27. Завоевание Китая

Было бы легко привести их к нашей вере, обладай мы свободой им проповедовать.

Фра Мартин Игнасио де Лойола (1585)

В марте 1582 года фра Алонсо Санчес, сын простых людей, талантливый и уверенный в себе иезуит из маленького городка Мондехар под Гвадалахарой, который отправился в Новую Испанию в 1579 году, наконец отплыл в составе флотилии из трех кораблей в «королевства Китая» (los reynos de China), как он сам писал. Его сопровождали «брат-помощник» Николас Гальярдо, двое францисканцев, в том числе фра Хуан Побре, и двадцать два моряка. На Дальнем Востоке иезуитам приходилось соперничать с доминиканцами, а вот с францисканцами достаточно быстро нашли общий язык.

Экспедиция столкнулась с яростной бурей между Филиппинами и Китаем и лишилась кораблей возле китайского порта Чжэлинь, знаменитого центра контрабанды. Фра Санчес в подробном изложении испытаний, выпавших на долю экспедиции, упоминал о «подлинных водяных горах, что окружили наш фрегат». «О, до чего жуткая ночь!» — воскликнул штурман. Но в конечном счете Санчес и его спутники спаслись и добрались до суши^{‹‹718››}.

За этим отчетом о кораблекрушении в тексте фра Санчеса содержится описание того, что ему и его спутникам довелось увидеть в Китае. На Вербное воскресенье, к примеру,

собрались все китайские корабли, каждый с четырьмя большими шелковыми флагами на корме, со многими вымпелами, и было много упражнений с пиками, ретирад с аркебузами и прочим оружием, а также охота. Солдаты толпились на борту кораблей или на берегу поблизости, внутри крепости, где изобиловали крупные боевые животные [собаки], облаченные в желтые одежды, и значения этого цвета мы не постигли. Мы не думали вовсе, что они намереваются расправиться с нами, но около полудня мы поняли смысл происходящего, ибо на суше начался парад с пристальным вниманием к малейшим подробностям, а те, кто был в море, стреляли из своего оружия и потрясали своими аркебузами, учиняя немыслимый шум и всячески выказывая свою доблесть.

По завершении зрелища трое капитанов явились за нами и известили, что supi (то есть губернатор провинции) зовет нас на ланбо. Мы не ведали, что сие означает, а потому стали требовать, чтобы нас отпустили в Кантон, объясняя, что, пусть и с некоторыми трудностями, вполне доберемся на одном фрегате. Нам же показали три лодки, одна из которых выглядела чистой и красивой; ее покрыли лаком, и она сверкала, точно меч, без каких-либо следов паутины или насекомых. Шкафы внутри столь огромные, что в них можно спать.

Мы вышли в море через одну из просторных бухт, мимо множества островков… плыли всю ночь и к понедельнику Страстной недели уже вынуждены были пересесть на крохотные повозки. Наш путь далее пролегал по суше, и мы наблюдали работников, мало чем отличавшихся от таковых в Испании; они трудились на отменных полях, вспахивая землю на буйволах, если не считать одного поля, где в плуг запрягли верблюда.

Тот факт, что у китайцев — стараниями португальцев — были аркебузы, а также плуги, внушал известные опасения.

Санчеса и его спутников доставили в некое укрепление, где подвергли суровому допросу при посредстве весьма косноязычных переводчиков. В итоге четырем церковникам разрешили отправиться в Гуанчжоу — то есть в Кантон, — а вот испанских военных моряков задержали в Чжэлине на семь месяцев^{‹‹719››}. Святым отцам выпало переправляться через множество рек, испытывая норов своих лошадей, а затем их остановили в Хуэйчжоу для дальнейшей проверки. Они встретились с местным «губернатором», который все-таки позволил им поехать в Гуанчжоу, а по прибытии столкнулись с португальскими торговцами и несколькими иезуитами. Их приютил в своем просторном жилище неаполитанский иезуит Микеле Руджьеро из Салерно, а от тюремного заключения (или от худшей участи) спас португальский капитан Мака Матиаш Панела, который к тому времени немного освоил китайский язык и у которого было много китайских «подружек»^{‹‹720››}.

Пока продолжалось это эпическое путешествие (оно казалось таковым, поскольку это было первое проникновение испанцев в Китай по суше), испанское духовенство на собрании в Маниле обсуждало обоснованность планов по покорению Филиппинского архипелага и реформу энкомьенд на этих островах^{‹‹721››}. В начале 1582 года губернатор Ронкильо отправил корабль под командой Франсиско Дуэньяса из Манилы к Молуккским островам с наказом поведать португальцам на острове Тидора о недавно заключенном союзе Испании и Португалии, а также с поручением изучить остров Тернате^{‹‹722››}. На Филиппинах же губернатор сосредоточил испанские силы в Нуэва-Сеговии, новом городе на северо-востоке Лусона, откуда планировалось начать наступление на Китай.

