Комическая фигура

В исторической трагикомедии, которая разыгрывается в настоящее время в России, находят себе применение самые разнообразные таланты. Гг. Плеве245 и Победоносцев246 являются протагонистами в сценах задушения, российский самодержец с успехом исполняет увертюры на граммофоне, а русскому народу приходится играть привычную роль Иванушки-дурачка. Есть между актерами и клоуны, над ужимками которых нельзя не посмеяться. На клоунском амплуа состоит, например, министр народного просвещения, Г. Э.Зенгер. И его личная карьера, и его министерская деятельность служат прекрасной иллюстрацией к тому, как в России понимают значение и задачи просветительной политики. Ушиб головы положил конец его ученым трудам по переделыванию Горация247, но твердо поставил его кандидатуру на пост главноуправляющего русским просвещением, и оставалось только поворожить доброй фее, чтобы наследие Делянова и Боголепова перешло в его руки248. Вот уже полтора года, как этот очаровательный министр подновляет традиции Скалозуба и Держиморды249 сладкими речами и отменными манерами. Эффект этой фантастической комбинации получается удивительный, и достигнутые до сего времени результаты заслуживают обзора в «Освобождении».

Как и надлежит министру, Г. Э. Зенгер посвящал внимание как высшей и средней, так и низшей школе. В области последней совершился за это время прямо переворот. Государь император предписал министру озаботиться подъемом материального и нравственного положения народных учительниц, и такую высочайшую волю г. министр не замедлил циркулярно довести до сведения попечителей округов250! Какие еще после этого нужны возвышения окладов, хлопоты о правах, о самообразовании, о съездах? Обо всем этом будут впредь толковать для раздражения умов лишь агитаторы. Не хватает хлеба – пусть живут словом любвеобильного монарха! Сокрушаются о своем принижении и темноте – пусть вспомнят, что о нравственном подъеме заявлено в подлинных циркулярах попечителям!

Жалко, что г. Зенгеру не удалось добиться таких же щедрот для удовлетворения преподавателей средней школы, о нуждах которых вот уже лет шесть говорят и пишут не только в министерских и окружных комиссиях, но даже в печати и среди самих преподавателей. А то при чтении распоряжения об увеличении учительских окладов рублей на сто в год невольно приходит на ум басня о горе, разродившейся мышью251. Положим, на чай получить лучше, нежели не получить ничего, но неблагодарные учителя чего доброго подумают, что российское правительство, со свойственной ему практической сметкой, надолго отыгралось этим «начаем» от забот о человеческом существовании презренных педагогов. Едва ли послужит для них утешением, что нищенский результат хлопот о повышении окладов объясняется не случайной неудачей, а самою сущностью русской государственной мудрости. Может ли Россия тратить деньги на такие пустяки, как приличное вознаграждение учителей или устройство достаточного числа школ для возрастающего населения, когда этим деньгам предстоит сыпаться без счета и меры на покрытие расходов первой «железной» необходимости – на постройку бездоходных дорог, на хищников-инженеров и администраторов, на откармливание блестящего сонма великих князей и сановников, на воспособления прокутившимся дворянам, на насаждение русской «культуры» в Желтороссии? Привыкшему к своей комической роли г. Зенгеру остается только испускать слабый писк в ответ на ходатайства об учреждении новых учебных заведений: учреждайте мол сами, нам министр финансов не позволяет. А пока будем по-прежнему процветать в деле воспитания своеобразная русская политика – так как дознано, что для успешной борьбы с иностранцами необходимы не только ружья и солдаты, но силы ума и духа, то мы будем делать все от нас зависящее, чтобы плодить недорослей и ташкентцев252.

