23. Обнаружено население

Я женился в этой земле на женщине, очень мне приглянувшейся, и хотя может показаться нелепым [recio] побуждение сочетаться браком с индеанкой, здесь никто не теряет чести от подобного действия, потому что тут индейцы в большом почете.

Андрес Гарсия из Новой Испании в письме своему племяннику Педро Гуиньону, Кольменар-Вьехо, Испания, 10 февраля 1571 года

В ранние годы правления короля Филиппа II, примерно около 1570 года, население испанской и португальской Америк совокупно достигало 10 миллионов человек, из которых 9,5 миллиона были индейцами, 250 000 человек — чернокожими, мулатами и метисами (индейская и белая кровь), а лишь приблизительно 140 000 человек могли считаться «белыми», или европейцами, и половина из них родилась в Европе^{‹‹584››}. Наиболее населенной областью Индий являлась Новая Испания, и к тому времени это было общепризнанным фактом, во многом стараниями Кортеса; там проживало около 3 555 000 человек.

К моменту кончины короля Филиппа, почти тридцать лет спустя (1598), население великой американской империи, которую монарх передал по наследству своему сыну Филиппу III, уже превзошло, по всей видимости, 12 миллионов человек. К тому времени империя включала в себя португальские владения в Бразилии, которыми испанский король повелевал с 1580 года, а также отдаленную колонию Филиппины, так называемые «Западные острова».

Население империи никак нельзя было назвать однородным: испанцы, португальцы, итальянцы, чернокожие рабы и свободные африканцы жили бок о бок с разнообразными коренными племенами, и все они сходились друг с другом, заключая порою браки. У каждой «помеси» имелось собственное прозвище: так, дети чернокожих и белых именовались мулатами, и в этом слове не было ничего обидного, вопреки мнению, сложившемуся в нынешнем помешанном на морали двадцать первом столетии. Прозвища квадронов или октаронов, то есть людей с четвертью или восьмой частью крови чернокожих, сегодня кажутся еще более эксцентричными. Очень немногие в наши дни осмеливаются рассуждать вслух о метисах, потомках индейцев и европейцев. Но шестнадцатый век ценил определенность. Дети чернокожих и индейцев были известны как самбо (zambos)^{‹‹585››}. Объяснить исчезновение из обихода этих интересных слов довольно просто: расовое происхождение перестало считаться чем-то важным. Истолковывать эти прозвища так, как их истолковывали в прошлом, ныне означает прибегать к расовой дискриминации.

Приблизительно 250 000 испанцев, судя по всему, эмигрировали в Новый Свет на протяжении шестнадцатого столетия^{‹‹586››}. Большинство из них составляли андалусийцы, а среди последних преобладали sevillanos, хотя, как мы видели, в рядах «предводителей» эмигрантов, губернаторов, наместников и прочих изобиловали эстремадурцы и кастильцы. Андалусия в ту пору считалась одним из богатейших регионов Средиземноморья, где повсюду встречались обширные виноградники и оливковые рощи и сады. Ее жители питались хлебом из пшеницы, обычно поступавшей из Северной Африки, торговали вином и маслом во многих уголках мира. Очевидное богатство региона заставляет недоумевать по поводу эмиграции андалусийцев. Но факт остается фактом: именно Андалусия поддерживала наиболее тесные контакты с Новым Светом. Пожалуй, можно предположить, что богатства расширяли кругозор потенциальных эмигрантов, которым вдруг захотелось приключений. Джулиус Клейн в своей знаменитой работе «Mesta» (см. Библиографию) утверждал, что овечьи отары, столь часто перегоняемые вдоль canadas^{‹‹587››} Кастилии, породили прецедент для морских конвоев в Новый Свет^{‹‹588››}; эта Mesta вполне могла подготовить умы андалусийцев и к иному «перегону».

Более суровые побудительные причины эмиграции из Андалусии открываются вследствие осознания того обстоятельства, что цена и доступность хлеба сильно колебались из-за частых засух. В 1521 году венецианский посланник в Испании отмечал: «В Андалусии случился такой голод, что бесчисленные животные поумирали, а сельская местность пришла в запустение. Много людей тоже умерло. Засуха была столь тяжкой, что урожай пшеницы оказался утрачен, а в полях было не найти ни единой зеленой травинки. В том году едва не погибла андалусийская порода лошадей…»^{‹‹589››}

Европа в шестнадцатом столетии также претерпевала стремительные демографические изменения. Население Средиземноморского региона, вероятно, удвоилось с 1500 по 1600 год — с примерно 30–35 миллионов человек до 60 или 70 миллионов человек. Численность населения Кастилии выросла, похоже, с чуть более 3 миллионов жителей в 1530-м до почти 6 миллионов человек в 1591 году. Население Севильи увеличилось с примерно 73 500 горожан в 1530-м до приблизительно 115 000 человек к концу столетия^{‹‹590››}.

