Политические письма

I

События последнего времени показывают с полной очевидностью, что русскому обществу наконец надоело представлять заодно с Турцией последний оплот абсолютизма в Европе. Как ни стараются наши самобытники уверить себя и других, что стадо есть общественная организация, наиболее отвечающая духу русского народа, что правовой порядок, гражданская обеспеченность, политическая свобода, – случайная и печальная особенности соседних стран, европейские идеи делают в России свое дело, особенно с тех пор, как их неожиданным союзником явились азиаты Дальнего Востока, опередившие, как оказывается, и Китай, и Россию. Правительству трудно долее претендовать на непогрешимость и бесконтрольное господство, и в ближайшем будущем несомненно предстоит переоценка всех политических сил в стране. Такая переоценка – дело во всяком случае трудное и ответственное, и периодом колебаний, который предшествует ей, общество естественно старается воспользоваться, чтобы навести необходимые справки и составить план действий.

Если я решаюсь высказать по этому поводу несколько мыслей, то моим оправданием да послужит то обстоятельство, что мне приходилось изучать историю и современную действительность различных европейских стран. Многие в России думают, что русским политическим деятелям предстояло просто схватить на лету последние слова передовых партий Европы. Откуда такая гордыня? Не мешало бы поучиться ходить, прежде чем собираться обгонять западную «буржуазию», которая немало сделала для европейской цивилизации. Последние слова прозвучат в воздухе, не оставив после себя прочного следа, а за передними рядами европейских партий нам едва ли угнаться, раз мы начинаем свой пробег так поздно и при крайне невыгодных условиях. Но если даже и невозможно обратить Россию в своего рода Новую Зеландию, зато необходимо усвоить основные начала правового порядка, гражданской обеспеченности и политической свободы, и для успешного их усвоения нельзя не справиться с уроками европейской истории. Наблюдения над процессом развития этих начал окажутся чуть ли не важнее готовых решений, которые по произволу нельзя вырывать из обусловившей их обстановки.

Считаю нелишним прежде всего выяснить свою общую политическую точку зрения. Есть даже и теперь в России люди, полагающие, что достаточно наложить на государственную машину несколько административных заплат, чтобы все пошло вполне успешно. Есть и такие, которые собираются сжечь корабли, чтобы не было отступления, и возлагают упование на революцию. Но я думаю, немало мыслящих людей, не сочувствующих ни тому, ни другому образу мыслей, стремящихся к свободе, к активному патриотизму, к раскрытию и врачеванию общественных недугов, но не желающих переворота всех отношений, разрыва с национальным прошлым, рискованной игры неизвестными политическими силами. Я лично причисляю себя к такой либеральной группе и буду говорить с ее точки зрения. Ход событий будет, конечно, зависеть от планов и действий не одной какой-либо партии, а от совокупного влияния всех. Можно однако надеяться, что, если в ближайшем будущем обстоятельства сложатся и неблагоприятно для людей умеренных направлений, если, по обыкновению, в начале будут иметь перевес крайние, зато при подведении итогов и выработке необходимого для всякой системы равновесия стремления центральных групп получат подобающее и, быть может, решительное значение. Нельзя скрывать от себя, что трудности на пути очень велики. В старых романах роли распределялись между действующими лицами по ясным и точным шаблонам: злодеи боролись с благородными и добродетельными людьми, и читатели, не смущаясь противоречиями, ненавидели одних и симпатизировали другим. Такое распределение ролей оставлено в литературе после Толстого354. Современные читатели знают, что никто не без греха и что не бывает полных злодеев. Следовало бы попытаться применять эту точку зрения в политике. Попробуем, хотя бы для разнообразия, собрать более или менее в общественном сознании черты для характеристики трех главных факторов положения – правительства, образованного общества и народной массы. Это может оказать некоторую услугу при суждении об их дальнейшей деятельности.

Слабости правительства так резко обнаружились за последнее время, что о них почти лишне говорить. Поразительное отсутствие людей в его рядах может быть объяснено лишь долгим отбором неспособнейших и развращающим влиянием «высшей среды» даже на способных. Отсутствие убеждений и личного достоинства среди исполнителей предначертаний высшей власти сопровождалось циническим презрением к убеждениям и идеалам, где бы они ни обнаружились, и растаптыванием малейших зачатков самостоятельности и личного достоинства. Устойчивость административных традиций породила жалкую неустойчивость положительных начинаний. В погоне за призрачным могуществом государство оказалось несостоятельным в исполнении элементарных обязанностей по отношению к людям, которые состоят под охраной русских законов: мы дожили до назиданий султана русскому правительству на тему об охране жизни и имущества лиц, проживающих в России.