Но если нашему министру народного просвещения и не дано расширить область своего влияния, то он принимает меры, чтобы заявить о себе качественным усовершенствованием образования. К нему перешло ответственное дело реформы средней школы, и он уже достиг в проведении ее крупных результатов. У всяких неудобных споров и возражений по существу, заранее отнята почва обычным в последнее время фортелем высочайшего повеления. Основные положения реформы провозглашены неизменно в результате частных бесед министра с императором, и Государственному совету как высшему законодательному учреждению империи остается только вращаться в круге этих основных положений. Что же касается до разработки учебных планов и всех технических деталей, то она поручена ученому комитету и совету министра253, активная роль которых при осуществлении реформы, очевидно, объясняется тем, что они составлены из ветеранов толстовского и деляновского режима, подлежащего отмене. Такая парадоксальная постановка дела реформы и составляет собственно оригинальный вклад зенгеровского творчества. В остальном намечается сплошная компиляция, по русской пословице: «всякого жита по лопате». Тут и несколько гимназий с двумя классическими языками, но без того минимума сведений по русскому языку и истории, который признается необходимым в менее гуманитарных заведениях. Тут и преобладающий тип «надломленного» классицизма, ставящий себе целью приобщить лучших своих питомцев к культуре Горация и Овидия254 и призванный, вне всякого сомнения, питать всех учеников усвоением на время неправильных глаголов и последовательности времен. Тут и патриотическая история для малых ребят, придуманная генералом Ванновским, и обрывки естествознания, чтобы отвязаться от любителей природы, и телесные упражнения, которыми так удобно затыкать проблемы в таблице часов, и объединение программы первых трех классов, так недостаточное, хотя и невольное, признание идеи, что основание среднего образования должно быть единое и общеобязательное. Но тут же и коренная разница типов заведений, противопоставление «ученой» школы с надломленным классицизмом, практической школы с реальным образованием и еще какого-то прихвостня, шестиклассной школы для приготовления к «службе в губернии»255.

Если европейское общество, как видно, напр[имер], из реформы средней школы во Франции, из допущения реалистов в университеты в Германии, перерастает эти классовые противоположности школ, то как же русскому правительству в лице Г. Э. Зенгера не проводить начал школьной сословности и профессиональной обособленности различных типов заведений?

Особого внимания заслуживает в Основных положениях усиление религиозных и нравственных элементов воспитания, так как в данном случае мы имеем прямо личное указание монарха256. Некоторый материал для уразумения смысла этого указания дает опубликованный летом циркуляр министра к попечителям округов по поводу распущенности учеников средних учебных заведений257. Свидетельствуя о весьма распространенном среди молодежи неуважении к наставникам и властям и об успехах революционной пропаганды в средних школах, министр не ограничивается выговором педагогам за послабления и истолкованием сердечного попечения об учащихся в смысле применения к ним строгих репрессивных мер. Со свойственною ему велеречивою елейностью он рекомендует наставникам обращаться к религиозности в сношениях с «нравственно растерянными» учениками и подавать им личный пример религиозности в образе жизни. Если это не «слова и слова», то это призыв начальства заведений следить за образом мыслей и богопочитанием преподавателей. Какие формы примет эта забота о православном направлении школы, будет ли обращено особенное внимание на богослужебные наряды и bellets de confession258 или на негласный надзор законоучителя, или на усиление уроков Закона Божия, которые кто-то удачно назвал противорелигиозными прививками, – это покажет будущее. Но в разбираемом циркуляре есть и другие, менее туманные указания на предпринимаемые зенгеровской школой политические задачи. Преподаватели призываются обстоятельно разъяснять ученикам их нравственные обязанности по отношению к старшим, к школе и к государству. Уроками истории и русского языка, домашними сочинениями, домашним чтением надо пользоваться, чтобы внушить ученикам одобренные властями взгляды на «известные» вопросы и сообщать им духовную пищу, «более питательную», чем та, которая преподносится врагами «известной» школы. Эти поучения открывают привлекательную перспективу политической деятельности для наших педагогов. По кивку министра народного просвещения они рассеют все недоумения и обратят все упреки в вящее прославление русской гражданственности. Умилительно думать, как по всей России будет победоносно доказывать ученикам, что особенность русской свободы в отличие от английской состоит в праве быть побитым, засаженным в тюрьму и высланным в места более или менее отделенные без всякой возможности прекословия; что свобода совести русского гражданина заключается в запрещении верить иначе, чем отмечено в его метрическом свидетельстве; что свобода печати в России отпускается, как сильные яды, по рецепту из Цензурного комитета; что газеты гг. Суворина, Грингмута, кн. Мещерского259 выражают подлинное общественное мнение страны; что для того, чтобы сделать государство могущественным, надо разорять народ; что лучшая опора правительства в невежестве и ничтожестве подданных; что под законами следует разуметь правила, угнетающие слабых и нарушаемые сильными; что внутренняя политика России должна быть направлена к возбуждению ненависти к государству среди природных русских и инородцев, а внешняя политика должна руководствоваться двумя началами– хватать, что плохо лежит и покровительствовать притеснителям, кого бы они ни притесняли, что военная сила России предназначена к тому, чтобы придавливать производительную жизнь народа и уничтожать малейшие проблески его самостоятельности и т. д., и т. д. Завидная задача досталась на долю русских педагогов! И как это они сами не догадались обратить свои уроки в школьную публицистику и ожидали, чтобы Г. Э.Зенгер разъяснил им, до какой степени это превращение составляет их элементарную обязанность? Как просто разрешится, благодаря этому приему, тяжелое положение, о котором свидетельствует министерский циркуляр! Молодежь немедленно поймет, что нет смысла отказывать в уважении отдельным начальникам, когда вся система русского правления основана на подборе недостойнейших и на истреблении достойных. Таково уже обусловленное историей отличие России от Европы.