Севилья являлась центром эмиграции из Испании. Город заполнили авантюристы, желавшие получить лицензию на отбытие, бродяги, профессиональные нищие, обедневшие идальго, что рассчитывали поправить в Перу свои печальные дела, солдаты и воры, должники и попрошайки. Индии, как заверял Сервантес читателей «Ревнивого эстремадурца» («El geloso Extreme?o», 1613), были «спасением для бунтарей, вольным раем для убийц»[99], фактически землей обетованной^{‹‹591››}. По некоему поводу в 1581 году городской совет Севильи собрал всех бродяг в городе и погрузил их на суда, что шли к Магелланову проливу, дабы эти люди взялись за обработку земли. Увы, большая часть судов, на которые погрузили этих людей, бесследно сгинула, и погибло с тысячу человек^{‹‹592››}.

Эмигранты, как представляется, отбывали из каждой области и каждой провинции Испании. Например, известно, что 3076 жителей провинции Вальядолид отплыли в Новый Свет или на Филиппины на протяжении столетия после открытий Колумба; в основном это были жители столицы, Вальядолида (1066 человек) или близлежащего торгового города Медина-дель-Кампо (639 человек)^{‹‹593››}.

Около 240 000 евреев оставались в Испании после изгнания 1492 года^{‹‹594››}, и они проживали крупными общинами в больших, преимущественно портовых городах. Евреям и мусульманам, даже обращенным, официально запрещалось отбывать в Индии, но на практике запрет не соблюдался^{‹‹595››}. На Мадейре и Сан-Томе проживало множество евреев, богатых и бедных, и среди них многие были обращенными португальского происхождения. Самуэль Абраванель, неаполитанский еврей-купец, активно торговал сахаром на Мадейре, где евреи были столь многочисленны, что отваживались исповедовать свою веру вполне открыто. Короткий список конкистадоров еврейского происхождения несложно составить для Новой Испании (Центральной Америки) и, вероятно, для Перу — Чили. Среди них, в частности, был отважный и упорный Педрариас, губернатор Дарьена и Панамы, а также двое братьев знаменитой святой Терезы Авильской.

Баски охотно тянулись в Индии со времен Кортеса, что следует, например, из состава экспедиции Элькано, первого капитана, завершившего кругосветное плавание (Магеллан, напомню, погиб на Филиппинах, и дальше корабли повел Элькано). Не стоит забывать о Хуане де Гарае, истинном основателе Буэнос-Айреса, об Агирре, «гневе Божьем» и ужасе Амазонке, о чилийском поэте Эрсилье, о Мартинесе де Ирале, покорителе Парагвая; мы говорили о всех этих людях в предыдущих главах^{‹‹596››}. Что касается еще одного баска, Мигеля Лопеса де Легаспи, и «Западных островов», о нем будет сказано далее.

В период с 1500 по 1600 год в испанской Америке появилось около 75 000 чернокожих рабов; возможно, к ним нужно добавить несколько сотен в Бразилии^{‹‹597››}. Император Карл V в 1552 году позволил negrero — этим словом обычно называли работорговцев — по имени Очоа продать 23 000 африканских рабов за семь лет. Очоа заплатил за королевское согласие огромную сумму в 184 000 дукатов^{‹‹598››}. Уже в 1570 году черные африканцы на Карибах превосходили численностью европейцев и индейцев. Такое положение дел сохранялось на протяжении трех столетий, пока именно рабы обеспечивали производство и поставки сахара в Европу. Рабы являлись наиболее важной статьей импорта в Гавану в шестнадцатом веке после вина и текстиля — в 1590-х годах в Гаване продали от 1300 до 1500 рабов. Цифры не то чтобы колоссальные, конечно, однако они отражают заметное увеличение доли чернокожих в населении Кубы^{‹‹599››}. В Новой Испании африканских рабов, должно быть, чаще всего использовали как пастухов овечьих отар. К 1576 году тем не менее в городе Мешико чернокожих (10 595 человек) насчитывалось больше, чем белых (9495 человек), а еще в городе проживало до 1000 мулатов^{‹‹600››}. Несколько коренных мексиканцев советовали вице-королю поручить африканским рабам всю тяжелую работу, которую требовалось сделать. Многие рабы, похоже, предпочитали служить белым хозяевам, а не чернокожим. Большинство рабов, кстати, приобреталось в Африке, уже будучи порабощенными.

