Кочевники в старовавилонский период

Преувеличить роль кочевников-семитов в истории Месопотамии практически невозможно. Мы снова и снова подчеркивали ее важность. По шумерским письменным источникам племена кочевников известны под собирательным названием «марту», которому соответствует термин «амурру», встречающийся в аккадских текстах. Оба этих названия следует понимать в историческом контексте. Они передавались из поколения в поколение, а значит, мы не можем определить, относились ли эти термины к одним и тем же людям, одному и тому же клану или племени в разные промежутки времени. К примеру, вполне возможно, что изначально оседлые жители региона стали обозначать названием одного племени всех кочевников. В истории как Ближнего Востока, так и Европы существует множество параллелей, связанных с обобщением этнонима и перенесением его на более широкую группу людей. Французы называют немцев allemands в честь алеманнов – союза племен эпохи Великого переселения народов; финны – saksa в честь впервые добравшихся до них саксов. Сирийское слово tayy?y? обозначает арабов в целом, хотя изначально так называлось отдельное племя.

Первый случай появления в письменных источниках термина «марту» весьма примечателен. Речь идет о договоре купли-продажи объектов недвижимости, датируемом третьим этапом раннединастического периода, причем в данном случае это слово используется для указания направления: tummar-tu можно перевести как «ветер [направление] марту», и обозначает запад, точнее, юго-запад, так как роза ветров в долине Тигра и Евфрата ориентирована не по сторонам света, а между ними. Правитель Аккада Шаркалишарри сражался против амурру на нагорье Джебель-Бишри, простирающемся от Пальмиры до Евфрата. Источники называют кочевников, сыгравших столь важную роль в падении III династии Ура, марту. По всей Месопотамии в начале старовавилонского периода появлялись новые царские династии. Их основатели, судя по именам (Напланум в Ларсе, Суму-абум в Вавилоне, Ашдуниарим в Кише, Яхзир-эль в Казаллу и т. д.), которые они носили, не были аккадцами, в то же время являясь семитами. В указе правителя Вавилона Амми-цадуки (1646–1626 до н. э.) его подданные названы «аккадцами и амурру».

Основной вопрос состоит в том, в какой степени эти месопотамские кочевники в конце 3-го тыс. до н. э. и на протяжении первых столетий 2-го тыс. до н. э. составляли однородную этническую группу. Иными словами, можно ли сравнивать их с аккадцами, амореями, арабами и утверждать, будто они являются представителями одного, поддающегося определению народа? Как было сказано выше, семиты мигрировали в бассейн Тигра и Евфрата несколькими волнами. Наш вопрос является в первую очередь лингвистическим: нам следует определить, когда язык амурру стал соответствовать общей схеме семитских языков. Для этого в нашем распоряжении имеются только личные имена и несколько «аморейских» выражений, попавших в аккадский язык на протяжении старовавилонского периода. Дело в том, что, осев, они стали использовать в качестве письменного языка аккадский, а возможно, вскоре начали и говорить на нем. Однако личные имена, по крайней мере, могут стать для нас отправной точкой. В более древних семитских языках нередко встречаются имена, каждое из которых состояло из целого предложения («бог Х благосклонен к нему» и т. п.), весьма близкого разговорной речи того времени.

Таким образом, можно предположить, что язык амореев очень близок к тем, которые мы называем ханаанскими: ивриту, финикийскому и, хотя этот вывод пока является спорным, угаритскому. Некоторые исследователи действительно называют месопотамских кочевников старовавилонского периода ханаанцами. С исторической точки зрения это мнение выглядит неоднозначно из-за слишком сильных ассоциаций с Ханааном и его жителями, хотя этот термин вполне может быть использован в данном случае, если его понимать в более широком, исключительно лингвистическом ключе. Понятие «аморейский», с другой стороны, имеет под собой более прочную историческую основу, потому что образовано от названия племени, существовавшего в то же время. Однако с лингвистической точки зрения оно неуместно.

Те же аргументы, которые позволяют с точки зрения лингвистики определить, что эти кочевники старовавилонского периода говорили на языке, принадлежащем к «ханаанской» ветви семитских языков, относятся и к марту, или амурру эпохи правления III династии Ура. Однако по данному вопросу мнения исследователей расходятся. Некоторые считают, что язык последних отличался от входящих в «ханаанскую» ветвь. Но в рамках одной языковой ветви нередко сосуществует множество диалектов, которые могут значительно разниться. Лучшим примером этого является современный арабский: араб из Ирака не сумеет понять, что ему говорит марокканец.