В мае 1582 года фра Алонсо Санчес после многомесячного тяжелого путешествия добрался до Макао. Там он встретил фра Алессандро Валиньяно, неаполитанского иезуита и инспектора, который возвращался из Нагасаки домой в Европу. Валиньяно происходил из богатой итальянской семьи родом из Кьети около Пескары, в южной части Абруцци. Его родители были друзья грозного Караффы (позднее папы Павла IV), ранее служившего местным епископом. Сам Валиньяно сделался аббатом уже к восемнадцати годам и стал каноником в двадцать лет. Затем его повысили до чина наставника послушников в Риме, а вскоре назначили ректором иезуитского колледжа в Мачерате близ Анконы. Инспектором иезуитских миссий в Индиях его определил четвертый генерал ордена иезуитов, голландец Эверард Меркуриан. Для Меркуриана, к слову, «Индии» включали в себя Японию.

Валиньяно считается «отцом» иезуитской колонизации Дальнего Востока. Это он посоветовал своему блестящему ученику Маттео Риччи, который в 1582 году прибыл в Макао из Италии, учить китайский язык, а сам провел в Макао десять месяцев в 1577–1578 годах. Он невысоко ценил имперское правительство Моголов в Индии и считал, что индийцы мало чем отличаются от животных. Поначалу японские обычаи и повадки его потрясли, но затем Валиньяно в них разочаровался и сосредоточился на Китае — единственной территории, заслуживающей внимания с точки зрения колонизации на Дальнем Востоке. В 1578 году он написал об этом преемнику Меркуриана, фра Клаудио Аквавиве. Он считал, что японцы могут помочь испанцам покорить Китай («население Японии способно оказать немалую поддержку намерениям Его Величества касательно Китая»)^{‹‹723››}.

Некий китайский чиновник из Макао сказал фра Алонсо Санчесу, что понимает причины лживого поведения Валиньяно и других монахов, поэтому Санчес счел за лучшее скрыться с глаз. Он отправился в Японию в начале июля 1582 года на большой джонке, которой командовал португальский торговец Бартоломеу Важ Ландейру, но джонка потерпела крушение у Формозы. Санчес и его португальский собрат-иезуит, Франсишку Переш, в конце концов смастерили лодку, которая позволила им вернуться в Макао в начале октября того же года.

Между тем творцы высокой политики не ведали устали, как и прежде. В июне 1582 года королевский агент — или высокопоставленный чиновник — в Маниле Хуан Баутиста Роман направил королю Филиппу послание, в котором настоятельно призывал к заключению полноценного торгового соглашения с Китаем, но прибавлял, что, если такого соглашения не удастся заключить мирным путем, он теперь одобряет применение военной силы для достижения цели^{‹‹724››}. Однако губернатор Ронкильо сообщил королю, что вооруженных сил на Филиппинах явно недостаточно для вторжения в Китай. Понадобится, как говорили и другие, прислать многочисленное подкрепление из Новой Испании^{‹‹725››}. Ронкильо также отослал фра Алонсо Санчеса обратно в Макао, чтобы выяснить, ведется ли там какая-либо деятельность от имени дона Антониу де Крату, претендента на португальский трон, и чтобы заодно обеспечить переход Макао во владение единого монарха Испании и Португалии Филиппа II. Еще Санчесу поручалось собрать сведения об умонастроениях китайцев на случай, если военное решение будет принято окончательно.

Экспедиция под руководством решительного португальского капитана Матиаша Панелы ушла из Макао на север к Чжаоцину в апреле 1582 года. Другая, под командованием Херонимо де Бургоса, которого сопровождали семнадцать францисканцев и отряд солдат, выступила в июне. В Чжаоцине к Панеле обратился местный правитель Чэнь, желавший купить серебро. Вместо того Панела подарил Чэню часы, весьма щедрый дар для той эпохи, обернувшийся немалыми выгодами^{‹‹726››}. Макао продолжал португализироваться. Разрешение на прибытие иезуитской миссии в Китай было согласовано, и блестящему изобретательному итальянцу Маттео Риччи вскоре предстояло приступить к обязанностям, которые он великолепно исполнял в Китае на протяжении двадцати семи лет^{‹‹727››}.