В основном эти рабы были мужчинами, женщины составляли всего четверть от общей численности. Из тех африканцев, которых переправили в провинции испанской империи в правление Филиппа II, большинство происходило из Сенегамбии, с «рек Гвинеи» и из Конго^{‹‹601››}. Португальцы вывозили рабов прежде всего из Анголы.

Следует отметить, что уже в то время появлялись поборники прав чернокожего населения Нового Света: к примеру, в Картахене-де-Индиас, важном работорговом порте с середины шестнадцатого столетия, Алонсо де Сандоваль, выпускник колледжа Святого Павла в Перу, не скрывал своей привязанности к африканцам. Его знаменитая книга «De Instauranda Aetopium Salute», название которой можно перевести как «Об учреждении попечения о здоровье эфиопов» (африканцев), широко распространялась и была весьма популярна среди иезуитов. Знаменитый ученик Сандоваля, Педро Клавер, позднее причисленный к лику святых, прибыл на подмогу учителю в 1610 году из родной Каталонии.

Предпринимались некоторые усилия к тому, чтобы снизить чрезмерную зависимость от рабского труда чернокожих. Так, в октябре 1578 года генерал ордена иезуитов Эверард Меркуриан^{‹‹602››} призывал преподавателей колледжа Святого Павла в Лиме избавиться от всех чернокожих женщин, трудившихся в колледже. Однако сказать было намного легче, чем сделать, и потому иезуиты продолжали полагаться на африканских рабов^{‹‹603››}. А вот к свободным африканцам и мулатам в обществе относились не слишком терпимо: вице-король Новой Испании Вильяманрике писал своему преемнику Луису де Веласко в 1590 году, что указанные люди «сеют разрушение и пагубу, как Вам ведомо, ибо они скитаются повсюду, точно бродяги, и совершают кражи и нападения»^{‹‹604››}. Кое-кто проницательно предугадывал опасность в огромном количестве чернокожих рабов, завозимых в Индии. Например, как рассказывалось в главе 14, Меньендес де Авилес докладывал в 1558 году королю Филиппу, что на острове Санто-Доминго более 50 000 чернокожих, но менее 4000 испанцев. Восстания рабов, которым был чреват подобный дисбаланс, сулили и более страшные трагедии^{‹‹605››}.

Что касается индейцев, к 1600 году их численность в Америках радикально сократилась вследствие близкого «знакомства» с европейскими болезнями^{‹‹606››}, а также, в меньшей степени, вследствие беспрепятственного роста поголовья европейского домашнего скота: стада паслись на бывшей индейской земле, освободившейся после вымирания немалой части коренного населения. Уход части индейцев на поиски золота явился еще одним фактором демографического спада. Гибель в сражениях вносила в этот спад куда более скромный вклад, хотя, безусловно, потери были велики, о чем можно судить по множеству повествований об осаде Теночтитлана, столицы ацтеков, в 1521 году.

Есть сомнения относительно численности населения древней Новой Испании и древнего Перу до прибытия испанцев. Два выдающихся историка, профессор Вудро Бора и профессор Шерберн Френдли Кук, полагают, что численность подданных в империи Монтесумы достигала 25,3 миллиона человек^{‹‹607››}. Автор этих строк считает, что накануне завоевания индейское (мексиканское) население Новой Испании (Мексики), вероятно, составляло от 8 до 11 миллионов человек^{‹‹608››}. Но к концу шестнадцатого столетия численность коренного населения Америк упала до 2,5 миллиона человек. Профессора Бора и Кук уверены, что в 1548 году в Новой Испании проживало всего 6,3 миллиона индейцев, а в 1580 году их насчитывалось уже 1,9 миллиона человек. Впрочем, в подробном и красочном описании Теночтитлана / Мешико, составленном в 1580 году видным францисканцем фра Алонсо Понсе, говорится, что в столице обитало 4000 белых испанцев, окруженных бесчисленными индейцами^{‹‹609››}. При этом белое население всей Новой Испании не превышало 30 000 человек.

