36. Пишем о риске Кристин Расселл

Кристин Расселл – фрилансер, последние три десятка лет она пишет о науке и медицине. Раньше она работала научным журналистом в газетах Washington Post и Washington Star и вела телепередачу Washington Week in Review. Она вице-президент Совета по развитию научной журналистики и экс-президент Национальной ассоциации научных журналистов. Кристин получила множество профессиональных наград и является почетным членом научного общества «Сигма Кси». Имеет степень бакалавра по биологии Миллс-колледжа. В 1987 г. она изучала риски для здоровья и окружающей среды как стипендиат программы Alicia Patterson Journalism Fellowship и с тех пор все не может успокоиться на эту тему.

В последние три десятилетия СМИ обрушили на общество почти бесконечный поток рисков – от знакомых до экзотических: гормонозаместительная терапия, сибирская язва, коровье бешенство, атипичная пневмония, вирус лихорадки Западного Нила, радон, аутизм, связанный с вакцинацией, детское ожирение, врачебные ошибки, пассивное курение, свинец, асбест и даже ВИЧ в порноиндустрии. Это постоянный перечень рисков, больших и маленьких, о которых приходится переживать, поскольку новые исследования часто противоречат старым и создают еще больше путаницы.

Все настолько плохо, что некоторым кажется, будто они решают вопрос жизни и смерти, всего лишь заказывая еду в ресторане. «Что предпочитаете: бешеную говядину, гормональную курицу или рыбу со ртутью?» – спрашивает надменный официант на одной из моих любимых карикатур в Washington Post. «Эээ… пожалуй, возьму вегетарианское блюдо», – пугается посетитель. «Пестициды или гепатит?» – интересуется официант. Посетитель в еще большем ужасе просит воды. Официант неумолим: «Из канализации или сточную с полей?»

Возможно, для СМИ пришло время перестать быть частью проблемы и стать частью решения. В идеале научные журналисты могли бы возглавить движение к лучшему освещению рисков, которое вышло бы за пределы отдельных случаев и легких сенсаций к более последовательному, сбалансированному подходу, в котором очередная угроза подается в более широком контексте.

Наша задача – писать истории в технике светотени, используя более тонкие оттенки серого, а не только черный и белый. Слишком часто, как однажды сказал мой покойный коллега по Washington Post Виктор Кон, журналисты и их редакторы тяготеют к одному из двух плюсов, утверждая, что либо надежды нет, либо что вся надежда только на это. К сожалению, сегодняшняя надежда часто становится завтрашней безнадегой (и это достаточная причина вообще избегать слов вроде «прорыв» или «исцеление»).

Гормонозаместительная терапия – классический пример такой «йо-йо»-журналистики. В 1960-е и 1970-е гг. СМИ помогли раскрутить гормоны как волшебные таблетки для женщин, обещая вечную молодость и средство от приливов. Однако потом, когда стала появляться информация о возможной связи гормонов с раком груди и матки, возникли опасения. Затем, когда оказалось, что с помощью еще одного гормона риск рака матки можно снизить до обычного уровня, отношение к гормонозаместительной терапии снова стало положительным, и акцент перешел на возможности защиты от потери костной массы и болезней сердца. Продажи эстрогена резко возросли: в 2001 г. продажи препарата «Премарин» в США превысили $1 миллиард. Но уже в 2002 г. маятник качнулся в другую сторону, и заголовки о гормонозаместительной терапии снова стали нести негатив. После того пришлось досрочно прекратить крупное федеральное исследование Women's Health Initiative из-за информации о долгосрочных рисках гормонозаместительной терапии, в том числе болезней сердца, рака груди и инсульта, которые перевешивали любые возможные плюсы от нее, продажи препаратов упали.

С каждым движением маятника пресса писала о последних исследованиях эстрогена как о решающем слове в споре. А на женщин обрушилась лавина сенсаций, касающихся как рисков, так и выгод терапии.

Когда мы пишем о медицинских рисках, нужно работать лучше. Нужно больше писать о самокорректирующемся, эволюционном процессе научного исследования, приводя наших читателей и слушателей в лабораторию или центр клинических испытаний. В то же время пишущие о рисках должны разобраться, требует ли разумная политика в сфере здравоохранения действий со стороны правительства, бизнеса или людей еще до того, как наука даст свои ответы.

К несчастью, и источники информации, общественные или частные, и ее распространители (СМИ) часто не готовы снабдить сообщение о риске контекстом. Круглосуточные новости заставляют нас высоко ценить время, ограниченное пространство для публикации – место, а конкуренция – споры и конфликты, а не более сбалансированную информацию о рисках. Горькие истории о людях, которые утверждают, что от чего-то пострадали, но не могут подкрепить это научными исследованиями, еще сложнее. Лицо одного больного ребенка часто перечеркивает все цифры на свете.

Мы все, разумеется, тоже в этом замешаны. Я впервые задумалась об этой проблеме в конце 1970-х гг., когда журналисты, и я в том числе, постоянно писали о последних результатах испытаний потенциальных канцерогенов на животных, но часто не объясняли толком, как это связано со здоровьем человека. Когда канадское исследование 1977 г. выявило рак мочевого пузыря у крыс, которых кормили сахарином, Управление по санитарному надзору за качеством пищевых продуктов и медикаментов предложило запретить этот искусственный подсластитель. И тут критики принялись острить, что человеку пришлось бы пить по 800 бутылок газировки в день, чтобы заработать рак. Карикатура New Yorker с двумя лабораторными мышами в клетке отлично передает суть: «Раньше я боялся котов, а теперь – канцерогенов». Журналисты бросались от одного экологического ужастика к другому – от токсических отходов в канале Лав к инциденту на АЭС «Три-Майл-Айленд» – и не уставали давать читателям еженедельную дозу поводов для волнений из журнала New England Journal of Medicine (или New England Journal of Panic-Inducing Gobbledygook, как его метко назвали в карикатуре газеты Cincinnati Inquirer).

Со временем общество становилось более скептичным и критически настроенным по отношению к материалам прессы. И это правильно. Многие из нас стали менять подход к освещению сложных сюжетов о риске, задавать более жесткие вопросы и требовать более ясных ответов, что известно о том или ином риске и как можно действовать в условиях недостаточной информации.

Когда мы пишем о научных исследованиях и статистике, важно понимать, насколько качественное перед вами исследование, какая репутация у тех, кто его проводил, и какова степень неопределенности (больше об этом в главе 3 об использовании статистики). Вот некоторые дополнительные вопросы, которые журналисты должны держать в уме, когда пишут о риске.