В Маниле смерть губернатора Гонсало Ронкильо в феврале 1583 года имела крайне трагические последствия. На его похоронах в новом, временном соборе на помосте с гробом зажгли высокие восковые свечи. Сильный ветер взметнул пламя к деревянной крыше здания. Собор сгорел дотла, удалось спасти лишь алтарь. Большая часть бамбуковых домов Манилы, крытых сухими листьями, тоже сгинула в огне, заодно с дворцом нового епископа и главной приходской церковью, органом и складом, полным товаров, что ожидали отправки в Новую Испанию на очередном «манильском галеоне»; было уничтожено много книг из библиотеки епископа Саласара и небольшой форт со всем оружием. Корабельные и другие бронзовые пушки попросту расплавились от жара. Большинство из 700 испанцев остались без крыши над головой и без имущества, как и около 3000 китайцев (санглеев) Манилы.

Восстановлением города выпало заниматься Диего Ронквильо, племяннику покойного Гонсало. Диего временно занял пост губернатора. Важную роль в восстановлении также сыграл целеустремленный иезуит фра Антонио де Седеньо, научивший филиппинцев изготавливать плитку и кирпич, строитель первого каменного форта и первой печи для обжига в новой колонии. На этом этапе испанской имперской истории иезуиты нередко выступали движущей силой внедрения инноваций.

Именно в эти годы формировался характерный стиль испано-филиппинской архитектуры, образцами которого в Маниле являлись августинский и францисканский монастыри, прекрасная больница Святого Климента, большая доминиканская церковь Реаль Колехиата де Сан-Хосе и церковь-крепость Нуэстра-Сеньора-де-Гия. Вскоре построили новый рынок, в том числе 150 лавок, в которых проживало 600 китайцев. Однако новый пожар уничтожил многие здания в конце столетия.

Епископ Саласар и новый губернатор редко виделись друг с другом. Епископ призывал к человеколюбию и справедливости, а губернатор явил себя узколобым бюрократом. Но в начале 1583 года они договорились о том, что 8000 испанцев и флот численностью до дюжины галеонов позволят испанской короне без особых хлопот взять верх над китайской династией Мин. Епископ признавал, что в прошлом поддерживал мнение большинства образованных людей Испании и всей империи, осуждавших покорение туземных народов. Но с момента прибытия на Филиппины, где он смог посоветоваться с более сведущими богобоязненными людьми, он изменил свою точку зрения. И Кортес с ним бы согласился^{‹‹728››}.

Двадцать седьмого марта 1583 года неутомимый иезуит фра Алонсо Санчес вернулся в Манилу из Китая и всецело согласился с епископом Саласаром. Невозможно, уверял Санчес, проповедовать слово Божье в Китае без военной силы за спиной. Он уверенно рассуждал о небывалых преимуществах, коммерческих и политических, которые сулило покорение Китая (la empresa de China). Впрочем, по его подсчетам выходило, что для завоевания понадобятся 10 000 человек, намного больше, чем предполагали Ронкильо и Саласар. Но на захват Кантона достаточно всего 200 человек, а с падением этого города остальные китайские города приноровятся к новой власти. Фра Санчес легко убедил губернатора Ронкильо, поскольку упирал на то, что его мнение базируется на практическом опыте очевидца^{‹‹729››}. О Маттео Риччи он отозвался как о человеке, который настолько сжился с китайцами, что стал почти неотличим от них^{‹‹730››}.

Весной 1583 года в Маниле состоялась встреча людей, ответственных за осуществление «китайского проекта», и на этой встрече подробно обсуждалось право короля Испании на завоевание Китая^{‹‹731››}. Епископ Саласар затеял, по его собственным словам, «юридический богословский процесс», направив свои соображения по данному вопросу папе Григорию XIII (Уго Бонкомпаньи) и королю Филиппу. Епископ составил опросник из восемнадцати пунктов, которые предстояло потом оценить восьми судьям. В формулировках ощущалось влияние Франсиско де Витории, теолога из Саламанки, у которого учился Саласар. На встрече развернулась дискуссия о том, можно ли назвать любой подобный конфликт «справедливой войной»; Саласар теперь полагал, что да, но прибавлял, что говорить об этом людям пока преждевременно. Вскоре после того был создан новый верховный суд в Маниле, управлявший не только Филиппинским архипелагом, но и материковым Китаем («открытым или подлежащим открытию»). Чиновники, связанные с этим довольно своеобычным учреждением, начали исполнять свои обязанности в следующем году. 9 июня 1583 года фра Санчес направил длинное письмо Клаудио Аквавиве, генералу ордена иезуитов, прося поддержать предложение об отправке военной силы в Китай^{‹‹732››}.