В Перу наблюдалась аналогичная картина. Индейское население составляло, судя по всему, около 6 миллионов человек незадолго до прибытия в 1531 году Писарро и его товарищей-конкистадоров. Эпидемии, сравнимые с мексиканскими, прежде всего гриппа и оспы, уничтожили большую часть туземцев. Можно предположить, что к 1600 году в Перу проживало не более 2 миллионов индейцев.

Европейские болезни являлись главными врагами коренного населения Нового Света. Эти болезни обрушивались на людей, в значительной степени беззащитных перед ними, не имевших иммунитета. Болезни распространялись с поразительной скоростью и наносили грандиозный урон, почти полностью истребив туземцев Новой Испании, Карибских островов, Перу и на севере Южной Америке. Коренным народам удалось восстановить свою численность лишь спустя несколько поколений^{‹‹610››}.

В долине Мескиталь недалеко от Теночтитлана отмечались случаи видимого ослабления эпидемий, и местные индейцы (отоми) выказывали признаки выздоровления^{‹‹611››}. Но затем разразилась жуткая эпидемия, вошедшая в историю как «мор коколицтли», бушевавшая с 1576 по 1581 год. Впоследствии мор возвращался в среднем раз в десять лет до 1620 года, когда наконец индейцы сумели как-то приноровиться к нападениям этого нового врага^{‹‹612››}.

Самыми губительными болезнями, собиравшими урожай смертей в Новом Свете, были оспа, корь, грипп, чума и туберкулез. Последний представлял особую угрозу для мужчин в возрасте от пятнадцати до сорока лет, то есть для наиболее трудоспособной части населения. Туземцы Нового Света нередко страдали от сочетания этих инфекций, нападавших одновременно. Заражение распространялось вследствие того, что люди бежали из затронутых болезнями поселений. О карантине тогда никто не помышлял.

На Карибах падение численности коренного населения было еще более драматическим, даже с учетом того, что старинные авторы приводили абсурдно высокие цифры для численности туземцев в 1492 году. Так, фра Мартин Игнасио де Лойола в своем «бестселлере» о плавании вокруг света (1584) настаивал на том, что на Санто-Доминго до прибытия Колумба проживало 600 000 индейцев^{‹‹613››}. Уже в 1519 году плодовитый итальянец из Милана Петр Мартир писал:

…число туземцев сократилось до крайней малости. Безжалостные войны погубили многих, голод убил множество прочих, особенно в тот год, когда они разорили поля юкки, из которой пекли хлеб касиков, а затем отказались сеять маис, каковой служил им для приготовления собственного хлеба. Оставшиеся в живых подверглись нападению доселе неведомых хворей, в особенности оспы, которая в прошлом году (1518) безраздельно властвовала над ними, как если бы над поголовьем домашнего скота… Добавлю, что алчность испанцев до золота также явилась одной из причин гибели туземцев. Ведь эти люди привыкли, едва покончив с севом, играть, плясать, петь и охотиться на мелкую дичь, а их беспощадно гнали на работу, заставляли копаться в земле, добывать и просеивать золото. Однако Королевский совет в своей мудрости решил вернуть им былые свободы, и впредь они станут заниматься лишь возделыванием полей… Тяжелая работа в шахтах отныне считается уделом рабов^{‹‹614››}.

По мнению просветителя девятнадцатого столетия Басилио Вадильо, на Карибах в 1526 году проживало от 4500 до 5000 индейцев^{‹‹615››}. В 1556 году губернатор Кубы Диего де Масаригос насчитал меньше 2000 туземцев^{‹‹616››}. К 1570 году на Испаньоле, кажется, осталось всего двадцать пять аборигенов, и все они были старыми, бедными и одинокими. Тем не менее на острове обитало несколько тысяч индейцев-рабов^{‹‹617››}.

Отношения между народами Индий были сложными и с годами лишь усложнялись. Так, в 1570 году в «Carta Anuale»[100], докладе, отправленном из Лимы в Рим, упоминались несколько индейских мальчиков, «учеников нашего колледжа», принимавших участие в театральной постановке. Но к 1618 году, когда вице-король Перу, принц Эскилаче, попытался создать школу для индейской знати под опекой иезуитов, обучение в колледже Святого Павла в Лиме для туземцев было запрещено^{‹‹618››}.