И однако бессильная дискредитированная бюрократия продолжает заправлять государством, делает вид, что собирается разрешить самые сложные, самые наболевшие вопросы. Одна комиссия сменяет другую в процессе толчения воды; то тот, то другой сановник «не удел» выступает на минуту из мрака для преобразования народного просвещения или крестьянского благосостояния, или быта рабочих, или крепости законов и опять погружается во мрак, оставив после себя след в виде более или менее объемистой груды бумаги. Зрелище не менее поучительное, нежели манчжурские погромы! Невольно приходят на память слова басни: «Нет, господа, как ни садитесь, вы в музыканты не годитесь»355.

Нельзя сказать, чтобы все обстояло благополучно в рядах нашей интеллигенции. Долгая неволя во многом испортила ей характер.

Читая знаменитые главы Токвиля о политическом воспитании французской интеллигенции перед революцией356, можно думать, что читаешь характеристику современного образованного класса в России: та же наклонность к необычайным фантазиям, прямолинейным шаблонам, отвлеченным построениям, та же вера во всемогущество формальных преобразований, та же желчная нетерпимость к разномыслящим. К этому надо прибавить некоторые местные психологические черты, особенно сильно освещенные Достоевским357 и Чеховым358,– истерические «надрывы», резкие колебания настроения от фанатизма к отчаянности и апатии, вялость, неряшливость в будничном труде. У нас часто говорят, что русский народ одно, а русское правительство другое. Характерно, что при этом не упоминают о третьем – русском государстве, которое включает и народ, и правительство. Это значит, что люди, которым так долго вменялась в преступление малейшая попытка политической деятельности, выработали прямо враждебное отношение ко всему, что сколько-нибудь связано с государственностью. Принципы власти, порядка, государственного интереса потеряли цену, потому что они воплощаются в конкретных формах данной власти, данного порядка, данного государства. Патриотизм в смысле чувства национальной солидарности по отношению к чужеземцам стал почти неприличным. Общественное настроение в течение настоящей войны едва ли имеет что-либо подобное в истории и до сих пор не совсем понятно за границей. Что русские люди примкнут к хору врагов, злорадно рукоплещущих японским победам, – это кажется иностранцам противоестественным. Французские республиканцы 1870 г. не просили мира во что бы то ни стало у немцев, а продолжали, пока хватило сил, борьбу (за Францию), легкомысленно и неудачно начатую Наполеоном III359. Эльзаса они не спасли, но засвидетельствовали перед всем миром о силе французско-национального чувства, с которым пришлось и приходится считаться в Европе. В России общество принуждено бояться побед своих генералов более, чем национальных поражений. Не возьмут также в толк англичане, американцы, немцы, французы, что воспитание и просвещение подрастающих поколений должны быть принесены в жертву политической борьбе. Трудно было бы видеть во всем этом признак здоровья.

Относительно наиболее внушительного и загадочного фактора нашего быта тоже не должно быть романтических увлечений. По воле истории русская жизнь раскололась: меньшинство надело немецкий костюм и приблизилось к Европе по идеям и стремлениям, громадное большинство осталось на проторенной московской колее и по настоящее время живет особой темной жизнью, молится своим богам и таит особые социальные и политические стремления. Народ не только воспитан в невежестве, он думает и чувствует иначе, чем интеллигенция, у него своя культура, и много времени пройдет, прежде чем устранится этот роковой раскол. Мы знаем, что материальное и духовное состояние масс становится невыносимым, мы присутствуем при вспышках озлобления, но как велико озлобление и какие требования будут предъявлены «господам», мы узнаем только, когда наступит минута неизбежного расчета. Уповать на благоразумие, умеренность, справедливость народных масс было бы неосторожно, тем более, что мерки благоразумия, умеренности, справедливости могут быть весьма различны, смотря по положению людей. В политическом отношении мы тоже не знаем, насколько еще жива и насколько поколеблена в народе вера в основы существующего строя, которая была силою в прежнее время. Земские начальники, урядники, разорение мобилизации и фискального гнета многое изменили в этом отношении, но легенда о противоположности между царем и господами может еще сыграть роль, и напрасно было бы думать, что подобные традиционные идеи распадутся при первом дуновении избирательной агитации.

Таковы некоторые из отрицательных соображений, с которыми нельзя не считаться. К счастью, есть немало столь же реальных факторов положительного свойства, и, конечно, их необходимо принять во внимание при подведении баланса. Нет надобности останавливаться на известных всему миру выносливости и здравом смысле русского народа. Напомним лишь, какое испытание выдержали эти свойства при выходе из крепостного права при том условии, конечно, что правящие классы не потеряли и не сняли с себя голову.