Таким образом, амурру, жившие в правление представителей III династии Ура, вполне могли быть носителями языка, принадлежащего к «ханаанской» семье семитских языков. Однако о том, на каком языке говорили кочевники в период существования Аккадской державы и в раннединастическую эпоху, мы совершенно ничего не знаем, так как в источниках этого времени не сохранились их имена, которые могли бы помочь нам решить данную проблему.

Даже определив, на каком языке говорили эти кочевники, мы не узнаем, откуда они пришли. Мы не можем утверждать, что в древности ситуация на Аравийском полуострове походила на сложившуюся в новейшей истории, когда он оказался обиталищем бесчисленного множества бедуинов. Люди не могли кочевать на значительные расстояния до одомашнивания верблюда, а это произошло только ближе к концу 2-го тыс. до н. э. Древнейшие кочевники, со всеми своими стадами овец и коз, не могли отойти от ближайшего источника воды дальше чем на расстояние, которое можно было преодолеть за один день. Его передвижения сводились к переходу от одного колодца или реки к другому. В качестве пастбищ для своего скота кочевники 3-го и 2-го тыс. до н. э. использовали степи, простиравшиеся вдоль внутреннего края Плодородного полумесяца и полупустынные равнины Сирии. Аравийская пустыня была для них недоступна. Как правило, миграция зависела от времени года. Обычно стада и их владельцы следовали за отступавшей и возвращавшейся растительностью, с равнины на горные пастбища и назад. В то же время эта смена пастбищ наряду с необходимостью посещать города, чтобы обменивать там свои товары на муку, предметы домашнего обихода и оружие, необходимое для охоты, приводила к тому, что кочевники неизбежно вступали в контакт с оседлым населением.

Такая ситуация была нормальной. Более масштабные миграции представляли собой переселение в зоны обитания оседлого населения целых племен, надеявшихся там закрепиться. Внутрь территории Месопотамии они, как правило, попадали из западных степей через две области – территорию в районе среднего течения Евфрата и местность, расположенную примерно на той же широте, что и Сиппар, но южнее. Северный маршрут, пересекая Евфрат, вел в район реки Хабур и южную часть «Верхней страны». Горные хребты мешали передвижению кочевников на север и восток. Вплоть до этого времени они не вторгались в горные районы Анатолии и Ирана с равнины. Кроме того, суровые обитатели гор вполне могли оказать им жестокое сопротивление, из-за чего племенам кочевников приходилось поворачивать обратно на юго-восток в бассейн реки Диялы и Вавилонию. Южный маршрут также вел на восток. Перейдя вброд Тигр и Евфрат на широте Сиппара (где эти реки текут близко друг к другу), кочевники добирались до территории, расположенной к востоку от Тигра и к югу от Диялы, которая во 2-м тыс. до н. э. называлась Ямутбал. Обосновавшись там, они представляли постоянную угрозу для жителей северо-восточной части Вавилонии и городов, окружавших долину Диялы.

Миграция была вызвана не только поиском новых пастбищ. Перенаселение степей, повышенный спрос на доступные места водопоя, выдавливание сильными племенами более слабых – все это сделало поиск новых пастбищ обязательным. Однако перспектива совершить набег на оседлые поселения и разграбить их была заманчивой для кочевников во все времена. Однако на этих ранних стадиях им было неизвестно стремление завладеть полями и садами оседлых жителей. Владелец земли должен был работать на ней, а кочевники не привыкли к этому. Переход к оседлому образу жизни – это почти всегда вынужденный шаг. Наниматься к оседлым в качестве работников мог заставить голод, правители государств иногда приглашали их в свои армии в качестве наемников, в качестве платы даруя земельные владения, а также часть добычи. Иногда при подобных обстоятельствах к оседлому образу жизни переходило целое племя. Порой его члены разделялись – одни предпочитали сохранить свой прежний образ жизни, другие отправлялись на службу вместе с жителями городов.

В письменных источниках старовавилонского периода не только идет речь о кочевниках в целом, но и приводятся названия отдельных племен. Когда мы отметим на карте Месопотамии места, откуда происходят тексты, рассказывающие о каждом из них, получившаяся пестрая картина будет походить на характерную для Аравийского полуострова Новейшего времени, населенного огромным количеством различных арабских племен, причем одно и то же племя может быть разделено на части и рассредоточено по всей территории региона. Одно из основных племен амореев, упомянутое в архиве Мари, называлось амнанум. Представители того же племени стояли у ворот Урука. Правитель этого города Синкашид (ок. 1865–1835 до н. э.) называл себя «царем Урука, царем амнанум». В письме правителя Урука Анама (ок. 1821–1817 до н. э.) говорится, что амнанум и яхрурум (этот этноним также встречается в архиве Мари) разбили лагерь возле Урука. После периода правления Хаммурапи два пригорода Сиппара назывались Амнанум и Яхрурум.