Другой вице-король Перу начала семнадцатого столетия, Хуан Мендоса де Лима, маркиз Монтесклерос, организовал перепись населения столицы. Общая численность горожан, как он выяснил, составляла 26 441 человек, из которых испанцев было 5258 мужчин и 5359 женщин. Еще 820 женщин проживали в монастырях^{‹‹619››}. Эти женщины, монашки и мирянки, предавались внушению своим детям и прочим людям, в том числе метисам, той приверженности христианству, которая характеризовала раннюю испанскую империю. Воспитание метисов обходилось недешево, а вдобавок они, как правило, ожидали, что к ним будут относиться как к полноправным европейцам. В 1540-х годах в Лиме обитало семейство во главе с некой Франсиской Суарес, «Ла Валенсией», которая приняла девушку-метиску. От вице-короля эта женщина получила чернокожего раба в качестве компенсации за расходы на обучение метиски^{‹‹620››}.

Многим метиски, равно как и испанки, также восполняли отсутствие, временное или постоянное, мужей, соглашаясь заниматься каким-либо ремеслом. Потому довольно часто встречались женщины-пекари и самозваные целительницы (curanderas). Недостаток в подготовленных врачах побуждал местных женщин пользоваться услугами этих целительниц. Некоторые из них научились выращивать целебные европейские растения на почвах Нового Света. Обычно курандерами становились относительно пожилые и многое повидавшие женщины, способные заниматься различными делами, — они то выступали сиделками, то брались за гончарный круг, то шили паруса, то трудились на мельницах. Некоторые еще делали шляпы.

Приблизительно 13 000 испанок прибыли в Новый Свет к концу шестнадцатого столетия^{‹‹621››}. Около 1508 жен сопровождали мужей-губернаторов, и первым здесь стал Диего Колон со своей замечательной супругой Марией де Толедо, племянницей герцога Альбы. Не удивительно, что прибытие стольких женщин привело к широкому распространению за океаном культа Богоматери, и к 1600 году сотни «марианских» часовен украшали дворы во дворцах Центральной и Южной Америки. Почти каждый город имел по крайней мере одну кофрадию (братство, в данном случае сестринство) Девы Марии, причем в ряды этой общины входили не только дамы-конкистадоры со своими служанками, но и индеанки, чернокожие рабыни, метиски и мулатки. Как мы видели в главе 10, в Новом Свете чрезвычайной популярностью пользовались женские монастыри. Таким вот образом женщины обретали возможность порвать зависимые отношения с тираническим миром мужчин. Как отмечал историк двадцатого века фра Луис Мартин, эти монастыри становились «оплотами феминизма, настоящими островками женственности»^{‹‹622››}. Дева Мария воспринималась как посредница между женщиной и Господом.

Наиболее оригинальным «творением» испанцев в Новом Свете стали метисы, потомки европейцев и индейцев. Пожалуй, стоит уделить особое внимание, если учесть, сколь редки были подобные связи между англосаксами и индейцами Северной Америки. Разумеется, имелись очевидные причины упомянутой скудости союзов, не в последнюю очередь отсутствие урбанизированного общества у североамериканских индейцев, но это все же не должно было оказаться столь уж серьезной преградой.

В следующем поколении, скажем, в 1600 году, можно выделить такие градации (или касты) метисов:

1. Потомок испанца и индеанки (то же верно при смене гендерных «полюсов», как и во всех случаях ниже) — метис (mestizo).

2. Потомок метиса и испанки — кастисо (castizo).

3. Потомок кастисо и испанки — испанец.

4. Потомок испанца и чернокожей — мулат.

5. Потомок мулата и испанки — квадрон, квартерон (quadroon, cuater?n).

6. Потомок квартерона и испанки — сальто атрас (salto atras).

7. Потомок сальто атрас и индеанки — чино (chino).

8. Потомок чино и мулатки — лобо (lobo).

9. Потомок лобо и мулатки — хибаро (gibaro).

10. Потомок хибаро и индеанки — альварасадо (alvarasado).

11. Потомок альварасадо и индеанки — камбухо (cambujo).

12. Потомок камбухо и индеанки — самбойя (samboya).

13. Потомок индейца и мулатки — кальпамулато (calpa-mulato).

14. Потомок кальпамулато и камбухо — тенте-эн-эль-айре (tente-en-el-aire).

Часто встречались и иные обозначения.