Вспомним последовательное, неотразимое стремление к образованию, которое обеспечило успех всех школьных мер, предпринятых на начале «общедоступности». Вспомним колоссальную жизнеспособность гонимых раскольничьих обществ, наиболее верных старой культуре и наиболее здоровых в нравственном и материальном отношении. Вспомним сметливость, деловитость и твердость, которую проявляет народ в тех случаях, когда ему сколько-нибудь дано вздохнуть, напр[имер], в артельных организациях. От развития этой народной массы зависит дальнейший рост России, и если есть пункт, стоящий вне сомнений в гаданиях о будущем, так это вера в стомиллионный народ, на который опирается русское государство. Эта сила не пропадет, хотя бы ей пришлось пробиться к светлому будущему и не теми путями, какие ей указываются в настоящую минуту советниками.

Ярко выступают положительные черты и в той сравнительно малочисленной группе, которую составляют образованные классы в России. Эта группа имеет право на голос и значение не только потому, что из нее по необходимости выходят руководители общественной жизни и что ее роль в истории народного самосознания должна возрастать вместе с распространением образования. Русская интеллигенция проявляет на каждом шагу способность к самопожертвованию, идеализм, силу братского чувства, которым могли бы позавидовать соответствующие классы на Западе. Когда, наконец, будут достигнуты в России правовой порядок и культурный строй, приличные европейскому государству, эти свойства русской образованной среды несомненно скажутся в повышении умственного и нравственного уровня жизни, в славных и плодотворных делах на всех ее поприщах. Но уже в тяжкие годины прошлого русская интеллигенция может с гордостью указать на подвиги, достойные удивления, – на блестящий расцвет литературы XIX века, на более скромный, но значительный рост науки, на великий подъем эпохи преобразований, на плодотворную культурную работу земского и городского самоуправления.

Даже правительственная среда, наиболее выродившаяся за последние годы, имеет за собой известные исторические заслуги. Она сослужила народу службу в эпоху его собирания и культурного младенчества, она поддержала какой ни на есть порядок внутри империи и организовала до некоторой степени ее внешние силы. В чисто техническом отношении услуги административного персонала необходимы; нельзя мечтать о немедленном и полном упразднении его органов: это было бы равносильно удалению подпорок из-под треснувшего свода. Победа освободительного течения в общем направлении государственной политики должна, конечно, сопровождаться изменением духа и состава администрации, постановкой ее в иные юридические условия, но не уничтожением совокупности административных учреждений. Как много может сделать органическая реформа даже на самой неблагоприятной почве, показывает историю судебного преобразования шестидесятых годов, которое в необычайно короткое время вдохнуло новый дух и ввело новые силы в государственную сферу, по-видимому, безнадежно испорченную. Главное, надо помнить, что радикальное упразднение существующей администрации будет первым шагом к попыткам утверждения новых правительственных властей, – попыткам, которые не могут не сопровождаться кровопролитным истреблением непокорных и разномыслящих. Я не знаю, удастся ли еще России пройти к новому строю дорогой, близкой к тому пути, которым прошла Германия в 1848 году, но не сомневаюсь, что надо употребить все усилия, чтобы выйти на эту дорогу, а не на путь, избранный Францией в 1789 г.

Сырому, дурно сплоченному, полному междоусобной злобы русскому обществу грозят на последнем пути неслыханные опасности, если не погибель. Нежелательно дожить до предметных уроков на темы о власти, порядке, национальном единстве, общественной организации, тем более, что эти предметные уроки будет давать или собравшийся с новыми силами урядник, или немецкий вахмистр, которому анархия в России откроет провиденциальную миссию.

II [119]

От совокупной деятельности правительства, интеллигенции и народа зависит устроение России, и чем больше участники исторической работы будут проникнуты сознанием своей великой ответственности, тем скорее минует период междоусобной борьбы, тем успешнее будут разрешены основные задачи. Ближайшие годы покажут, в какой мере русские люди способны к политической жизни, – способны не только в смысле самопожертвования личностей, но и в самоограничении партий и общественных групп. При самом начале новой эры необходимо выяснить, что следует считать безусловными требованиями и что представляет сравнительно второстепенные условия, которых можно добиваться с большей или меньшей настойчивостью, но нельзя ставить непременным залогом умиротворения и совместной работы. Прежде всего возникает вопрос о политических представительных учреждениях, необходимость которых признана в настоящее время всеми. Как известно, не только в правительственных, но и в земских кругах довольно распространено мнение, что народному представительству следует предоставить совещательную роль: бюрократы и славянофилы сходятся в том, что русская монархия должна сохранить характер «самодержавия», а народное представительство должно быть лишь земским советом, доводящим до сведения царя о нуждах и взглядах общества. Законы, бюджет, действия правительства будут обсуждаться в земском совете, по мысли наиболее передовых приверженцев такой постановки дела, но окончательные решения по всем вопросам будут исходить от императора. В связи с этим министры являются ответственными лишь перед государем, хотя земский совет получит возможность критиковать их действия. Одним словом, общественное мнение и государственная власть будут разделены и противопоставлены друг другу.

