15. Францисканцы на Юкатане

Юкатан — не остров.

Фра Диего де Ланда. «Relaci?n de las cosas de Yucat?n»[76](1566)

К 1560 году испанское покорение Юкатана как будто завершилось. В следующем году Юкатан стал самостоятельной францисканской провинцией, и францисканцы обеспечили себе исключительное право на обращение местного населения в истинную веру. Они поделили провинцию на районы и основали влиятельные монастыри в Кампече, Мани, Исамале, Конкале (рядом с Меридой), Ах-Кинчеле, а также в самой Мериде. Религиозное обучение велось всерьез в школах при всех этих монастырях. Юкатан начал восприниматься как образцовая колония, руководимая монахами.

Фра Молина Солис оставил описание жизни в Мериде в те годы. Каждый день после восхода солнца старейшие братья выходили из церкви, неся крест, воздетый над головами, точно штандарт:

Следуя от дома к дому, они окликали детей… распевали молитвы, возвращались к храму… Святые отцы проповедовали христианское вероучение до тех пор, пока не наступал час мессы. Потом они расспрашивали детей, чтобы узнать, насколько те усвоили знания. После нескольких лет ежедневного посещения занятий ученикам разрешалось покинуть школу. Мальчики отправлялись трудиться в поля вместе со своими отцами, а девочки принимались помогать матерям в «женских» делах. Родителей могли попросить не забывать о догматах веры и молиться с детьми по вечерам… Взрослых индейцев в школах учили хоровому пению и музыке. Святые отцы обучали их играть на флейтах, органе, скрипках и даже флажолетах^{‹‹395››}. Индейцы овладевали всеми этими инструментами с поразительным совершенством^{‹‹396››}.

Некоторые энкомьендеро возмущались этим напором францисканцев: мол, своими стараниями монахи отвлекают от повседневного труда на полях и плантациях. Но другие, например Маркос де Айяла, всецело поддерживали повальную христианизацию. (Айяла воевал в Италии против турок, бывал в Венгрии и в Вене, а также был главным управителем Эль-Мосо Монтехо на протяжении большей части завоевания.) Ему принадлежала энкомьенда за пределами Вальядолида, и он щедро финансировал индейскую школу в своих владениях и сам проповедовал касикам. Кроме того, он первым стал выращивать на Юкатане шелковицу^{‹‹397››}.

В 1549 году, преодолев некоторое сопротивление конкистадоров вроде Эрнана Санчеса дель Кастильо и Франсиско Лопеса, передовые францисканцы, те же братья Лоренсо де Бьенвенида и Луис де Вильяльпандо, сочли, что городским советам, состоявшим исключительно из испанцев, нужно предоставить право голоса в решении местных вопросов. В результате под угрозой оказалось даже положение «исходных» завоевателей Монтехо, которые владели землями, но не считались горожанами. Некий Франсиско Веласкес захватил их энкомьенды в Табаско. Аделантадо Монтехо поспешил туда из Мериды, а его старый соратник Иньиго Ньето пленил Веласкеса и посадил того в тюрьму Кампече вместе с другим советником Алонсо Вайоном. Монтехо потребовал ключи от сундуков с королевской казной, но Веласкес отказался их отдать. Тогда Монтехо взломал сундуки, забрал свои доходы и бумаги и вернулся обратно в Мериду.

Веласкес продолжал протестовать, и его поддержал верховный суд, члены которого были полны решимости заставить Монтехо отказаться от энкомьенд в Табаско. Судьи вообще не слишком потакали конкистадорам, и теперь они поручили Франсиско де Угальде изъять все владения Монтехо. Изучив документы, в которых дотошно оговаривались возможные последствия конфликта, Монтехо сдались. Аделантадо даже пришлось расстаться со своей энкомьендой на Мани, которую он надеялся превратить в наследственное поместье. Доктор Блас Кота, португальский стряпчий и знаток канонического права, в феврале 1549 года получил задание проверить деятельность старшего Монтехо.