Через несколько недель губернатор Диего Ронкильо написал в Мадрид, что нрав и обычаи Китая таковы, что, пусть этот край располагает едва ли не богатейшими плодороднейшими землями в мире, победить китайцев не составит труда. И снова упомянул, что для завоевания потребуется всего 8000 человек^{‹‹733››}. В начале 1584 года епископ Саласар, похоже, снова передумал насчет разумности вторжения, но 25 июня того же года Франсишку Кабрал, португальский иезуит, написал из Макао королю Филиппу письмо с пламенным (пусть ничем не подкрепленным) призывом к вторжению и завоеванию Китая. Поскольку Китай был империей, ожидалось, что завоевание будет мало чем отличаться от покорения ацтеков и инков. Испанцы должны захватить императора в Пекине, как захватили Монтесуму и Атауальпу, и все тогда пойдет как по писаному. В духовном и материальном отношении завоевание рисовалось весьма выгодным. Кабрал рассуждал о 10 000 солдат, но уверял, что 2000 из них будет достаточно легко нанять в Японии при содействии отцов-иезуитов^{‹‹734››}. А китайцы в Маниле, говорилось в письме, наверняка поддержат эти планы.

Несмотря на приготовления к вторжению и последующему завоеванию, по-прежнему реализовывались идеи более мирного свойства. Так, в тот же день, когда Кабрал написал свое письмо (25 июня), королевский агент в Маниле Хуан Баутиста Роман предложил отослать императору в Пекин богатые дары — роскошный наряд из бархата и парчи, фламандский гобелен, а также венецианское стекло, несколько зеркал, диковинки из Милана, бочонки красного и белого вина, пару-тройку мечей и картины Санчеса Коэльо, о которых упоминалось выше^{‹‹735››}. Увы, эти дары скорее смутили бы, а не восхитили китайцев.

Спустя несколько недель фра Алонсо Санчес вновь заявил, что никакое мирное обращение Китая в христианство невозможно и необходимо — насущно необходимо — немедленно приступить к завоеванию. Все, кто был осведомлен о китайцах, согласились с тем, что ведущиеся споры «надлежит закончить так, чтобы Китай разделил участь Новой Испании и Перу»^{‹‹736››}.

Китайских торговцев в Маниле между тем переселили в особый квартал, звавшийся Байбай, или Париан, — внутри городских стен. Этот квартал быстро превращался в оживленное место с проложенными под прямым углом друг к другу улицами, что окружали озеро, куда могли входить морские суда. Посреди озера находился остров, где наказывали преступников. Всего в Маниле проживало около 4000 санглеев, а в Байбае с 1589 года появилась католическая церковь^{‹‹737››}. Китайцы, которые из поколения в поколение доминировали во многих профессиях, от переплетного ремесла до выпечки, от содержания таверн до каменной кладки, иногда ненадолго покидали этот квартал, но в целом оставались там вплоть до девятнадцатого столетия. Сотрудничество двух врагов, двух враждебных культур, виделось вполне возможным.

Некоторые испанцы выражали недовольство той воинственностью, которая как будто исходила от филиппинской колонии. Португальцы и вовсе считали, что война причинит урон их коммерческим интересам. Португальские иезуиты не поддержали фра Алонсо Санчеса и не одобряли его призывов, грозивших покончить с их привычным, умиротворенным образом жизни. Фра Антонио де Мендоса, провинциал иезуитов Новой Испании, написал генералу Аквавиве в январе 1585 года, что Алонсо Санчес и вправду утверждает, будто «мирными способами с Китаем ничего не поделать и потому не только оправданно, а необходимо послать войско для завоевания»^{‹‹738››}. Из тона письма очевидно, что Мендоса был настроен весьма критически.

Его чувства разделял и великий фра Алессандро Валиньяно, который тоже написал Аквавиве, выражая обеспокоенность взглядами Алонсо Санчеса, который, по его словам, «своими поистине фантастическими домыслами» сумел «натворить столько глупостей, что поразил меня до глубины души»^{‹‹739››}. Аквавива в конце концов ответил Мендосе, что Санчес в самом деле допустил много ошибок в отношении Китая и «в рассуждениях о необходимости войны против него». Он намекнул, что Санчеса, пожалуй, следует вернуть домой, где, при иных обстоятельствах, святой отец окажется полезнее и послушнее^{‹‹740››}.