Ненормальность такого раскола между мнением и волей была раскрыта еще Чичериным360, как напомнил в прекрасной статье кн. Евгений Трубецкой361. Я хотел бы лишь подчеркнуть некоторые пагубные последствия коренного противоречия, вносимого подобной системой в организацию государства. Ясно, что после реформ, вроде упомянутой, мы останемся по-прежнему без государственного права в смысле юридического определения круга действий правительственных органов. Какое значение будет, например, иметь участие земского совета в выработке законов? Будет ли он своего рода постоянной комиссией сведущих людей, призванных заменить теперешнее «особое совещание» и высочайшие учрежденные комиссии? Или это будет новый департамент Государственного совета, заключения которого будут по произволу приниматься к сведению, оставаться без внимания или искажаться в высших инстанциях?

В лучшем случае, если не будет устроено «средостения» между государем и земским советом при чисто совещательной роли последнего, предполагается, очевидно, сохранить порядок возможного утверждения государем проектов меньшинства. Согласие с мнением меньшинства со стороны верховной власти не есть простое вето, т. е. чисто отрицательная мера: это передача права выработки закона представителям мнения, против которого высказалось большинство лиц, облеченных доверием общества. Раз допущена возможность для высшей власти руководствоваться взглядами тех или других членов, оставшихся в меньшинстве в народном собрании, открывается, очевидно, и возможность издания законодательных актов, помимо обсуждения их в собрании. Указ и высочайшее повеление по-прежнему сохранят законодательную силу, и можно быть уверенным, что не будет недостатка в близких к монарху людях придворного или бюрократического круга, которые будут подсказывать чрезвычайные меры и подрывать правовой строй, как это делается в настоящее время. Если нужна законность, то нужно иметь мужество признать ее силу во всех сферах, от низшей до высшей, от права гражданского до права государственного включительно.

Субъективная сторона дела заслуживает не меньшего внимания. Отличительной чертой предлагаемого якобы национального распределения функций между землей и властью должна быть незаконченность законодательной и правительственной деятельности земского совета. Удивительно, что этой незаконченностью дорожат люди консервативного образа мыслей. Между тем подобная незаконченность может быть лишь стимулом раздражения. Она не только будет подзадоривать безответственных критиков к крайним мнениям и речам, она прямо рассчитана на возбуждение постепенной враждебности против государя, призванного вырабатывать и принимать свои решения какими-то неведомыми и потому подозрительными путями, вне зависимости от формулированных представителями народа взглядов. Английское конституционное право сводит привилегированное положение короля к принципу: король не может быть ни в чем повинен (the King can do no wrong), и мысль этого принципа в том, что вместо короля всегда ответственны члены правительства. В результате предлагаемой постановки власти императора в России пришлось бы сказать, что государь повинен во всем, т. е. несет ответственность за все злоупотребления подчиненных ему властей. Такое сосредоточение ответственности на монархе так же мало желательно, как сложение ее с руководителей отдельных частей административной машины.

Соглашения между задачами представительного собрания и властью монарха следует искать не в разграничении между мнением и волей, психологически несообразным и опасным, а в предоставлении тому и другому фактору определенного круга действий. Прежде всего при сосредоточении законодательной процедуры в руках собрания за монархом может и должно остаться право утверждения законов, прошедших через все стадии этой процедуры, а следовательно, и не-утверждения их. Такого рода право вето является охраной самостоятельности самой монархии и не может быть отнято у нее без превращения ее в простое орудие для опубликования законов. Как право исключительное оно применяется весьма редко и не должно вызывать того постоянного антагонизма между облеченными властью учреждениями, к которому привела бы всякая попытка удержать за народным представительством чисто совещательный характер.

Настаивая на строго конституционных полномочиях для русского народного представительства, на необходимости определенных прав и решающего голоса по отношению к выработке законов, утверждению бюджета и надзору за правительственной деятельностью, мы не думаем, однако, что русская конституционная система должна быть скопирована с английской, бельгийской, итальянской или других вариантов конституционного типа, вполне подчиняющего исполнительную власть законодательной.

