Ронкильо ожидал, что пробудет на губернаторском посту до конца своих дней, и на расследовании 1581 года объяснял, что потратил большую часть собственных средств на обустройство жизни на Филиппинах. Среди тех, кто присоединился к нему, был его племянник и будущий преемник Диего.

Новый губернатор немедля приступил к делу. Он создал для китайцев гетто в Париане, за окраинами Манилы и в досягаемости испанских тяжелых пушек. Еще он покорил провинцию Кагаян, куда отправил Хуана Пабло Карриона низложить японского пирата, там обосновавшегося. Каррион затем основал в провинции два города — Нуэва-Сеговия и Нуэво-Аревало. Ронкильо также ввел 3-процентную пошлину на импорт из Китая и на экспорт в Китай. Это решение возмутило равно испанцев и китайцев, но губернатор не поддался давлению (с налогами обычно так и случается)^{‹‹712››}. Далее появился налог в размере процентов на все товары, ввозимые на или вывозимые с Филиппин. Этот налог воспроизводил аналогичные поборы в Севилье, где, впрочем, ставка была ниже (2,2 процента)^{‹‹713››}. Все эти налоги постепенно повышались, а с добычи жемчуга брали особую пошлину.

Церковный «коллега» Ронкильо, епископ Саласар, принадлежал к числу наиболее выдающихся священнослужителей Испании. Он родился в Ла-Бастиде подле Саламанки в 1513 году, а в университете Саламанки некоторое время обучался у Франсиско де Витории, основоположника концепции справедливой войны. В 1546 году Саласар поступил в доминиканский монастырь Сан-Эстебан в Вальядолиде, затем отправился в новую Испанию, где достаточно хорошо изучил науатль и проповедовал на этом языке. К 1556 году он начал требовать, чтобы с индейцев Новой Испании перестали взимать десятину. В 1558 году Саласар участвовал в экспедиции Тристана де Луны во Флориду, а в 1561 году сделался приором монастыря Санто-Доминго в Мешико. Судья Алонсо де Сурита вспоминал о нем как необыкновенном человеке, «образце всех добродетелей, замечательном проповеднике, чьи мысли отличались строгостью и узнаваемостью»^{‹‹714››}. Далее Саласар миссионерствовал в Сакатекасе (центр современной Мексики) и председательствовал на суде над мятежными сыновьями конкистадоров в 1567 году^{‹‹715››}. После чего, похоже, ненадолго отправился в Тьерра-Фирме, но потом вернулся в Новую Испанию.

Вдохновлявшийся примером Бартоломе де Лас Касаса, Саласар начал сочинять на латыни книгу об истории владычества Испании в Индиях и обоснованности этого владычества; данный труд он намеревался представить в Испании совету по делам Индий. Увы, никаких следов этой работы не сохранилось, однако известно, что в Испании Саласар отстаивал права индейцев и даже оказался на краткий срок в тюрьме по распоряжению папского нунция. Он призывал к заботе об индейцах в монастыре Аточа, где недавно скончался Лас Касас, и своими проповедями, что бы ни думал папский нунций, привлек внимание короля. Филипп всегда охотно поощрял священнослужителей и потому назначил Саласара епископом Манильским. Саласар прибыл на Филиппины в сентябре 1581 года и сразу догадался, что его новая паства похожа «на овец без пастыря». Как и ожидалось, он сразу же взялся опекать туземцев, а вдобавок оттолкнул от себя всех «своей суровостью и желанием повелевать». Некий солдат попросил его быть сдержаннее в выражениях. Иначе, как предупредил этот солдат, не составит труда попасть в митру из аркебузы с расстояния в пятьдесят ярдов. Саласар также вызвал негодование китайцев, требуя, чтобы новообращенные христиане срезали свои косички^{‹‹716››}. Ронкильо пожаловался королю Филиппу и просил Саласара умерить пыл. Губернатор писал королю, что «Саласар столь тверд в своих убеждениях, что мнит их неоспоримой истиной»^{‹‹717››}.

Саласар провел собрание всех местных руководителей монашеских орденов. На собрании обсуждался ряд довольно острых вопросов, выдвинутых епископом. Во-первых, являются ли «стесненные обстоятельства колонии оправданием того, что губернатор пренебрегает соблюдением принятых законов»? Во-вторых, может ли «жалоба, поданная королю от имени рабовладельцев, служить основанием для пренебрежения законом»? В-третьих, надлежит ли губернатору «приступить к исполнению закона во всей его полноте немедленно или это решение может быть временно отложено»? Руководители ответили «нет» на все эти вопросы и заявили, в частности, что «свобода индейцев [туземцев] никоим образом не должна ущемляться, ибо она предопределена божественным законом».

Реши Филипп проявить упорство в планах по завоеванию Китая, Саласар наверняка стал бы первым архиепископом Пекинским[106].