Примерно в это время фра Мартин Игнасио де Лойола, доминиканец, который, как мы видели, был опытным путешественником и племянником основателя ордена иезуитов, писал, что, хотя

китайцы упорствуют в заблуждениях, было бы легко привести их к нашей вере, обладай мы свободой им проповедовать. Если случается затмение солнца или луны, они искренне верят в то, что Повелитель Небес велит им расстаться с жизнью, и из чистого страха следуют в дальнейшем этому образу мышления… пускай они при том верят, что солнце — это мужчина, а луна — это женщина. Они также верят в бессмертие души и в то, что в лучшей жизни обретут награду или наказание, которые заслужили своими поступками в посюстороннем мире…^{‹‹741››}

Весной 1586 года доктор Сантьяго де Вера, председатель верховного суда, созвал комиссию представителей всех религиозных орденов на Филиппинах. Вера прежде был судьей на Санто-Доминго и в Нуэва-Галисии в Новой Испании, а также магистратом, более других заинтересованным в расследовании преступлений в этом вице-королевстве. Сам он не имел мнения относительно «empresa de China»^{‹‹742››}, однако не мог допустить, чтобы фра Алонсо Санчес стал тем человеком, который будет докладывать в Испанию о решениях провинциалов орденов, одержимый своими фантазиями о многих преимуществах, каковые сулит Испании завоевание Китая. К слову, провинциалы в целом разделяли мнение Санчеса и не сомневались в осуществимости этих дерзких планов.

Они полагали, что Китай можно принудить к открытости сравнительно немногочисленным отрядом, который возглавит губернатор Филиппин. Солдат следует набирать из любой местности во владениях короны, хотя предпочтительнее всего баски. Разве Филиппины завоевал не баск Мигель Лопес де Легаспи? Разве не баском был Элькано? Еще следует набрать шесть тысяч местных воинов на Филиппинском архипелаге. Пять тысяч рабов тоже окажутся полезными, равно как и шесть тысяч японских солдат.

Японцы усиленно давали знать, что одобряют потенциальное испанское вторжение в Китай. Более того, могущественный дайме (феодал) Кониси Юкинага открыто говорил, что выделит Испании 6000 своих солдат на войну против Китая, Борнео или Молуккских островов^{‹‹743››}.

Особое внимание следовало уделить необходимому вооружению. Кроме того, надлежало найти деньги на подкуп тех мандаринов, о которых было известно, что они способны восстать против своего императора при должном финансовом «поощрении». Планы вторжения подлежали тщательной разработке, и, конечно же, вторжение ни в коей мере не должно было походить на завоевание Кубы (когда запад острова оставался в небрежении, а восток активно развивался)^{‹‹744››}.

Епископ Саласар, стоявший за подобными рассуждениями, желал, чтобы над вторжением витал дух богослова Витории. Маттео Риччи и Микеле Руджьери из Салерно, итальянские иезуиты, ныне обосновавшиеся в Китае, считали, что должны оставаться там, где они были, пока не наступит канун вторжения. Но в ответ их попросили поделиться своими соображениями о том, чего можно ожидать от китайцев. Саласар тем временем сделался убежденным врагом Китая и стал публично вещать о том, что на Филиппинах китайцы «ввергают naturales в грех и разврат»^{‹‹745››}.

Риччи придерживался иного мнения. Они с Руджьери отправились в Чжаоцин неподалеку от Кантона по приглашению губернатора и вице-короля провинции (должности указаны в тех терминах, какими тогда пользовались европейцы). Им выделили земельный участок для строительства храма, обещали свободу передвижения и защиту. Так в 1588 году началась одна из наиболее примечательных европейских авантюр (то есть приключений, без негативного оттенка). Руджьери затем вернулся домой и попытался убедить папу направить посланника в Китай. Риччи же остался в Китае, учредил иезуитские миссии в Чжаоцине, потом в Наньчане, столице провинции Цзянси, потом в Нанкине, южной столице Китая, и, наконец, в самом Пекине. Это стало возможным благодаря и поднесенному Руджьери подарку китайскому бонзе — замечательным часам, «чудесному крохотному механизму из латуни, отбивавшему время без всякого прикосновения к нему». Также в дар бонзе досталось несколько калейдоскопов. Эти предметы, как писал Хью Тревор-Ропер, были призваны «сделаться могучим инструментом духовного завоевания Китая»^{‹‹746››}.

В марте 1587 года провинциалы признали, что завоевание Китая означает выделение большого числа новых энкомьенд, появление многочисленных новых должностей и титулов судей, герцогов, маркизов и вице-королей, создание университетов и монастырей, а также новых орденских миссий. При этом с самого начала предусматривалась едва ли не принудительная метисизация (смешение кровей), поскольку китаянки считались «чрезвычайно строгими, честными, заботливыми, верными и смиренными перед своими мужьями и обычно наделенными почтением, красотой и скромностью». Завоевание Китая, как полагали провинциалы, неизбежно повлечет за собой покорение Индии, Кохинхины[107], Камбоджи, Сиама, Молуккских островов, Борнео и Суматры. Словом, Испанию ожидало грандиозное триумфальное шествие.