По условиям исторического прошлого, громадности территории, сложных и опасных международных отношений, для России скорее подходит система, приближающаяся к германскому конституционному типу, т. е. допускающая значительную самостоятельность и влияние монархического фактора. Такой постановки соответствовало бы предоставление императору, помимо общих полномочий по охране и приведению в действие законов, по созванию и распущению палат, непосредственного руководства военными силами государства и его международными отношениями. Как известно, эти ведомства находятся фактически в заведывании германского императора, хотя выработка бюджета и законов с одной стороны, право запроса – с другой дают возможность рейхстагу существенно влиять на установление порядка в этих областях, проверять и сдерживать требования на военные и морские нужды, высказываться по вопросам международной политики. Конечно, в подобном положении есть неудобства и неясности, не устранена и возможность столкновений, как показал известный прусский конфликт шестидесятых годов, между властью короля, как военачальника и руководителя внешней политики, и народным представительством362. Необходимыми условиями для такого распределения влияния в известной области между двумя самодеятельными силами служат, во-первых, благоразумное сознание сторон, что распря между ними прежде всего вредно отразится на интересах государства, во-вторых, доказанная компетентность и авторитет каждой из заинтересованных сил в своей специальной области. Громадный авторитет прусского короля и германского императора в военных и дипломатических вопросах, без сомнения, зависит прежде всего от необыкновенных заслуг монархии в эпоху борьбы за национальное единство, а самый конфликт с народным представительством разрешился в благоприятном смысле для прусского короля и его министров лишь потому, что они на деле доказали свою дальновидность, твердость воли и искусство. Если бы войны 1864 и 1866 гг. обнаружили в Мольтке363 и Бисмарке легкомыслие, неподготовленность и неспособность, то исход конституционного конфликта был бы, несомненно, иной. Точно так же и в последующие годы железный канцлер и талантливый Вильгельм II364 удержали за короной авторитет, потому что действовали согласно немецкой поговорке: «Amt giebt Verstand»– «по сану и разум».

Ликвидации России не может желать никто в Европе, за исключением, пожалуй, Германии, которая выигрывает уже теперь от нарушения политического равновесия, вызванного русско-японской войной. Не могут желать этой ликвидации даже поляки, которые тогда бесповоротно подпадут под немецкое владычество. Что же касается до русских, то, как бы они ни были враждебны завоеваниям и милитаризму, как бы они ни были равнодушны к внешнему могуществу и престижу родины, немногие захотят отречься от дела 1812 года и от наследия Петра Великого. А если ввиду надвигающегося монгольского, балканского, австрийского и других вопросов нужна не разваливающаяся федерация, а сильная держава, то нужно и единство командования, нужна единоличная власть, воплощающая национальные интересы и могущество. Подобные власти с диктаторским характером возникают в случае национальных войн даже в республиках, – таковы были власти Линкольна365 и Гамбетты366. Но современные войны еще более прежних зависят в своем ходе от систематической и долгой подготовки, и при этой подготовке последовательность, энергия, иногда скрытность планов и действий играют большую роль.

Все это – свойства, которые чаще встречаются в среде централизованного управления, нежели в широких и подвижных кругах народных организаций. Более отдаленные эпохи военной и дипломатической истории России обнаруживают если не умение экономно расходовать народные средства, то понимание общих задач, ловкость в пользовании обстоятельствами и организационную силу Трудно думать, чтобы возникающее народное представительство оказалось способным в ближайшем будущем принять бремя внешней политики государства и заботы об его военных силах: в этих отношениях наше общество всегда менее подготовлено и в силу реакции против правительственного милитаризма настроено слишком отрицательно. Остается надеяться, что бдительная критика правительственных мероприятий в этой области, проверка требований при обсуждении бюджета и возможность раскрытия злоупотреблений ведомств и отдельных лиц, хотя бы высокопоставленных, послужат достаточным обеспечением порядка, деловитости и добросовестности, а общий подъем духа и достоинства в национальной жизни отзовется благотворно на личном составе военных и дипломатических кругов. История покажет, насколько осуществима в действительности попытка установить известное равновесие на этой почве между монархией и народовластием, но во всяком случае такого рода попытка и желательна, и неизбежна. Было бы наивно думать, что роль монархии в русской истории окончена или что она может быть сведена на исполнение церемониальных обязанностей; надо стремиться к тому, чтобы роль эта была благотворительная, а не обструктивная.

В сравнении с задачами, о которых шла речь до сих пор, вопрос о том, должны ли представительные учреждения сложиться в одну или в две палаты, имеет второстепенное значение. Существование сената или Верхней палаты может вытекать из условий двоякого рода: оно может отражать глубокие социальные неравенства, как в Англии или Швеции, и служить аристократическим оплотом среди демократизирующего общества, или оно имеет технический смысл, являясь гарантией против опрометчивости решений и подвижности законодательства. В этом последнем случае избирательная система для сената обыкновенно приурочивается не к обычным округам, составленных по числу жителей, а к областным делениям или учреждениям: большинство членов французского сената избирается департаментскими коллегиями, сенаторы Соединенных Штатов представляют отдельные штаты независимо от их населения.