Кота прежде подвизался в помощниках Алонсо Мальдонадо, когда тот исполнял обязанности губернатора Гватемалы после смерти Педро де Альварадо, и его полномочия на Юкатане действовали с момента начала проверки (13 мая). Кота отстранил от дел самого аделантадо, а также его сына и племянника (Эль-Мосо и Эль-Собрино)^{‹‹398››}, а его отчет был обнародован в конце июня 1549 года. Документ отослали в Испанию, но, пускай для вступления «приговора» в силу требовалось время, власть семейства Монтехо в колонии была поколеблена — и уже не имело значения, что фра Николас де Абалате вернулся из Испании с сообщением о том, что вся территория Юкатана передана в управление верховного суда Новой Испании.

Узнав, что проверка завершена, вице-король Новой Испании Мендоса назначил Гаспара Суареса де-Авилу (убежденного «монтехисту», то есть сторонника Монтехо) на должность alcalde mayor Юкатана, а Алонсо де Манрике получил аналогичный пост в Табаско. Суарес фактически действовал как губернатор колонии с соответствующими полномочиями. Ему следовало провести полную инспекцию провинции и запретить принудительный труд, но при этом он сумел добиться разрешения на работу индейцев в церквях и монастырях. Рабовладение категорически возбранялось. Тем индейцам, кто работал, теоретически полагалось жалованье. Какие-либо новые завоевательные походы (entradas) отныне не допускались. Приоритетом признавалось обращение индейцев в христианскую веру. Суарес де Авила прибыл на Юкатан в апреле 1551 года, а Манрике вступил в должность в Табаско почти одновременно с ним^{‹‹399››}. К этой дате верховный суд Гватемалы (во главе с Лопесом де Серрато) вернул себе полную ответственность за Юкатан и Табаско, но вскоре эту ответственность вновь передали суду Новой Испании.

В марте 1551 года аделантадо Монтехо отплыл в Испанию, рассчитывая добиться компенсации за свое внезапное увольнение; вице-король Мендоса назначил его временным капитан-генералом флотилии, которой предстояло доставить на родину увесистый груз мексиканского серебра и золота. Подобные временные назначения, к слову, являлись обычной практикой. В Гаване Монтехо встретил возвращавшийся перуанский флот под командованием Санчо де Бидмы, который теперь возглавил обе группы кораблей^{‹‹400››}.

Новым судьей-инспектором (juez de residencia) назначили Томаса Лопеса Меделя. Он виделся еще одной, так сказать, новой метлой и симпатизировал святым отцам в их стремлении внедрить в обиход подробно прописанные правила повседневной жизни. Медель настаивал на том, чтобы запретить индейским касикам собирать людей на былых языческих капищах для совместного распевания песен. Также он хотел, чтобы индейцы проживали совместно в поселениях, а не по отдельности. Требовал, чтобы новые подданные испанской короны соблюдали комендантский час и в установленное время садились за столы для еды (последнее для испанцев всегда было важным). И полагал, что индейским вождям вполне достаточно одной жены; для майя это было радикальное нововведение, но испанцы стояли на своем, соглашаясь, впрочем, терпеть любовниц.

В июне 1551 года аделантадо Монтехо вернулся в Севилью. Оттуда он отправился в Мадрид, далее в Вальядолид, и предстал перед советом по делам Индий в Вальядолиде, готовый отстаивать свои права. Из-за зятя, судьи Мальдонадо, его внимательно выслушали и признали невиновным по большей части обвинений в самоуправстве и непомерном тщеславии. Осенью 1553 года, не успев полностью очиститься от обвинений, Монтехо умер в родной Саламанке, городе, который он оставил много лет назад, чтобы присоединиться к флоту Педрариаса[77] и начать свою замечательную карьеру в Индиях.

При всех своих недостатках Монтехо был просвещенным конкистадором. Когда он покидал Юкатан в 1550 году, на полуострове имелось в избытке даров Старого Света, таких как фиги, финики и гранаты. Также там выращивали овощи и фрукты, которые были в новинку для Америки: капусту, салат, репу, лук, фасоль и сахарный тростник, а еще виноград, апельсины и лимоны; кое-кто пытался сажать пшеницу. Монтехо привез на новооткрытый континент кокосы, овощные бананы и маммеи[78] из Вест-Индии, поощряя при этом выращивание местных культур, таких как маис, американские бобы, перец и хлопок. Испанские фермеры предпринимали попытки разводить скот и экспортировали твердую древесину (palo de tinto[79]) с Юкатана в старую и новую Кастилию. Фернандо де Бракамонте вывозил в Европу индиго, а сам аделантадо основал небольшую сахарную плантацию в Чампотоне, где, как и на большинстве сахарных мельниц, трудились чернокожие африканские рабы (в основном из Мозамбика). Индейцы продолжали прясть из юкатеского[80] хлопка, соль по-прежнему поступала с побережья Каточе, а прочие туземцы, как и раньше, добывали воск и изготавливали керамику. Хлопок, наряду с бобами какао, до сих пор использовался в качестве расчетной единицы. Испанцы воспринимали индейцев Юкатана как слуг, пахарей и ткачей. С прибытием испанцев на полуострове началось смешение народов, и доля метисов на Юкатане неуклонно возрастала как минимум с 1545 года.