Амнанум, яхрурум и убрабум входили в союз племен мару-ямина (или, на их собственном языке, бину-ямина). Это название можно перевести как «сыновья юга», и оно лингвистически связано с коленом Вениаминовым Ветхого Завета. Другой союз племен, упоминающийся в основном в источниках из архива Мари, назывался хану. В отличие от мару-ямина они приняли сторону оседлых жителей, причем эта связь была очень тесной, так как в текстах из архива Мари словом «хану» обозначали любого кочевника-наемника, служившего правителю этого города. В то же время в нашем распоряжении имеются примеры употребления этого этнонима в ином значении: хану называли наемника, а также его использовали в более узком смысле: амуррум – любой кочевник.

Структура племени амореев, насколько мы можем судить, характерна для современного племени бедуинов. Вождя, или шейха, они называли абум, что можно перевести с аккадского как «отец». Кроме того, нередко встречается и слово на языке самих кочевников – сугагум. В аккадских текстах одно и то же слово используется для обозначения «старейшин» как в племени, так и в городе. Как только племя поступало на службу правителя города, его шейх брал на себя ответственность за поведение своих соплеменников. Семьи вождей, очевидно, вступали в особенно тесные отношения с жителями города, собирая опыт, который мог быть им полезен. По письмам из архива Мари видно, что правители городов порой общались с шейхами весьма дипломатично, чтобы не позволить их племенам поднять восстание.

Письмо, адресованное правителю Мари Зимри-Лиму (1782–1759 до н. э.), свидетельствует об огромном значении, которое имело для царя племя хану в среднем течении Евфрата: «Пусть мой господин сохранит свое царское достоинство. Так как ты царь хану, ты также, во-вторых, царь аккадцев. Пусть мой господин не едет на лошадях, а на колесницах, запряженных мулами». Аккадцы, оказавшиеся в меньшинстве (или аккадизированные кочевники), стремились сохранить свои традиции, так как Зимри-Лим происходил из рода, ведущего свое происхождение от представителей кочевого племени. Аналогичными корнями обладал и автор письма – управитель дворца Бахди-Лим.

Мы не знаем, каким образом шаг за шагом власть в городе захватил узурпатор, происходивший из племени кочевников, и каким образом была основана династия амореев. Для этого нам необходимо получить больше сведений о биографии царя. Все, что мы имеем в настоящее время, – это датировочные формулы, найденные в городе, правитель которого носил аморейское имя и называл себя «царем [города] Х» в своих посвятительных и строительных надписях. Можно предположить, что шейх кочевников, прежде чем захватить трон, должен был подробно изучить культуру и образ жизни города.

В этом отношении весьма интересен пример Кудур-мабука, который помог своему сыну Варад-Сину занять престол Ларсы в 1834 г. до н. э. Само имя Кудур-мабук, как и принадлежавшее его отцу Симти-шилтаку, имеет эламское происхождение. Однако нам известно, что он носил титул «шейх Ямутбала, шейх амурру», а значит, он вовсе не был эламцем. Его сыновья Варад-Син и Рим-Син, взошедший на трон после смерти брата, носили аккадские имена. Вероятно, Кудур-мабук происходил из рода вождей, жившего на протяжении нескольких поколений в Ямутбале, представители которого служили правителям соседнего Элама при тех же обстоятельствах, что и хану в Мари. Назначив свою дочь Энанеду (шумерское имя) жрицей-эн бога луны в Уре и воспользовавшись таким образом древней царской прерогативой, Кудур-мабук продемонстрировал более чем поверхностное знакомство с обычаями городской цивилизации, хотя сам был потомком и вождем кочевников. Амореи, по крайней мере частично, усвоили образ жизни городов, в которых они, один за другим, начинали править.

К середине 2-го тыс. до н. э. этот процесс ассимиляции завершился. Амореи стали использовать аккадский язык и приняли аккадскую культуру. Во второй половине 2-го тыс. до н. э. на территорию Плодородного полумесяца пришли арамеи, миграция которых повлияла на историю всего этого региона. Однако в Сирии и Палестине кочевников ждала несколько иная судьба. Там абсолютным большинством населения стали сначала ханаанцы, а затем арамеи.