Для России существенно, что в ней отсутствуют элементы для палаты лордов или даже для первой палаты в шведском смысле. Ни крупное землевладение, ни титулованная знать не представляют компактного и внушительного по своему общественному положению и историческим заслугам слоя, которому могла бы быть поручена ответственная задача служить регулятором народного представительства. Государственный совет или Сенат, как собрания отслуживших сановников, еще менее подходят для такой роли. Русское общество слишком привыкло смотреть на них как на убежище для людей, которые не годятся более на административных должностях, и было бы бесполезно снабжать их конституционными полномочиями.

Таким образом, на демократической почве русского общества разделение палат может иметь лишь техническое значение. Если бы получила осуществление избирательная система, обеспечивающая осторожное и умелое пользование политическим полномочиями, то не было бы необходимости дробить законодательное учреждение на две части. Если бы однако ввиду преобладающих в обществе взглядов пришлось ввести всеобщую и прямую подачу голосов, то оставалось бы хлопотать, чтобы палате, избранной на этих основаниях, была противопоставлена другая, земская палата, получившая полномочия от учреждений местного самоуправления. Это было бы некоторой гарантией против слишком смелых законодательных экспериментов.

Таким образом от вопроса о двух палатах неизбежен переход к вопросу об основах избирательной системы.

III

Вопрос об избирательном праве важен и сам по себе, и потому, что он является своего рода мерилом политического настроения страны и общего направления различных партий. При обсуждении не может быть речи о том, какой избирательный регламент составлен комиссией гофмейстера Булыгина367. Этот случайный устав, кое-как слепленный в петербургских канцеляриях, едва ли удовлетворит самым скромным требованиям. Важно выяснить, чего должны добиваться и избранники этого первого собрания, и граждане, не вошедшие в его состав. Одинаково пагубно было бы поставить ложные требования и отказаться от чего-нибудь существенного для предстоящей освободительной работы.

Представители интеллигенции уже высказались по этому поводу с большим единодушием. Петербургское юридическое общество, Пироговский съезд врачей, частные съезды адвокатов и профессоров, земские съезды и разные другие собрания вновь и вновь заявляли о необходимости избирать народных представителей всеобщей, равной, прямой и тайной подачей голосов, без различия национальности, вероисповедания, сословия, имущества и пола. Мотивы этих положений сводятся в главных чертах к следующему: i) справедливость требует, чтобы взрослые граждане были поставлены в одинаковое положение по отношению к политическим правам; 2) только всеобщее избирательное право отвечает демократическому составу русского общества, и только представительство, вышедшее из всеобщей подачи голосов, отразит реальное отношение сил в этом обществе; 3) только такое представительство обеспечит будущность социального преобразования и сделает невозможным сопротивление ему со стороны привилегированных; 4) в народе таятся творческие силы, которым надо открыть широкий выход; 5) народ следует воспитать в политическом отношении, привлекая его к непосредственному участию в политической деятельности; 6) всякая реформа, основанная на преимуществах в пользу землевладельцев и капиталистов, возбудит против них ненависть масс и вызовет кровавую революцию; 7) только политика, неуклонно и последовательно вытекающая из принципов, соответствует важности исторического момента и может создать почву для разрешения кризиса; всякие оппортунистские попытки лишь затянут и осложнят его; 8) только в непосредственном народовластии можно найти силу, способную уравновесить традиции и привычки правительственной власти и обеспечить вновь созданное представительство от посягательства.