Для религиозной жизни Юкатана тех лет характерно то обстоятельство, что, как отмечал Томас Лопес Медель, правители майя продолжали регулярно собирать своих подданных для поклонения идолам и отправления языческих празднеств^{‹‹401››}. При этом в провинции уже существовала дюжина монастырей (из них шесть с каменными стенами), и все они принадлежали францисканцам. Две сотни деревень Юкатана могли похвастаться собственными церковью, школой и прошедшим обучение в христианской миссии учителем. Все сколько-нибудь влиятельные вожди окрестились, пусть никто из них не мог объяснить, что означает этот обряд. Францисканцы контролировали практически все и вся, утро начиналось со звона церковных колоколов, созывавшего детей в школу, а взрослых — на молитву. В каждом месяце отмечались обязательные христианские праздники, причем их было не меньше, чем древних языческих празднеств майя. Индейцам были доступны таинства крещения и брака, однако отпущение грехов проводилось крайне редко, поскольку не хватало священников, чтобы посетить всех, кто лежал на смертном одре. Кроме того, отчаянно недоставало святых отцов, знавших местные наречия и способных принимать исповеди. Лишь немногие индейцы причащались: обычно они наблюдали за мессами, но лично не участвовали. Конечно, святые отцы ведали о неизбытом идолопоклонстве, но за подобные преступления наказывали разве что поркой наиболее отъявленных язычников. В 1560 году некий францисканец узнал, как он выразился, о «великих непотребствах и идолопоклонстве», но вполне довольствовался тем, что собрал вместе вождей и долго и красочно расписывал им всю пагубность язычества, а затем даровал прощение. Подобные случаи происходили и на территории сапотеков.

Но затем, в мае 1562 года, случилось нечто вроде революции — обнаружился самый масштабный религиозный протест в имперской Испании за первые пятьдесят лет существования империи. Двое индейских мальчишек на охоте наткнулись на пещеру, полную идолов и черепов. Они рассказали о своей находке фра Педро де Сьюдад Родриго, настоятелю францисканского монастыря в близлежащем Мани, который начальствовал над шестью братьями, изучавшими язык майя. Они «учились читать и писать на языке индейцев, каковой столь успешно свели к грамматическим формам, что его можно было осваивать подобно латыни»^{‹‹402››}.

Допросили около сорока индейцев из соседних деревень. Те признались, что идолы принадлежат им и что порой они этим кумирам поклоняются. Такое поклонение, по их словам, происходило в окрестностях повсюду. Творя откровенный произвол (ведь правосудие считалось уделом светских властей), фра Педро велел подвергнуть индейцев пытке, известной как garrucha, или «вздымание»: жертв пороли, к ногам привешивали тяжелые камни, и так продолжалось, пока пытаемые не сознавались в местонахождении других идолов. Другая пытка называлась burro, и это была очередная гнусная разновидность пытки водой, когда у жертвы возникало ощущение, будто она тонет. Более того, индейцев заставили принимать участие в аутодафе.

Новый францисканский комиссар фра Диего де Ланда прибыл в Юкатан вместе с нотарием Франсиско де Ороско, чтобы провести формальное расследование^{‹‹403››}. Ланда был человеком высокообразованным, строгим, трудолюбивым и вспыльчивым. Он и его помощники устраивали массовые облавы и подвергли пыткам более 4500 индейцев, из которых 158 умерли и около тридцати покончили жизнь самоубийством. Какой контраст с аналогичным расследованием великого епископа Хуана де Сумаррага в Мешико, где к идолопоклонникам категорически запрещалось применять пытки! Кроме того, в 1562 году на Юкатане были в ходу такие наказания, как порка, штрафы и принудительный труд на срок до десяти лет, тоже намного превосходившие размахом пределы, установленные архиепископом в столице.