Те, кто имел какое-либо представление о политике испанской империи, сознавали, что потребуется некоторое время на получение королевского одобрения для любых подобных планов; поэтому губернатор Ронкильо занялся приготовлениями к вторжению весьма неспешно. Фра Антонио Седеньо поручили возвести крепостную стену вокруг Манилы. Триста человек, которыми командовал Мартин Перес де Ольсабаль, прибыли в апреле в Манилу из Новой Испании. Теперь на острове насчитывалось свыше 900 аркебузиров. Затем приплыл из Баямо (третьего по величине города Кубы) Франсиско де Лухан с девятью десятками добровольцев, а помощником Лухана был один из представителей вездесущей семьи Рохас, Хуан Баутиста. Эти девяносто добровольцев стали первыми ласточками грядущего похода; не исключено, что Рохас грезил о маркизате Желтой реки, а Лухан мечтал сделаться герцогом Пекинским.

В конце декабря 1587 года фра Алонсо Санчес, «голос» монашеских орденов, наконец вернулся на родину и был принят королем Филиппом в Эскориале, причем аудиенция затянулась на два часа. Это событие вошло в анналы Общества Иисуса, поскольку ничего подобного прежде не случалось. Санчес передал королю меморандум под названием «О качествах и общем состоянии Филиппин». Документ включал в себя позитивные описания архипелага, и в нем приводились вымышленные сведения о богатствах, которые сулила полноценная колонизация. Вдобавок там упоминалось, конечно же, что острова являются плацдармом для вторжения в Китай. В своей беседе с королем фра Алонсо последовал наставлениям генерала ордена иезуитов Клаудио Аквавивы и не заводил речи о «китайском проекте». Но он оставил Филиппу доклад под названием «De la entrada de China en specific»[108], а позднее сообщал епископу Саласару и другим церковникам (доминиканцу Хуану Воланте и францисканцу Херонимо де Бургосу), что не обсуждал вторжение в Китай и даже не упоминал о нем, но «вручил его величеству свой тайный отчет». Этот документ, увы, похоже, не сохранился.

Следствием этой встречи стало учреждение короной в марте 1588 года особой комиссии (хунты) для изучения депеш фра Алонсо Санчеса и его рекомендаций, а также предложений церковных кругов Манилы. Доминиканец фра Мигель де Бенавидес умолял, чтобы его ордену позволили участвовать в работе этой комиссии. Но в конечном счете орган, которому предстояло принять решение об участи Китая, составили глава совета по делам Индий Эрнандо де ла Вега, потомственный государственный деятель; четыре члена совета Кастилии; Алонсо де Варгас, адмирал Хуан де Кардона, один из творцов великой победы при Лепанто и командующий галерным флотом Сицилии, опытный секретарь Хуан Идьякес и Кристобаль де Моура, главный португальский советник Филиппа. Также в состав комиссии вошел Педро Мойя де Контрерас, главный инквизитор Новой Испании и ее архиепископ. Среди этих людей Идьякес являлся сторонником фра Алонсо Санчеса и горячо поддерживал идею вторжения в Китай, Мойя пока не определился, а вот от карьериста Веги, закоренелого бюрократа, никто не ждал амбициозных государственных решений.

Неугомонный фра Санчес между тем подготовил третий меморандум для короля, под названием «Relaci?n de las cosas specifices de la China»[109]. В этом документе он рассуждал об огромных богатствах Китая, которые желательно использовать на благо Испании. План вторжения и завоевания Китая он именовал «величайшим свершением, какое когда-либо осуществлялось на этом свете»^{‹‹748››}. При этом, похоже, Санчес и теперь не стал вдаваться в подробности, а больше писал о важности военной силы для миссионерской деятельности в Китае.

В ходе обсуждения на заседаниях хунты в Мадриде значительное внимание уделялось вопросу о правомерности вторжения. Затем обсуждения на время прервали в связи с прибытием францисканца Херонимо де Бургоса и доминиканца Хуана Воланте. Эти двое затеяли новую дискуссию о проповедях и военной силе. Никаких стенограмм заседаний никогда не велось, но известно, что фра Алонсо повторял свой излюбленный довод: успешная миссионерская деятельность в Китае невозможна без военной поддержки. Он признавал, что в далеком прошлом изучение местных наречий творило чудеса, однако ныне слово требовалось подкреплять оружием. Достаточно вспомнить благое влияние оружия на христианизацию Америк в начале столетия^{‹‹749››}.

В августе 1588 года фра Алонсо Санчес удостоился второй аудиенции в Эскориале. Впрочем, как раз поступили вести о разгроме Непобедимой армады (8 августа), и королю пришлось спешно возвращаться в Мадрид. Назначили третью аудиенцию, но иезуит и сам сообразил, что сейчас не стоит заговаривать с королем об еще одной крупной морской экспедиции.