Я должен сознаться, что несмотря на это подавляющее единодушие заявлений мне представляется преждевременным немедленное проведение в России всеобщего прямого голосования. К решению подобного вопроса не может быть применен математический метод. Дело идет не о выводе всех положений политического строя из двух-трех аксиом, а об установлении сложной государственной системы на соображениях как справедливости, так и целесообразности. Справедливость направляется к равномерному удовлетворению стремлений отдельных лиц и групп, целесообразность [требует] объединения индивидуумов и общественных групп в прочное и жизненное целое. Ввиду такой основной двойственности точек зрения распределение политических полномочий не является таким же безусловным, естественным правом, как уравнение в гражданском отношении. Ограничения в чисто правовой области, вроде тех, которым подвергаются крестьяне или евреи в России, являются безобразным переживанием старины, от которого необходимо освободиться как можно скорее. По отношению к свободе слова, свободе совести, свободе собраний, личной свободе не может быть допущено никаких различий между лицами или классами общества. Но участие, прямое или косвенное, в управлении государством требует умения и опытности, и потому между гражданами в этом отношении могут быть проводимы различия. Было бы нелепо утверждать, что поголовное участие взрослого населения в образовании народного представительства необходимо всегда и везде. Всем известно, что избирательные системы, основанные на всеобщей подаче голосов, далеко не составляют общего достояния культурных государств [120] . Необходимо, чтобы интересы и силы всех классов общества были представлены при сформировании государственного собрания, но вопрос о том, в каких отношениях они должны быть представлены, и самые формы избрания зависят не только от счета голов, но также от их удельного веса, от образования, роли в гражданской жизни, способности понимать государственные вопросы и принимать деятельное участие в их разрешении. В государственной науке издавна ведется спор между приверженцами механического и органического понимания; одни будут всегда придавать большое значение статистическим данным, подсчету индивидуальностей, другие – историческим связям и силе местных общений; но как бы мы ни решали вопроса в общей теории, едва ли подлежит сомнению, что чем неопытнее народ в политическом отношении, тем важнее исходить от сложившихся групп и тем опаснее ставить управление государством в зависимость от взглядов и настроений численного большинства. Никакая избирательная агитация, даже самая разумная и просветительная, не в состоянии сразу уравновесить влияние многовекового невежества и унижения. И в странах со старой свободой избирательная борьба представляет часто уродливые черты: в России она может принять при известных условиях характер политического аукциона, на котором возьмут верх люди, выкрикивающие самые звонкие формулы. Нет недостатка в примерах того, какие выводы делает иногда необразованная масса из брошенных в ее среду агитационных лозунгов. Сегодня толпа пойдет за теми, кто обещает золотые грамоты, завтра, быть может, станет на очередь истребление изменников, подкупленных японцами и англичанами, послезавтра откроется поход против жидов, а затем, пожалуй, дождемся челобитий царю, чтобы он избавил от крамолы и правил Россией по старине. Говорят, прогрессивные партии могут быть уверены в поддержке народа, потому что они поставят в своих программах удовлетворение его хозяйственных нужд. Улучшения в хозяйственном быту народа необходимы, но осуществить их можно только путем осторожной и обдуманной политики. Как бы в пылу избирательной агитации не пересолить в обещании грядущих благ! Грешно было бы вводить простых и нуждающихся людей в обман или в соблазн.

Безусловно, необходимо приобщить народ, т. е. рабочие классы народа, к политической жизни, но делать это нужно с предосторожностями против путаницы и злоупотреблений, а также с заботой о жизненности и деловитости создаваемых учреждений.

Желательные поправки не могут, однако, быть внесены в России ни сословным, ни имущественным, ни образовательным цензом. О сословных ограничениях было бы странно даже говорить. В русском обществе со времени уничтожения крепостного права нет более сословных ступеней, хотя есть еще сословные перегородки. Политика правительственного обновления дворянства с ее раздражающими привилегиями и подачками была одним из самых неудачных и зловредных проявлений реакционной эпохи. Но и имущественный ценз не годится в смысле устранения от активного гражданства людей, получающих менее известного дохода. Русское общество не привыкло проводить такие цензовые грани, оно, по существу, демократично, т. е. состоит в большинстве своих образованных и необразованных членов из людей малого достатка, и эти малодостаточные граждане не менее, а скорее более богатых нуждаются в представительстве своих интересов в государственном собрании. Единственным здравым имущественным ограничением будет устранение людей совершенно неимущих, состоящих на общественном призрении или отбившихся от всякого определенного дела. Нищие и босяки были бы неподходящими избирателями.

Образовательный ценз не может быть применен, потому что слишком многие были бы забракованы на этом основании в простом народе, и притом оказались бы отстраненными не только люди, не повинные в своей безграмотности, но в большинстве случаев достойные и влиятельные представители старших поколений.

Раз указанные основания для ценза отпадают, остается обратить внимание на отбор избирателей в зависимости от пола, возраста или семейного положения. Положение женщины в русском простом быту настолько приниженное и степень их образования и «политической зрелости» настолько низка, что требование общего избирательного права для женщин является далеко не общераспространенным даже в радикальных заявлениях. В этом направлении открывается обширная гражданская работа; но едва ли необходимо осложнять и без того сложное положение немедленным призванием женщин к урнам. Кое-что можно оставить и для будущих законодателей. В одном случае, однако, женщины могли бы быть допущены к пользованию избирательным правом, а именно: если в основу избирательного права будет положено понятие домохозяйства. Понятие это имеет то преимущество, что оно не новое, а действует уже в настоящее время. Членами сельских сходок являются домохозяева, т. е. главы или представители крестьянских семейств, ведущих самостоятельное хозяйство. Если дом или хозяйство ведет женщина, то она могла бы с полным основанием быть наделена всеми правами, предоставленными домохозяину-мужчине. Как известно, подобные права признаются за женщинами и действующими земским и городским положениями, хотя осуществляются они почему-то через уполномоченных368. Понятие единства хозяйства имеет одно неудобство: оно установит неравенство между сельскими и городскими рабочими с одной стороны, хозяевами – с другой. Городских рабочих нельзя обойти ни в какой системе выборов. Это наиболее деятельная и просвещенная часть низших классов. Единство домохозяйств в данном случае однако неприменимо как избирательный признак или применимо лишь фиктивно. Нет основания делать различия между рабочими, живущими в отдельных квартирах и в фабричных корпусах. В данном случае важна, очевидно, индивидуальность рабочего, а не его принадлежность к семейной организации. В подобном же положении находятся наемные сельские рабочие. Возможным выходом из затруднения представлялось бы установление двоякой квалификации для выборов: одной – по признаку самостоятельного хозяйства, другой – для рабочих-одиночек всякого рода при повышенной норме возраста. Первая могла бы быть представлена всеми домохозяевами, с включением женщин с 25-летнего возраста, вторая же – рабочими-мужчинами с 30-летнего возраста. Повышение в последнем случае представляло бы гарантию обдуманности по отношению к той части населения, которая менее заинтересована в сохранении общественного порядка.