Двенадцатого июля 1562 года состоялось аутодафе, организованное фра Ландой, который обратился к толпе на великолепном майянском. За Ландой выступил губернатор Юкатана, доктор Диего Кихада, говоривший по-испански от имени светских властей. Далее озвучили приговоры, виновных немедля привязали к позорным столбам, и каждому пришлось вытерпеть 200 ударов по еще не зарубцевавшейся коже. Подобные наказания распространялись и на тех, чье единственное «преступление» заключалось в недонесении на соседей-идолопоклонников. Священники возвели огромную пирамиду из идолов и украшенных драгоценными камнями черепов и подожгли ее. Кихада одобрил эти действия, дабы создалось впечатление, что правительство всецело поддерживает церковь.

Эта безжалостная расправа стала одним из позорнейших пятен в истории завоевания, и страх перед пытками заставлял туземцев безбожно врать при расспросах о количестве припрятанных идолов и тайных капищ. Прокатилась череда самоубийств, в частности, покончил с собою Лоренсо Коком, правитель области Сотута. Фра Ланда распространил свое расследование на все окрестные области, куда отправил верных монахов, и его заключение было непреклонным: индейцы Мани, по его словам, вернулись к своим древним и кощунственным обычаям, поклонялись идолам и приносили им жертвы, публично и тайно, а многие языческие обряды совершались в храмах перед алтарями и на перекрестках дорог. Индейцы будто бы говорили, что «наш истинный Господь не Бог, а дьявол, враг человеческих душ»^{‹‹404››}.

Впрочем, настоящими врагами францисканцев оказались поселенцы, многих из которых потрясла готовность монахов идти на крайние меры при утверждении истинной веры. Один колонист много дней защищал Диего Уса, вождя текасов из Мани, будучи убежден его в невиновности. Ус, человек дородный, страшился одной только мысли о неизбежном «вздымании». Миряне, в частности Лоренсо Монтероссо, курат Сотуты, примыкали к колонистам, когда им доводилось присутствовать при «зверских допросах» монахов^{‹‹405››}. Городской совет Мериды направил двух старших чиновников, Хоакина де Легуисамо и Франсиско Бракамонте, к епископу Ланде с просьбой умерить пыл инквизиторов.

В столицу Мериду прибыл между тем новый епископ Франсиско Тораль, человек мудрый, гуманный и утонченный. Он был уроженцем Убеды в восточной Андалусии, родного города знаменитого имперского секретаря Франсиско де лос Кобоса. Тораль трудился миссионером в Польше, прежде чем стать провинциалом ордена францисканцев в Новой Испании в 1557 году. Он помогал фра Бернардино де Саагуну с его «Флорентийским кодексом», освободил того от обычных монашеских обязанностей, дабы тот мог спокойно вносить необходимые правки^{‹‹406››}. (Саагун к тому времени осознал, что многочисленные крещения туземцев в первые годы завоевания происходили лишь на бумаге.) Сам Тораль мог проповедовать на науатле и на испанском. Он не только овладел пополокой, наречием индейцев пуэбла, но и составил его грамматику и словарь. В Испанию он возвратился в 1552 году, чтобы принять участие в общем собрании францисканского ордена в качестве попечителя мексиканских монахов, и снова отбыл в Новую Испанию вместе с тридцатью шестью новыми братьями из Кастилии. В 1555 году он безуспешно пытался освободить индейцев от уплаты десятины.

Въезд епископа Тораля в Кампече оказался омрачен встречей с фра Легуисамо, который не замедлил известить Тораля о недавних трагических событиях. В нарушение всех установлений епископа лишь в трех лигах от Мериды официально приветствовали двое монахов, которым формально он приходился начальником. Он настоятельно посоветовал Ланде передать расследование дела об идолопоклонстве в руки нового епископа, но Ланда наотрез отказался и остался в Сотуте, причем потребовал, чтобы Тораля ни в коем случае не принимали в францисканском монастыре Мериды.

Четырнадцатого августа 1555 года Тораль впервые вступил в монастырь, будучи вынужден до сих пор искать пристанища в иных местах; вражда с монахами заставляла его жить во дворце Монтехо. Над воротами монастыря висел герб с изображением испанцев в доспехах, сокрушающих плачущих индейцев. Но внутри оказалось светло и просторно. Тораль немедленно распорядился перевести нескольких томившихся в кельях вождей в более удобные условия.