Новому губернатору Филиппин Гомесу Пересу Дасмариньасу сообщили, что начинать военные действия возбраняется, пока не пройдут консультации «с церковниками и законоведами, а также капитанами и другими людьми, сведущими в праве и богословии». Тем не менее Перес Дасмарианьяс, галисийский дворянин, был склонен к решительным поступкам. Свою чиновную карьеру он начал как протеже епископа Антонио де Пасоса, возглавлявшего совет Кастилии. Дасмариньяс командовал береговой охраной, сражался с берберскими пиратами, занимал пост коррехидора (муниципального советника, назначаемого короной) сперва в Картахене, а затем в Мурсии. По-видимому, губернаторский пост в Маниле ему достался по рекомендации фра Алонсо Санчеса, который намеревался плыть вместе с Дасмариньясом на архипелаг. Но генерал ордена иезуитов Аквавива вмешался и велел Санчесу вместо того ехать в Рим, чтобы поведать о своих дерзновенных планах папе.

Кто бы воспротивился такому приказу? Санчес отбыл в Рим, где, по чистой случайности, его за полтора года приняли сразу четыре понтифика: Сикст V, умерший 27 августа 1590 года, Григорий XIV, умерший 16 октября 1591 года; Иннокентий IX, умерший 30 декабря 1591 года, через два месяца после Григория; и Климент VIII, проживший до марта 1605 года. Задолго до этого, в октябре 1593 года, губернатора Переса Дасмариньяса убили китайцы-гребцы с галеры, на которой он, в парадном наряде с драгоценными камнями, плыл на Молуккские острова. Несмотря на долгую вражду с епископом Саласаром из-за протокольных вопросов, Дасмариньяс был одним из наиболее миролюбивых испанских наместников, о чем свидетельствует и его трактат «Ordenanzas sobras las vexaciones de los Indias» («Ордонансы о трудностях в Индиях»), сочиненный в 1592 году^{‹‹750››}.

Стоит учитывать, что о планах военной экспедиции для вторжения в Китай никогда не забывали окончательно. Будь эта экспедиция одобрена, она стала бы достойной кульминацией столетия испанских завоеваний. Более того, если бы экспедиция состоялась, испанское владычество, несомненно, принесло бы Китаю меньше лишений, чем утверждение Маньчжурской династии и чем, конечно же, установление коммунистической диктатуры в двадцатом веке. После монголов Китай привык жить под властью династий иноземного происхождения, и маньчжуры, кстати, вовсе не были ханьцами. Однако по возвращении из Рима фра Алонсо Санчес как будто умерил свой прежний пыл в интересах сохранения единства иезуитов, а епископ Саласар в письме королю даже ложно обвинил фра Санчеса в том, что тот никогда не выражал взгляды juntas generales[110] монашеских орденов. Но идея о создании анклава на материке, этого испанского Макао, не утратила привлекательности, да и Манила оставалась процветающим торговым городом^{‹‹751››}.

Филипп впредь отвергал любые намеки на реализацию «китайского проекта». Потерпи Англия поражение в 1588 году, испанцы наверняка обратили бы пристальное внимание на Дальний Восток. Но теперь эти планы стали лишь уделом энтузиастов; так, в 1600 году Луис Перес де Лас Маринас предложил королю Филиппу III план завоевания Китая, которому предшествовало бы покорение Таиланда^{‹‹752››}.

Фра Алонсо Санчес — довольно загадочная фигура, не в последнюю очередь потому, что в пожилом возрасте он отрекся от тех радикальных взглядов, каких придерживался большую часть жизни. По-видимому, он до конца дней считал завоевание наилучшим способом христианизации Китая, однако убедился в том, что ему не найти общего одобрения собратьев-иезуитов. А епископ Саласар был великим человеком, для которого, как для князя церкви, увиливание от прямых ответов и решений казалось вполне естественным.

В конце шестнадцатого столетия Филиппины во многом напоминали Карибы столетней давности. На островах было много преступников, плебеям дозволялось жить в «алчном благополучии», по архипелагу бродили в поисках добычи бесчисленные искатели приключений кастильского происхождения. Вероятно, до 200 испанцев проживало в Нуэва-Сеговии и примерно столько же в Сантисимо-Номбре-де-Хесус; 100 человек в Новом Касересе, 80 в соседнем Нуэво-Аревало и около 700 испанцев в Маниле^{‹‹753››}. Иезуит-историк Педро Мурильо Веларде писал: «Испанцы на Филиппинах, осевшие на архипелаге, воспринимают острова как постоялый двор, а не как постоянный дом». Манила соблазняла обилием азартных игр, роскошных товаров, экзотики и богатой жизни. Шелк являлся важнейшим товаром, доставляемым из Китая, а еще везли крупный рогатый скот, лошадей и даже кур, фрукты и овощи. Ввозились и многие изделия из фарфора^{‹‹754››}. При этом Манила была городом многих народов, где обитали не только испанцы и филиппинцы, но и малайцы, китайцы и японцы. В китайском квартале устраивались театральные представления, и вездесущий фра Алонсо Санчес побывал на одном спектакле до того, как инквизиция внезапно запретила постановки в 1592 году.

