Галилей нашего времени

Я зашел к Пенроузу, оксфордский кабинет которого расположен этажом ниже моего, чтобы узнать, что он думает о возможности познания происходившего до Большого взрыва. Пенроузу сейчас за восемьдесят, и он являет собой прекрасный пример неутолимой жажды знаний. Исходя из того, что он когда-то написал книгу с подзаголовком «Законы, управляющие Вселенной. Полный путеводитель»[100], можно было бы предположить, что, по его мнению, он знает все. Но Пенроуз продолжает задавать все новые и новые вопросы.

– Когда-то я утверждал, что Большой взрыв был сингулярностью, а потому понятие времени до Большого взрыва не имеет смысла. «До» – бессмысленное понятие. Перестаньте задавать этот вопрос. Я слышал, как Стивен Хокинг просил его не задавать, и я был с ним согласен. Но теперь я считаю, что на самом деле этот вопрос задавать можно.

Значит ли это, что Пенроуз думает, что не было вообще никакого начала?

– Я думаю, что есть бесконечная последовательность эонов.

Я спросил его, можно ли считать эту тему примером того, чего мы знать не можем. В конце концов, бесконечность обычно считается в физике запретной зоной.

– Возможно, мы сумеем усовершенствовать свои технологии и заглянуть на несколько эонов назад. Но вернуться к самому началу всех эонов? Ну, это вполне кандидат на роль непознаваемого. Говорят, что бесконечность непознаваема, но математики все время ее используют. И чувствуют себя совершенно как дома. Ну, не совершенно, но почти.

Когда я спросил Пенроуза, существуют ли, по его мнению, вопросы, на которые невозможно ответить по самой их природе, он дал типично осторожный ответ.

«Идея о том, что может существовать что-то, что навсегда останется недосягаемым для нашего познания, меня несколько тревожит. Наверное, могут существовать вопросы, на которые не ожидаешь получить ответа. Задачи, которые кажутся неразрешимыми, – но потом мы придумываем, как их обойти, какие-то способы с ними разобраться. Мне не нравится слово “непознаваемый”. Оно просто означает, что мы неправильно на что-то смотрим.

Кто бы мог подумать, что мы узнаем, что происходит в центре Солнца? – и тем не менее сейчас известно, что там делается. Надо думать, еще не так давно этот вопрос считался бы неразрешимым.

Можно ли перемножить два невероятно больших числа так, чтобы результат содержал больше знаков, чем во Вселенной существует частиц, и потому его нельзя было бы записать? Можно ли считать эту задачу неразрешимой? По-моему, это очень скучная неразрешимая задача.

Мне кажется, что мне больше нравится (хотя я не могу сказать, что это у меня такая осознанная позиция), мне больше по душе идея, что абсолютно непознаваемых вещей не существует. – Тут Пенроуз несколько забеспокоился. – Надеюсь, я вас не разочаровал заявлением о том, что ничего непознаваемого нет».

Я предположил, что такой настрой может быть важен для занятий наукой.

– Задача может быть очень трудной, но при этом как-то чувствуешь, что у нее должно быть решение. У меня есть это чувство, но я не знаю, насколько оно обоснованно. Я не думаю, что узнаю ответы на все великие вопросы при жизни, но было бы неплохо увидеть решение некоторых наиболее насущных задач.

Я спросил, решение какой задачи он хотел бы узнать, если бы можно было выбрать одну из них. Поскольку Пенроуз много думает о времени, он выбрал вопрос о времени до Большого взрыва.

– Я хотел бы увидеть сигналы из предыдущего эона. Но нам пока до этого далеко.

Представляет ли избавление от необходимости начала угрозу для тех, кто верит в Бога, создавшего все на свете? Пенроуз смеется, вспоминая, как он опасался, что его гипотеза вызовет недовольство Церкви, в точности как в случае Галилея, которого он считает своим героем.

– Я читал лекцию в Ватикане, и мне было слегка не по себе. Но потом я понял, что они почитают Галилея и его изобретение астрономического телескопа. И вот я рассказывал о своей теории временных циклов и подумал, что им может не очень понравиться, что Большой взрыв не был началом. Но они ответили: «Да нет, все в порядке… Все это создал Бог».