Шесть дней спустя объявился Ланда, пребывавший в твердом убеждении, что отдельные индейцы Сотуты недавно совершали человеческие жертвоприношения и что некоторые будто бы обратившиеся в христианство школьные учителя не только присутствовали на этих церемониях, но и выступали их организаторами. Ланда не сомневался в том, что главным «торжеством» заговорщиков должно было стать ритуальное убийство детей в приходской церкви. По его мнению, жертвоприношения подразумевали распинание и вырывание сердца, а главным преступником являлся не кто иной, как безвременно почивший Лоренсо Коком (но и старый товарищ Ланды, Хуан Начи-Коком, тоже был замешан). После церемонии тела сбрасывали в колодцы (cenotes)^{‹‹407››}. Откуда приводили детей? Наверное, иногда их похищали в соседних деревнях, а иногда попросту покупали.

На встрече 20 августа Тораль подтвердил инквизиторские полномочия Ланды и его помощников, однако категорически запретил дальнейшее применение пыток. Это взбесило Ланду настолько, что тот напрочь отказался участвовать в каких-либо последующих расследованиях и впредь оба епископа общались лишь через нотариев. Тораль сосредоточился на поиске юридических доказательств злоупотреблений со стороны Ланды, свидетельств избыточности наказаний и недостатке письменных сведений; Ланда же упирал на серьезность совершенных преступлений.

Тораль решил лично допросить содержавшихся в заключении вождей, при помощи Гаспара Антонио Чи в качестве переводчика, пусть этот Чи был и оставался ярым сторонником Ланды. Каждый касик излагал, по сути, одно и то же:

Они честно во всем сознавались еще до того, как святые отцы начали свое расследование, но им не верили и потому сочли необходимым подвергнуть пыткам. Вожди договорились между собою, что все они будут лгать о смертях и жертвах, когда их примутся расспрашивать, и станут советоваться друг с другом, ибо только так они смогут избежать указанных пыток и тюрьмы…^{‹‹408››}

Тораль попросил Ланду позволить двум францисканцам, фра Фелипе Бруселасу и фра Хуану де ла Пуэбла, снять официальные письменные показания с вождей, которых допрашивали инквизиторы. Причем показания предполагались добровольные, без применения пыток. Ланда согласился, и с 3 по 9 сентября 1555 года два монаха записали пятнадцать показаний. Индейцев обвиняли в тридцати пяти человеческих жертвоприношениях за предыдущие десять лет (с погибшими детьми). Они утверждали, что подобное никогда не делалось в церквях, только в древних святынях. Церемонии проходили по-разному. Так, в Чичен-Ице мертвое тело сбрасывали в глубокий колодец, а живого ребенка кидали в воду, чтобы он «спросил совета у прорицателя». Судя по всему, большинство вождей присутствовало на каком-либо из этих ритуалов.

Поступило донесение от энкомьендеро из Сотуты Хулио де Манганы, которому поручили отыскать местонахождение тел детей, якобы принесенных в жертву, и вообще любые трупы подобного рода. Мангана докладывал, что многого не добился, отчасти вследствие сбивавшего с толку однообразия индейских имен.

Тораль пришел к выводу, что в конечном счете лишь немногие индейцы виновны в чем-то более серьезном, нежели тривиальное идолопоклонство, каковое само по себе являлось непосредственным следствием недостаточной богословской подготовки и рвения монахов. Зато он решил, что все монахи, в особенности Ланда как провинциал, виновны в чрезмерном насилии. Ланда между тем яростно пытался найти доказательства, способные опровергнуть точку зрения епископа. 16 сентября произошла ссора между фра Хуаном Писарро и фра Франсиско де Мирандой^{‹‹409››}. Писарро принял сторону Ланды, а Миранда поддерживал Тораля. Губернатор (или главный судья) Юкатана, доктор Диего Кихада, безуспешно старался сохранить нейтралитет (при том, что ранее уже поддержал действия Ланды.) 17 сентября монахи заявили, что отказывают в таинстве крещения всем индейцам на основании их «упорного идолопоклонства». И прибавили, что не готовы поселиться более чем в пяти монастырях до тех пор, пока с идолопоклонниками не будет покончено.