Губернатор являлся капитан-генералом всех островов и возглавлял местный верховный суд^{‹‹755››}. Система правосудия функционировала достаточно хорошо, копируя испанские практики. В провинциях «индейскими» пуэбло управляли gobernadorcillos, то есть малые правители. С 1589 года появилась официальная должность защитника «индейцев», которую обычно занимал епископ Манилы^{‹‹756››}. При этом как-то упускались из вида притеснения китайцев. Доминиканец Мигель де Бенавидес, епископ Нуэва-Сеговии и будущий второй архиепископ Манильский, писал королю Филиппу о жестоком обращении с китайцами и указывал, что «нет хуже врагов подобающего христианам поведения, чем многие подданные Вашего Величества»^{‹‹757››}.

Бенавидес был типичным представителем испанской элиты первого поколения после завоевания Нового Света. Родившийся в 1553 году, он происходил из обеспеченной сельской семьи из Кастилии, учился в университете Вальядолида и в доминиканском колледже Святого Павла в том же городе. Стал доминиканцем в возрасте пятнадцати лет и посещал знаменитый колледж Сан-Грегорио по соседству с колледжем Святого Павла. В 1586 году он сделался главным экономом монастыря Санто-Доминго в Вальядолиде, в следующем году отправился в Новую Испанию, а в 1590 году отбыл на Филиппины и даже посетил Китай с Хуаном де Кастро. В Кастилию Бенавидес вернулся в 1590-х годах. В 1601 году его назначили архиепископом Манильским, и он умер на своем посту в 1603 году. Человек сведущий, доброжелательный, благородный, но лишенный воображения, он может считаться образчиком создателя империи; такие европейцы частенько прибывали управлять территориями, которые ранее завоевывали другие.

Нашу историю испанских свершений на Дальнем Востоке стоит завершить рассказом о прекрасной галисийке Исабель де Баррето, чьи подвиги заставляют вспомнить, что на Тихом океане и в Новом Свете историю порой творили женщины. В 1586 году, в возрасте около двадцати лет, она вышла замуж за адмирала Альваро Меданью, самого завидного холостяка Перу и в дальнейшем главу экспедиции, в составе которой было сорок женщин. Экспедиция отбыла из Лимы на четырех кораблях в июне 1595 года. С 350 пассажирами на борту корабли направились к острову Гуадалканал в составе Соломоновых островов, названному в честь деревни в Сьерра-Морене, которую знали все испанцы. Экспедиция собиралась искать «Соломоновы острова», которые Меданья назвал именно так по каким-то неведомым причинам. Из-за тесной дружбы Исабель с супругой вице-короля Терезой де Кастро, маркизой Каньете, чей фрейлиной была Баррето, адмирал назвал новооткрытый архипелаг Маркизовыми островами, и это название они сохраняют по сей день. Исабель была дамой спесивой и чванливой, что побудило спутников наделить ее язвительным прозвищем «Царица Савская»; это прозвище было вдвойне уместным, раз уж мореплаватели искали Соломоновы острова. Когда Меданья умер, Исабель приняла на себя командование и продолжила искать Соломоновы острова, но в 1595 году ее экспедиция достигла Манилы.

Исабель провела в городе год, а потом вышла за Фернандо де Кастро, племянника предыдущего губернатора Филиппин, который с 1593 года командовал «манильскими галеонами» и филиппинским флотом. Было объявлено о новом походе на поиски Соломоновых островов, и экспедиция вышла из Манилы 10 апреля 1597 года на новых кораблях, в трюмах которых были домашний скот, семена и даже семьи потенциальных колонистов. Сперва двинулись в Акапулько, затем в Перу, дабы получить разрешение на управление еще не найденными островами. В море команды взбунтовались и сообща составили документ, требовавший возвращения в Новую Испанию. Исабель разорвала петицию и заявила, что любой, кто впредь подпишет что-либо подобное, будет повешен. Но продвижение на восток существенно замедлилось, и в конце концов Исабель вернулась в Испанию, где и скончалась в родной Галисии, оставив по себе крепкую память^{‹‹758››}. Далеко не единственная среди великих авантюристов шестнадцатого столетия, она умерла дома.