Высшие учебные заведения также не оставлены вниманием г. министра. О первых его опытах в деле их устранения было уже говорено в «Освобождении». Высказанные тогда предположения о судьбе новых «временных правил» оправдались с буквальную точностью. Кураторов так и не удалось посадить, за исключением тех немногих случаев, когда их не только посадили, но и спрятали. А университетский суд оказался новой ловушкой для несчастных профессоров, которым никак не удается разрешить известную задачу о том, чтобы и волки были сыты, и овцы целы. При этом высшее учебное начальство обнаружило по случаю петербургских весенних волнений обычное пренебрежение к своим клиентам, давши им поручение судить участников беспорядков и затем перечеркав решения этих «судей». Кроме того, г. министр «не затруднился» дать циркулярное разъяснение того, как он понимает отношения между академическими и политическими провинностями, академическими и административными карами. Сущность этого разъяснения сводится к тому, что хотя приговоры университетских судей не могут никоим образом иметь последствием высылок и других административных мероприятий, но гг. профессорам-судьям нечего беспокоиться: кого следует уберут и помимо их приговоров просто за неблагонадежность. А затем ректорам предоставляется почетная обязанность вести с жандармами дела об очищении университетов от неблагонамеренных элементов. Для этого опять никакого суда, ни академического, ни общего, не нужно. Любопытнее всего, что такая процедура провозглашается как нечто нормальное и необходимое в циркуляре министра накануне реформы, долженствующей возродить организацию университетов.

Канун этот, впрочем, грозит быть весьма продолжительным. Было время, и не так давно, когда реформу считали делом не только необходимым, но настоятельным, спешным. Теперь уже говорят, что ученый комитет и совет министра соберутся пережевывать материал для нового устава лишь после того, как закончат свои плодотворные труды по средней школе. К тому времени подоспеет, вероятно, и новый материал в виде беспорядков и репрессивных мер. Если же когда-нибудь настанут греческие календы для нового устава российских университетов, то ввиду обнаруженной деятелями министерства самостоятельности мысли и воли, а также в виду благоприятной обстановки, созданной для обновления университета господствующими направлениями гг. ф [он] Плеве и Победоносцева, трудно сомневаться, что на свете появится нечто поистине необыкновенное.

А пока в ожидании греческих календ остается, по русскому обычаю, радоваться, что роль министра народного просвещения исполняется комиком, а не трагиком.

Более 800 000 книг и аудиокниг! 📚

Получи 2 месяца Литрес Подписки в подарок и наслаждайся неограниченным чтением

ПОЛУЧИТЬ ПОДАРОК