Разумеется, ни один испанец не пожелал бы терпеть человеческие жертвоприношения, но регулярные проведения последних доказать не удавалось. Другое дело идолопоклонство. Святые отцы утверждали, что массовое идолопоклонство есть оскорбление Бога, но поселенцы воспринимали этот факт намного спокойнее. Им требовалось, чтобы майя трудились на полях, а язычники те или нет, значения не имело. Еще им хотелось поскорее разобраться с воцарившимся двоевластием — прежде всего выяснить, кто же возьмет верх, Ланда или Тораль^{‹‹410››}.

Когда фра Лоренсо де Бьенвенида, генеральный комиссар ордена в Новой Испании, вернулся на Юкатан в 1562 году и поддержал Тораля, баланс сил стал меняться в пользу епископа. В январе Тораль начал выносить решения о виновности индейских вождей в заключении и назначать тем легкие наказания, как правило, возвращая их обратно в родные деревни. Большинство поселенцев принимало его вердикты. Тораль установил, что монахи убили около 160 человек, собирая доказательства идолопоклонства^{‹‹411››}, и сурово осудил действия провинциала. Епископа поддержали многие поселенцы, которые считали, что Ланда одержим жаждой власти. Им были ненавистны его нетерпимость и высокомерие. В январе 1563 года Ланда заявил, что «вздымание» наносило жертве не более чем незначительный урон, а порка обычно сводилась к нескольким ударам, в которые вдобавок не вкладывали силы^{‹‹412››}.

В том же году Ланда добился рассмотрения этого дела в Испании. Тораль тем временем провел мессу во францисканском монастыре в Мериде. Фра Хуан Писарро, имевший прямое отношение к этой великой семье из Трухильо, читал проповедь с амвона. Вспомнив Иисуса и Его путь из Галилеи в Иудею, Писарро молился: «Господу угодно, чтобы испанские христиане истово стали ненавидеть этих еретических собак, идолопоклонников, каковые суть враги Божьи и враги нашей святой веры». Он сетовал, что «те, кому надлежит их карать… защищают оных и вместо преследования окружают их заботами». А снаружи храма Тораль критиковал фра Писарро и на науатле и убеждал индейцев впредь не подавать ему даже напиться. Писарро же полагал, будто своей проповедью унизил епископа^{‹‹413››}.

Несколько монахов обратились к короне с посланием в поддержку Тораля, другие сочиняли письма якобы от имени индейских касиков. Будто бы майя, Франсиско де Монтехо-Шиу, и три других вождя писали:

Францисканские монахи нашей провинции, насколько нам ведомо, направили свои послания Вашему Величеству, равно как и глава ордена, дабы восхвалить фра Диего де Ланду и его товарищей, которые пытали нас, убивали и сажали нас в тюрьмы. А еще они раздавали некие письма на кастильском некоторым индейцам через своих подручных. Оные подписывались, после чего эти письма отсылались Вашему Величеству. Мы питаем надежду, что Ваше Величество соблаговолит учесть, что это не наши истинные воззрения, что мы, управители этих земель, ни в коей мере не намеревались опускаться до лжи и наветов. Что же касается Ланды, пусть он и его товарищи получат достойное воздаяние за все то зло, какое они нам причинили^{‹‹414››}.

Совет по делам Индий в Севилье сначала принял ту версию событий, которую излагал епископ Тораль. Но Ланда доставил в Испанию новые доказательства тайных церемоний идолопоклонства, о которых раньше не сообщалось. Комиссия, составленная из испанских францисканцев, провела свое исследование и решила, что поведение Ланды было оправданным, с учетом того факта, что индейцы и вправду совершали преступления против веры. То есть именно епископ допустил ошибку. Реабилитированный Ланда торжественно отправился в Сан-Хуан-де-лос-Рейес, большой францисканский монастырь в Толедо, где он когда-то учился. Тем временем в Юкатане нотарию по имени Себастьян Васкес поручили оценить действия местных чиновников провинции; эта проверка продолжалась три месяца^{‹‹415››}. Луис Сеспедес де Овьедо занял должность губернатора Юкатана и получил указание провести расследование деятельности экс-губернатора Кихады^{‹‹416››}. Сеспедес прибыл на место в ноябре 1565 года. Он установил, что Кихада прокладывал дороги и поощрял использование мулов, чтобы индейцам больше не приходилось носить тяжести на плечах, но в остальном вел себя довольно легкомысленно и не обладал должной твердостью характера, необходимой для неспокойных времен. Кроме того, он явно подпал под влияние могущественного провинциала Ланды. Сеспедес посадил Кихаду в тюрьму за долги, а затем бывший губернатор вернулся в Испанию, где совет по делам Индий быстро отменил наказание. Он умер в Испании в 1571 году.