Но еще более важно для успешной организации выборов, чтобы они были не прямые, а двухстепенные. Перспектива непосредственного избрания депутата в округах, насчитывающих по 100 тысяч избирателей, не нравится даже некоторым из радикалов, защитников всеобщего избирательного права, и во избежание хаоса и случайностей предлагается передать избрание депутатов съездам выборщиков, намеченных избирателями первой степени. Мне кажется, что вместо того, чтобы устраивать съезды для этой специальной цели, было бы целесообразнее передать выборы постоянным органам самоуправления – уездным земским собраниям и городским думам.

Это было бы важно как раз с точки зрения политического воспитания масс и привлечения их к постоянному участию вместе с образованными классами в общественных делах. Роль гласных при выборах будет более сознательная, нежели деятельность массы избирателей, изредка призываемых к урнам. Процедура же избрания земских и городских гласных только выиграет от того, что она будет иметь не только местное, но и государственное значение. Главное, – подобная мера представлялась бы наиболее подходящим переходом в бессословный, по существу демократической России от старого порядка к новому.

Вместо постоянного понижения имущественных цензов, которое играло такую роль в истории европейского представительства, мы воспользовались бы традициями самоуправления и административной группировкой единственных учреждений старой России, которые имеют такие традиции и группировку.

Вместо скачка в темноту получилась бы возможность перейти по мосту. Весьма вероятно, что со временем на смену этой системы явилась бы другая, основанная на прямой и всеобщей подаче голосов; но со временем, надо надеяться, данные для разумного применения подобной системы будут иные, чем теперь.

Без сомнения, такая постановка выборов требует коренной избирательной реформы самых земских и городских собраний. Все, что было сказано о квалификациях политических избирателей, должно быть перенесено на органы земского и городского самоуправления. Важно воспользоваться организацией и административными традициями этих учреждений, но избирательные порядки, существующие теперь, с их сословными привилегиями и высокими цензами, конечно, никуда не годятся. Не возвращаясь к вопросу об индивидуальных квалификациях избирателей, необходимо лишь подчеркнуть, что выборы должны происходить во всесословных волостях или соответствующих городских участках. На первый раз такие волости или участки могут быть образованы тоже со специальною целью произвести выборы в учредительное государственное собрание, но в общем порядке политические функции собраний, подобно выборам губернских гласных, должны составлять лишь важнейшее из предоставленных им полномочий.

Вторым условием, без которого подобная система не может осуществиться, является распространение земского и городского самоуправления на области, которые в настоящее время лишены их. Необходимость этого сознается даже правительством, а что касается до особенностей в положении и потребностях некоторых окраин, каковы Польша, Кавказ и т. п., то их лучше рассматривать в связи с вопросом о национальностях империи. При расширении земского строя вглубь и вширь потребуются технические разграничения и переходные меры; но о них нет надобности говорить при обсуждении общей постановки избирательной системы.

В заключении позволю себе заметить, что приурочение избирательной процедуры к деятельности постоянных органов земского и городского самоуправления и обновление последних на демократическом начале представляются мне не только средством, чтобы ориентировать и сгруппировать избирателей, но также гарантией против возможных посягательств на политические права граждан. При самых неблагоприятных условиях старого порядка земские и городские учреждения, пустившие глубокие корни в стране, несмотря на все искажающие мероприятия правительства, свидетельствовали о лучших началах и поддерживали традиции самоуправления. Отменить их или лишить дарованных им политических прав будет нелегко: правительству, которое решилось бы на подобный государственный переворот, пришлось бы считаться с сопротивлением на местах во всех возможных формах, с которым оно не в состоянии было бы справиться. Так как приходится учитывать возможность и подобных реакционных попыток, то едва ли подлежит сомнению, что важно связать систему возникающего представительства с органическими и постоянно действующими общественными телами.