А совет по делам Индий между тем обратился против епископа Тораля вследствие непрекращавшихся споров о разделении полномочий, где заинтересованными сторонами были сам епископ, городской совет и святые отцы. Тораль предпринял пастырскую поездку по всей провинции, добрался даже до острова Косумель, где с 1519 года, когда там побывал Кортес, видели мало кого из испанцев. Епископ выяснил, что святые отцы чрезвычайно озлоблены и намерены всячески ему препятствовать^{‹‹417››}. Он подумывал уйти в отставку, одолеваемый воспоминаниями о страшных событиях 1562 года, уверившийся в том, что прочие монахи виновны ничуть не меньше самого Ланды. Индейцев же епископ теперь воспринимал едва ли не как святых, а их земли называл «озером чистого камня». Корона отказала ему в просьбе вернуться в Мешико, но все же он возвратился туда в 1561 году и поселился во францисканском монастыре.

Прекраснодушный Тораль стал жертвой суровых времен и безжалостной враждебности со стороны Ланды. А вице-король Энрикес де Альманса в 1570 году своим указом запретил тюремное заключение и порку индейцев по распоряжению духовных лиц. Индейцы впредь исключались из расследований инквизиции, поскольку считались слишком недалекими, чтобы впадать в ересь; к тому же многие из них не получили достаточных наставлений в вере^{‹‹418››}.

К тому времени францисканская миссия на Юкатане пребывала в жалком положении, которое требовало возвращения Ланды; тот вернулся и, как ни удивительно, был назначен епископом Юкатана после смерти Тораля в 1571 году. Он уже успел написать свой замечательный труд «Сообщение о делах в Юкатане»; надо признать, в этом сочинении его предрассудки уравновешивались неожиданной проницательностью суждений и широтой познаний^{‹‹419››}. Он прибыл в Кампече в октябре 1573 года с тридцатью новыми монахами, которых привез из Испании, и велел всем священникам-мирянам покинуть провинцию; остаться разрешили только тем немногим, кто служил в соборе, и троим, бегло говорившим на местном языке. Новым монахам в обязательном порядке полагалось изучать майянский.

Юкатан сильно изменился за одиннадцать лет с 1562 года. Епископ Ланда направил фра Грегорио де Фуэнтеовехуну отыскать доказательства идолопоклонства в Кампече и принялся беспощадно карать виновных. Новый местный чиновник, Франсиско Май, который пользовался поддержкой индейцев, осудил монахов и епископа перед верховным судом Мешико. Ланде приказали строго придерживаться новых установлений, которые предполагали гуманное отношение ко всем индейцам.

Ланда написал письмо губернатору провинции, Франсиско Веласкесу де Хихону, испрашивая разрешения продолжить практику наказаний, но ему было отказано. Тогда он отбыл в Мешико на заседание верховного суда, где его выслушали, но не одобрили его методов, зато согласились с губернатором Веласкесом. Ланда упорно, но тщетно боролся с ограничениями вплоть до своей смерти в 1579 году.

Кто же был прав в этом бескомпромиссном споре? Известный историк майя Инга Клендиннен полагает, что отдельные человеческие жертвоприношения и вправду могли сохраниться до времен Ланды^{‹‹420››}. Эта точка зрения представляется обоснованной.

Но все же, когда францисканский комиссар объезжал Юкатан спустя несколько лет после спора, он радовался радушию и гостеприимству, с какими его встречала деревня за деревней; гостя осыпали фруктами и цветами, плясали перед ним, радуя взор. Словом, даже на Юкатане испанская империя начала оказывать цивилизаторское влияние. В одной деревне naturales возвели нечто вроде амвона, с которого нарядно одетый индеец встретил комиссара дребезгом погремушек, а другой, рядом, стучал по teponatzli, деревянному барабану^{‹‹421››}. Церемонии были необходимы для взаимных уступок — и церемонии соблюдались.